Брат Толя (он на 5 лет старше меня) в то время каждое лето выпасал коз по посадкам. Частенько и меня брал с собою.
Однажды осенью, в сентябре 1952 года, брат Толя, с одногодками по улице, собрался под вечер идти на баштан за арбузами, меня он взял с собою. Это поле было далеко – возле самого аэродрома и примыкало к акациевой посадке. Шли, прячась, вдоль посадки и таким образом дошли до бахчевого поля. С посадки вели наблюдение за сторожами; начало смеркаться, и мы с посадки, крадучись и пригибаясь, зашли на бахчевое поле и стали хлопцы выбирать спелые арбузы, да так увлеклись, что не заметили, как подошли два сторожа с ружьями и задержали нас. Стали расспрашивать чьи мы и откуда, и сказали, что будут нас держать до прихода родителей. Сидим час, сидим два, – уже совсем стало темно; мне стало страшно.
Дома вечером родители переполошились – ведь уже поздно, а Толи и меня не было дома. Сестра Люда им сказала, что мы собирались на баштан, а было время уже около 22.00 часов. Отец пошел нас разыскивать.
Помню, – пришел отец, подошел к сторожам, поговорили они о чем-то, – и нас они отпустили. По пути домой, отец грозился Толи, что он получит доброго ремня, корил его, что он взял меня с собой и продержал до такого позднего времени. Толя бежал домой метрах в 20-ти впереди нас с отцом. Я устал и хотел спать, отец периодически нес меня на руках. Пришли домой; Толя, конечно, спрятался от отца где-то в сарае. Но, потом, он все-таки получил от отца обещанное.
В 1952 году брат Виктор закончил 7 классов и поехал в город Днепропетровск. Там он поступил в железнодорожное училище учиться на котельщика. Проучился он в училище 2 года. После окончания этого училища его распределили работать на завод в г. Днепропетровске, и надо было ему, обязательно, три года отрабатывать.
В 1952 году родители решили перекрывать хату, а также сделать пристройку к хате и выкопать себе колодец во дворе. Глину с колодца решили использовать для пристройки хаты и постройки летней кухни.
Работу по заготовке материала для кровли хаты начали с лета 1952 года; в Лоринском болоте жали рогоз и очерет, вытаскивали его на берег, где он высыхал. Где-то через пару недель, отец взял на ферме подводу, и родители, этот кровельный материал, привезли домой несколькими ходками.
А колодец начали копать во дворе с мая 1952 года, так как воду приходилось брать то у одних, то у других соседей. Поэтому решили иметь свой колодец. Отец определил место – и начал его копать; помогали копать старшие мои братья – Витя и Володя. Через метра полтора пошла глина – хорош строительный материал, который использовали для пристройки второй комнаты нашей хаты, а затем постройки летней кухни. Копая колодец, копач лопатой погружал глину в большое ведро, которое опускалось на веревке через вращающийся барабан; когда ведро было наполнено, копач, когда глубина была небольшой, – подавал голос, а когда глубина была приличной, – дергал за веревку, подавая сигнал на вытаскивание ведра. Чтобы легко было вытаскивать полные ведра с глиной, наверху возле ямы установили две опоры, на которые опирался деревянный барабан с ручкой и на этот барабан наматывалась веревка для вытаскивания ведра. Ведро с глиной, таким образом, легко подымали и высыпали глину наверху в нескольких метрах от ямы. Мой старший десятилетний брат Толя хватался помогать вытаскивать ведра с глиной – ему, поначалу, не запрещали.
В один из дней, для продолжения копания колодца, опустили в яму моего старшего, четырнадцатилетнего, брата Володю, а глубина колодца была уже около 10—12 метров. Нагрузив полное ведро, Володя подал сигнал, чтобы вытаскивали; схватился за рукоятку и начал крутить барабан брат Толя, – он начал быстро крутить рукоятку и, не дотянув ведро доверху, – тут рукоятка у него выскользнула из рук, ведро, наполненное глиной, полетело обратно вниз и упало в 20—30 сантиметрах от Володи. С этого момента отец запретил Толи принимать участие в этой работе. До воды оказалось добираться очень глубоко – она появилась на глубине 20-ти метров.
