Эти первые впечатления, сопровождавшиеся взрывом веселья, нашли отражение и в изначальном, заявочно-постановочном тексте проекта:
Зрители с восхищением, равнодушием или иронией наблюдали на сцене танцовщиков в стилизованных, псевдофольклорных костюмах народов СССР и мира, военной или военизированной формах воинов Красной армии, партизан и кубинских революционеров с накладными бородами, а также в замысловатых одеяниях «царицы полей» Кукурузы и Химии, Удобрений и Химического пальто; лицезрели Сорняки в виде бравых парней с балалайками и Ядохимикаты в образе русских витязей, Космонавта в красном скафандре с огромной красной звездой на шлеме и Луну в несообразно большом русском кокошнике, и даже Свинью и Мясорубку с фаршем[12].
Картина 4: Мишель де Серто изгоняет Ричарда Дорсона
Итак, я решил не спеша продолжить хореографический проект, освободив его от хронологических и тематических ограничений, неизбежных при приспособлении к коллективной работе. В 2010, 2011, 2012, 2013 годах в Базеле, Берлине, Париже, Тюбингене я подбирал и читал книги по истории, теории и практике международной любительской (и профессиональной) хореографии. В ходе этой работы выяснилось, что избранное мною название неоправданно сужает проблематику исследования и интерпретацию феномена. По мере чтения все яснее становилось, что контроль властей над самодеятельностью в СССР не всегда и не во всем был столь прямым и жестким, как я предполагал; что у ее руководителей и участников оставались довольно просторные ниши для самореализации; что советские «народные» танцы имели собственную, огромную и стабильную, восторженную аудиторию и, следовательно, могут быть отнесены к фольклору; что танцорам-любителям, как и участникам других жанров самодеятельности – от музыкантов до фотолюбителей, – удалось приватизировать государственный проект[13]. Все эти наблюдения потребовали расширения и уточнения методологических подходов, плодотворных для проекта. Вместо инструментализации концепта «фальшлора», разработанного Ричардом Дорсоном[14], для разоблачения псевдонародного характера советской самодеятельности, более полезной стала представляться концепция бриколажа Мишеля де Серто, которую, на мой взгляд, весьма удачно привлек для интерпретации танцевальной художественной самодеятельности в Эстонии Филипп Герцог:
…хотя повседневность определяется институциональными и идеологическими структурами, установленными теми или иными правителями, внутри них – как правило, неосознанно – развиваются повседневные практики, которые вовсе не обязательно должны совпадать с содержанием, предусмотренным власть имущими. При этом обязательные структуры так оформляются или интерпретируются, что становятся приемлемыми в повседневности и допускают известную свободу. Они трактуются таким образом, что с ними можно жить и они могут быть восприняты как «собственные» и допускают личную идентификацию, не нарушая заданных «правил игры»[15].
Картина 5: Мюнхенский апофеоз
После этого, третьего поворота в истории исследовательского замысла проект приобрел наконец нынешнюю, трехчастную структуру. Согласно дневниковой записи, это произошло в Тюбингене ранней весной 2013 года, в разгар чтения международной литературы об истории танца. Ее я и отстаивал, готовя в том же году выигравшую, к моему радостному удивлению, заявку на годичное пребывание в знаменитой мюнхенской Исторической коллегии с целью написания этой книги. Причем прежнее и, как я уже отметил, зауженное название я решил сохранить и для титульного листа, и для обозначения первой части книги. Партия действительно «учила народ танцевать», но не прямо и грубо, как это якобы делали Сталин и Ворошлов в отношении ансамбля Александрова, а опосредованно и менее навязчиво: политизируя самодеятельность как важное орудие идеологического воспитания внутри страны и пропаганды советских достижений за рубежом; вкладывая в нее немалые материальные ресурсы; создавая структуры кадровой и методической поддержки; приветствуя помощь профессионалов любителям; материально и морально поощряя участие в самодеятельности. (О том, как это делалось, речь пойдет в первой части книги.)
Благодаря решению Исторической коллегии и стипендии Фрица Тиссена я получил возможность сосредоточиться на завершении работы над проектом в самых комфортабельных условиях, какие только может предоставить вилла мюнхенского придворного художника XIX в. Ф.А. фон Каульбаха. В итоговом выступлении о проекте в июне 2015 года я признался: будь я марксистом, верящим во всесилие материальных условий, я бы утверждал, что пишу лучшую книгу в своей жизни. На протяжении года я чередовал чтение книг из Баварской государственной и университетской библиотек, расположенных в пяти минутах ходьбы от рабочего кабинета и находившейся поблизости квартиры, с созданием рукописи будущей книги.
Время от времени я пользовался возможностью послушать выступления коллег, а также апробировать излагаемое в книге перед квалифицированной аудиторией, выступив в 2014 – 2015 годах перед историками в Мюнхене, Берлине, Бремене, Гейдельберге, Фрайбурге. В мае 2015 года состоялась организованная мною и Исторической коллегией конференция «Высокая культура в Советском Союзе и в странах-правопреемницах СССР из культурно-исторической перспективы». Выступления коллег и дискуссии вокруг представленных текстов и проблем благотворно повлияли на завершение моего исследования.
Место написания наложило отпечаток на содержание текста. Читатель, полагал я, знакомясь с чужой для него историей, нуждается в неких опорных точках, которые позволят ему узнавать чужое, сравнивая его с относительно знакомым, – подобно тому, как для изучения иностранного языка человек нуждается в своем собственном. Если бы книга писалась в Дублине для ирландцев, историю советской самодеятельности можно было бы сравнивать с историей открытия и переоткрытия ирландского народного танца. В Нью-Йорке на выручку бы пришла история степа. Но я жил в Мюнхене и предполагал, что книга выйдет на немецком языке. Поэтому международный контекст истории самодеятельности выстраивался с преобладанием отсылок к немецкому опыту XX века. Переориентировавшись на издание книги в России, я решил сохранить сопоставления российского опыта с немецким, тем более что забота о «подлинно народной» культуре была особенно характерна для политических диктатур.
Форма произведенного в Мюнхене продукта отличается от запланированной. О сути и назначении перемен читатель узнает во введении. Здесь же считаю возможным ограничиться указанием, что книга по форме демонстративно фрагментарна. Чтобы, несмотря на это, читатель мог лучше ориентироваться в материале и чувствовать себя более уверенно, приступая к чтению ее основных частей, за «Предисловием» следует «Введение», из которого он должен получить неизбежно краткое и схематичное, но связное представление о том, что было известно историкам о советской художественной самодеятельности до создания этой книги и какими новыми знаниями будет располагать прочитавший ее. Другими словами, основные итоги исследования будут подведены не в конце, а в начале. Поэтому к чтению основного текста я приглашаю лишь тех, кого интересуют детали и авторская аргументация в пользу основных идей, изложенных во введении.
Работа над текстом в целом была завершена в столице Баварии за полмесяца до возвращения в Россию. В Челябинске оставалось сверить несколько ссылок с книгами, стоящими на моих полках и в областной библиотеке, и, дав рукописи отлежаться, вычитать ее «свежим» глазом.
Эпилог, занавес и выход на поклон
Итак, работа над проектом завершена. Он более не зависит от меня. Теперь начинается работа специалистов книжного дела и книжного рынка, а затем наступит главное – работа читателя. Пусть она будет увлекательной.
