За окном падает первый в этом году снег, в католической церкви неподалёку распевает рождественские хоралы детский хор, а в соседних домах большие счастливые семьи разрезают праздничную индейку и обмениваются подарками. А здесь, за плотно закрытыми тяжёлыми шторами, время словно застыло. Оно кажется таким тягучим и сладостным, оседающим на языке черничным вкусом. А нет, это всего лишь кальян, гибкий шланг от которого он сжимает длинными тонкими пальцами, развалившись на диване.

Он затягивается, недолго держит в лёгких, а потом запрокидывает голову и выпускает дым в потолок, делая несколько идеальных колец. Кадык прыгает под натянувшейся светлой кожей, а спутанные тёмные волосы такими же маленькими колечками рассыпаются по спинке светлого дивана. Он отстукивает ритм звучащей песни себе по коленке, притоптывая в такт ногой. Кожу приятно холодят остатки выпущенного через нос дыма.

Он ненадолго прикрывает глаза, наслаждаясь. Его не тянет в сон в прямом смысле, но нынешнее расслабленное состояние вызывает сладкую дремоту. Песня переключается на другую, и он завороженно скользит взглядом по её замершему недалеко от него телу. Она опускает руки вниз и просто медленно раскачивается туда-сюда под новый неспешный ритм. Похрипывающий женский голос из колонок заставляет её вновь и вновь лениво окунаться в зависшую вокруг дымку, вдыхая полной грудью приятный аромат черничного кальяна с мятой.

Неожиданно во входную дверь раздаётся сначала не уверенный стук, а потом тройной удар раскрытой ладонью. Это на корню разрушает её задумчивое состояние, вырывая из сладостных грёз. Она несколько потерянным взглядом оглядывается на тёмный коридор — во всём доме нигде не горит верхний свет. Кого сюда принесло так поздно? Стук повторяется.

— Откроешь? — спрашивает он, широко расставляя ноги и сползая ниже по спинке дивана до такой степени, что его подбородок упирается в его же грудь, а свободная длиннопалая рука свисает с сидения уже начиная с запястья.

Она поджимает губы и отрицательно качает головой, плавно скользя по совершенно скрытому в дыме тёплому ковру в его сторону. Мягко вытягивает из никак не сопротивляющейся руки длинный синий гибкий шланг и подносит мундштук к приоткрытым губам, делая слабую затяжку, совсем чуть-чуть, только для того, чтобы немного охладить лёгкие и нос.

— Наверняка соседка миссис Грин принесла рождественский пирог, — пробормотала она, делая новую затяжку.

— И в чём же проблема? Забери его и поздравь её с наступающим праздником, — усмехнулся он, протягивая к ней руку.

Она подошла ещё ближе и села ему на колено, выдыхая черничным дымом прямо в улыбающееся лицо.

— Потому что она снова будет читать лекции о недопустимости проживания с неизвестным мужчиной под одной крышей. — Она лениво раскуривала кальян, по-прежнему медленно раскачиваясь под музыку, нарушаемую редким, но настойчивым стуком во входную дверь.

— Эй, мне всего двадцать, — постарался возмущённо произнести он. — К тому же мы оба уже почти совершеннолетние, какая ей разница, с кем ты живёшь?

— Вот открой и спроси у неё. — Пожала плечами она, передавая ему гибкий шланг.

Но никто в сторону двери так и не сдвинулся. Вскоре стук прекратился — видимо, миссис Грин, не дождавшись праздничной улыбки, подарков и благодарностей за пирог, всё-таки замёрзла на украшенном крыльце и ушла к себе.

— Это было грубо с твоей стороны, малышка, — прохрипел с улыбкой он, глядя на неё из-под тёмных растрёпанных волос, упавших на глаза. — Она ведь наверняка старалась, пока пекла его для тебя.

— О боже. — Недовольно закатила глаза она. — Мы сейчас говорим о миссис Грин. Надейся, что она хотя бы купила его в магазине, а не передаривает прошлогодний пирог, завёрнутый в цветастый целлофан.

Они замолчали. Он время от времени делал ленивые глубокие затяжки, выпуская холодный дым в её оголённый плоский живот, а она снова мурлыкала слова песни, лаская и поглаживая пальцы его свободной руки.