Когда добрались до воды, то с помощью соседских мужчин опускали бетонированные кольца, – потребовалось четыре кольца. Когда был готов колодец, – появилась и своя вода. Закончив работу с колодцем, отец взялся за крышу нашей хаты.
В один из дней лета 1952 года, отец залез на крышу хаты и начал скидывать вилами соломенную кровлю, а затем разбирать старые стропила. В дальнейшем, отец с мамой делали глиняные замесы, добавляя туда солому, и вальками, по килограмм десять каждый, один к одному муровали стены для другой половины хаты. Когда стены были готовы, высохли и затвердели, родители занялись потолками. После их готовности, отец устанавливал стропила, к ним прибивал боковые рейки, а затем приступил к кровле хаты очеретом и рогозом. К осени 1953 года пристройка второй комнаты и кровля хаты были завершены.
Хорошо до сих пор помню, как в свободное время, по вечерам, отец и брат Володя устраивали целые концерты, которые я с интересом слушал. Садились они на стулья и начинали играть одновременно: отец – на мандолине, а Володя – на балалайке. И так бывало частенько.
Поздней осенью, 5 ноября 1952 года, в семье Штаченко родился еще один, уже восьмой и последний, ребенок – моя сестра, которую назвали Валей.
Жизнь односельчан в 1952 г была еще тяжелая, особенно нашей многочисленной семье. В магазине, из еды, родители почти ничего не покупали – не было у них денег. Кушали то, что сами могли произвести. Мама варила постные борщи, различные супы, особенно пшенные, называли этот суп – «кандером»; когда была кукурузная мука, мама варила мамалыгу; все любили жареную картошку. Изредка в борщ попадала курица или пару голубей, но при большом семействе, – мало доставалось всем мяса. Хлеб мама пекла сама и, как правило, – черный.
Отец с большим риском добывал зерно для семьи. Он зимой сторожил на совхозном полевом току, который находился в 800 м за маслиновой посадкой, а от нашей улицы туда было расстояние 5 км. Там хранились под навесами зерна пшеницы, овса, ячменя, проса и кукурузы. Отец, конечно, сильно рисковал, но семью надо было кормить хлебом.
Что он делал? Когда наступала глубокая ночь, он набирал целый мешок пшеницы, брал его на плечи и шел с этим мешком домой напрямик, подальше от полевых дорог, – шел через замерзшие, вспаханные поля, шел без единой остановки. Помню, просыпался и я ночью, когда приходил отец и стучался в дверь; приходил весь мокрый, ручьи пота так и текли у него по спине. Он переодевался и сразу же возвращался обратно на совхозный ток для продолжения охраны. Без передышек отец нес мешок все 5 км потому, как он говорил, что если опустит его на землю, то больше не сможет его поднять и положить на спину. Принесенный отцом мешок с зерном, мама с Володей на возку везли на мельницу, мололи зерно и привозили муку домой, ясно, что не высшего сорта. Мама просеивала муку, замешивала тесто и выпекала в печи буханок 8—10 черного хлеба. Вот и хватало одной выпечки хлеба на целую неделю всей нашей большой семье.
Целый праздник был у нас, когда кололи кабанчика. А кололи его, как правило, поздней осенью. Начиняли домашнюю колбаску, мама жарила кровянку, варила смалец, делала шкварки, варила холодец, борщ со свинины. Но пировали не долго. Семейка ведь была большая. Через два-три месяца все съедалось и оставалось только одно сало.
Вспоминая свое детство, помню, как часто, зимними вечерами, к родителям на побасенки приходили бездетные соседи с нашей улицы – Хейлыки (дядя Платон и тетя Христя). Подолгу сидели, разговаривали. На то время мой десятилетний брат Толя знал много песен и хорошо пел; по характеру он был смелый, боевой. Дядя Платон и тетя Христя часто просили Толю, чтобы он спел какие-то песни. После недолгих упрашиваний, Толя залазил на печку и начинал затягивать песни по просьбе слушателей, такие как: «По долинам и по взгорьям», «Сотня юных бойцов из буденовских войск…» и другие. Пел так задушевно и эмоционально, что после окончания пения, дядя Платон и тетя Христя очень его нахваливали и давали ему по рублю.
