- Надо же. Я и понятия не имела.

- Тебя это мало интересовало.

- Прости, что не проявила банальной вежливости.

Макс улыбается, и эта его улыбка говорит, что он уже привык к дикости моего поведения.

- Хочешь попробовать?

- Твои роллы?

- Да, можешь пойти со мной. Сегодня моя смена.

Я молча смотрю на соседа и не знаю, что ответить. В последний год, когда стоял выбор между да-нет, идти-идти, согласиться-отказать, я всегда выбирала отрицательные варианты.

- Ничего, есть люди, которым японская кухня не по душе. Я понимаю. – Макс опускает голову и начинает убирать со стола.

- Нет-нет, – подскакиваю я с места - Люблю. Просто уже даже и не помню, когда в последний раз ела.

- И не надо помнить. Попробуешь снова, сегодня же. Собирайся.

Работа Макса в двадцати минутах езды от нашего многоквартирного дома. Мы едем в автобусе и всю дорогу молчим, а когда выходим из него, сосед с подозрением смотрит на меня.

- Давно не ездила на общественном транспорте?

- По мне так заметно?

Он улыбается. Похоже, его забавляет моя отстраненность от остального мира. Ему кажется смешным, что я выстроила вокруг себя зону комфорта, из которой больше не выхожу.

В ответ я смотрю на него по-детски наивными глазами и слегка пожимаю плечами, как бы призывая принять меня такой, как есть.

Макс хватает меня за руку и тянет к японскому ресторану в темно-красной расцветке.

Стены внутри светлые. На них, похоже ручная, роспись сакуры. Я оглядываюсь по сторонам: все столики свободны. Словно, прочитав мои мысли, сосед поясняет, что по утрам клиентов почти не бывает.

Я сажусь в дальний угол ресторана, а за моей спиной на стене - опадающие лепестки сакуры. Макс приносит мне меню, но я откладываю его в сторону.

- На твой вкус.

- Если тебе что-то не понравится, ты не станешь кидаться в меня роллами?

Я хочу засмеяться, но не могу. Каждый раз, когда хочется зайтись в приступе смеха, я вспоминаю о своих друзьях, и думаю, что это неправильно: вот так смеяться, когда они мертвы.

- Не стану.

Макс кивает и уходит на кухню. Пока его нет, я смотрю по сторонам и пытаюсь представить каково это - иметь место работы, где ты можешь заниматься любимым делом.

В голове я рисую образ соседа, общающегося с коллегами. Представляю его, склонившегося над листом нори, и укладывающего на него свежесваренный рис. Я задумываюсь о том, почему от него, приходящего домой, не пахнет лососем и имбирем. Неужели я не замечаю таких очевидных вещей, как запах японской кухни?

Макс появляется с деревянным подносом, на нем возвышаются три порции роллов. Он ставит их передо мной, и у меня просыпается аппетит.

- Здесь три вида: кани тараба, унаги онигара и татаки филадельфия.

Макс указывает мне пальцем на первый вид, и пока я пробую его, рассказывает мне его состав.

- В составе кани тараба: снежный краб, японский омлет, сливочный сыр, тобико и особый соус, мое личное ноу-хау.

Когда он заканчивает описание, я как раз проглатываю второй ролл из этой порции и перехожу к следующей.

- Унаги онигара - мой любимый вид. Внутри: копченый угорь, сливочный сыр, унаги соус и сверху кунжутная посыпка.

Я слышу, как кунжут хрустит на зубах и вспоминаю, что когда-то это были и мои любимые роллы. Это такая взрывная смесь для моих вкусовых рецепторов, что я готова застонать от удовольствия.

- Последний вид - татаки филадельфия: опаленный лосось, сливочный сыр, огурец и авокадо.

- Я не очень люблю авокадо.

Макс с улыбкой на лице кивает. Похоже, он и сам не фанат этого фрукта.

Сливочный сыр обволакивает рот и остается на губах, которые я с жадностью облизываю. Мне кажется, что я могу съесть все в одиночку, но уже через несколько роллов, чувствую, как разбухает живот от каждого съеденного кусочка. Макс принимается мне помогать. Вдвоем мы доедаем все примерно через двадцать минут. Хоть он и работает здесь, по нему видно: он не разучился получать удовольствие от такой пищи, она по-прежнему в его приоритете.