Время потихоньку близилось к полуночи. Сочельник проходил словно мимо этой комнаты, этого дома. Если бы не светящиеся гирлянды и наряженная, но выключенная ёлка в углу, он бы никогда не подумал, что на улице конец декабря, хотя они всё равно создавали лишь романтично-безмятежную атмосферу пятничного вечера в клубе, а не ежегодного рождественского чуда.

Он почувствовал, как она берёт его за запястье той руки, в которой был зажат гибкий шланг, и отводит его ближе к себе таким образом, чтобы касаться губами мундштука. После глубокой медленной затяжки, она склоняется над ним, прижимаясь атласной выделкой на чашках лифчика к его футболке, и нежно касается губами губ, почти сразу самостоятельно углубляя поцелуй и выталкивая языком дым ему в рот. Он смеётся, ощущая приторную сладость, и обнимает её свободной рукой за талию, заставляя окончательно повалиться сверху. Теперь она попросту развалилась на нём, сплетаясь босыми холодными маленькими ступнями с его, зажимая одну его коленку собственными бёдрами, упираясь локтями ему под ключицами и зарываясь пальцами в и без того лохматые волосы.

Отпущенный гибкий шланг на секунду извивается, как змея, и соскальзывает, падая, на пол, полностью скрываясь в клубящемся по нему дыме. Он прижимает её к себе, обхватывая на уровне выгнутой поясницы, медленно поглаживая пальцами покрывшуюся крупными мурашками бархатистую кожу спины.

Плейлист неожиданно заканчивается, и стереосистема замолкает, погружая комнату в тишину. Несколько соединённых вместе разноцветных гирлянд время от времени гаснут все разом, а потом лениво зажигаются обратно, разбавляя дымку нечёткими очертаниями предметов мебели, стоящих в гостиной.

Она плавно отстраняется, любовно улыбаясь и несколько раз почти бездумно тычась губами ему в линию челюсти и в растянутую ехидную усмешку, неспособная насытиться сотыми только за сегодня прикосновениями и глубокими поцелуями. Он удобнее устраивает голову на мягкой выпуклой части диванной подушки, быстро разминая затёкшую шею, и вопросительно смотрит на неё, нависшую над ним, любуясь. Он ведёт, лаская, одну из своих ладоней вверх по её спине, скользит щекотно по обнажённому боку, выше и выше, очерчивает тонкую шейку, нескромно покрытую его багряными засосами, и останавливается у щеки, обхватывая её лицо так, чтобы его большой палец мог беспрепятственно гладить её припухшую и прокушенную им сегодня ночью губу. Она охотно принимает незатейливую ласку, прижимая его ладонь к себе одним плечом и прикрывая глаза.

— Что скажешь? — шепчет она.

— М-м-м?.. — лениво тянет он, совершенно потерянный в её идеальной красоте, разбавленной черничным дымом кальяна и мигающими огоньками.

— Ты собирался что-то мне рассказать, помнишь?

— Когда такое было? — глумится он, а улыбка сама растягивает его губы.

— Господи, Вулфард, по тебе же сразу заметно, что ты что-то хочешь мне сказать. — Она прикусила его вытянутый длинный нос и после снова жадно прижалась к его губам, разделяя с ним ещё один долгий неспешный поцелуй.

— Переезжай ко мне, — шепчет ей он, отстраняясь назад.

— Что? — удивлённо переспрашивает она, а её глаза невольно расширяются.

— Переезжай жить ко мне.

— А как же дом моих родителей?

— Если хочешь, мы можем его оставить для каких-нибудь вечеринок или гостей, а нет, так просто продадим. — Он умудряется даже в таком положении пожать плечами, улыбаясь.

— Погоди, — говорит она и хитро ухмыляется, по-детски морща нос, — ты делаешь мне предложение?

— О, да ладно тебе, — наигранно возмущается он под ней, а потом тянется к её левой ладони и обхватывает её тонкие пальцы своими, полностью скрывая её ладошку в своём сжатом кулаке. Он показательно оглаживает обручальное кольцо, надетое на её безымянный палец. — Вообще-то я тебе его уже и так сделал, Вулфард.