- Я уже давно столько не ела. Не роллов, а еды в принципе.

Сосед кивает. Он знает, что и в каких количествах я ем, ведь проводит на кухне больше времени, чем мы с Бель вместе взятые. Это его территория, поэтому, ни одна тарелка или макаронина не пройдут мимо него.

- Очень вкусно. Ты потрясающе готовишь. У меня даже нет слов.

Кажется, его поражает мой искренний восторг.

- Хотелось бы мне так разбираться в чем-то, – задумчиво, и даже с грустью, заявляю я.

- А в чем ты хороша? – спрашивает Макс, вытирая салфеткой губы.

В голове крутится лишь один ответ: в убийствах.

Но я ничего не отвечаю, лишь поднимаюсь с места, чтобы попрощаться. Увидев на лице соседа огорчение, я решаюсь на шаг, который уже давно ни к кому не делала.

Я обнимаю его так крепко, что чувствую через одежду ребра и бьющееся за грудной клеткой сердце. Пусть оно бьется вечно…

Когда я разжимаю свои объятия, парень выглядит смущенным, на его щеках легкий румянец, а губы расплываются в улыбке.

Я ухожу, на прощание коснувшись краями пальцев стола, за которым в одиночестве остается сидеть Макс.

17 глава

На игре

Мне не удается прийти в себя еще несколько минут. Теперь все еще больше походит на сон. Из-за вколотого охранником лекарства, у меня заметно притупляются эмоции. Я ощущаю себя странно. Внутри пугающе пусто. Словно ничего и не произошло. Но сознание все помнит и напоминает мне о мертвой подруге каждую мучительную, терзающую душу, секунду.

Мне удается приподнять голову и снова взглянуть на панель. Правда, уже без всякой надежды. Ведь имя Карины не исчезнет с экрана, а тело так и продолжит, остывая, лежать в кабине.

Ночью был убит Тимофей – мафиози.

Выходит, я не ошиблась!

Что-то действительно ликует во мне. Даже хочется закричать о своей маленькой победе, словно убийство человека для меня – пустой звук.

Правая щека начинает гореть, будто ее прожигают взглядом. Я медленно поворачиваю голову и вижу Марию. Она сверлит меня глазами. И даже, когда я это замечаю, не думает их отводить.

Почему она смотрит на меня с таким подозрением? Неужели она разбирается в людях настолько хорошо, что определила мою роль? Или она заметила на мне кровь?

Я смотрю на измазанные кровью руки. Это не кровь Владимира или Тимофея. Я испачкалась, когда пыталась помочь Карине.

Нет. Не может быть, что она догадалась.

Мы смотрим друг другу в глаза до тех пор, пока не наступает очередная игровая ночь. Когда двери захлопываются, я уже знаю, кого навещу.

Я даже не колеблюсь, доставая нож. Поднимаю его на уровень глаз, смотря на лезвие, словно в зеркало.

Плотно сжав рукоять в правой руке, левой я надавливаю на кнопку открытия дверей в кабинку Марии.

По девушке заметно: она не удивлена. Как только я вхожу, она отлипает от задней стены и направляется ко мне. От столь неожиданной дерзости с ее стороны, я отступаю на шаг. Но Мария продолжает сокращать дистанцию между нами.

- Ты настоящий игрок и убийца, – заявляет она, остановившись в шаге от меня.

Непоколебимость неожиданно сменяется обуревающим гневом. Я наношу ей два удара в живот: один за другим.

Пронизывание ножом живой плоти напоминает мне прокалывание воздушных шаров.

Мария отшатывается. Я бросаю нож и хватаю ее за плечи.

- У меня нет выбора! – кричу я, пока трясу ее тело из стороны в сторону.

- Ты спасаешь только себя, – отвечает она сквозь хрипы, держась за живот.

От ее слов я застываю на месте. Она не имеет права так говорить.

Я снова хватаюсь за нож. Хочу ударить ее в шею или даже лицо. Но, замахнувшись, мне становится так больно, что я сгибаюсь пополам, издавая отчаянный крик.

Мария отползает к задней стене, а я сижу на коленях в центре кабинки. Смотрю на ее раны и бледнеющее лицо. Кажется, теперь, мои страдания не уменьшит даже успокоительное в шприце. Сожаление настолько сильное, что внутри начинает ломить.