— Такое не забудешь, стрельбы и трупов было полно.
— Зачем стрельба и трупы? Я же тебя стану фотографировать. Где-нибудь в парке, в красивом месте. Сядешь с цветами в руках, будешь улыбаться.
— Серёж, — печально сказала я, — ты слышал, что в нашем доме умерла бабушка Марья?
— Слышал. Там дверь пришлось вскрывать. С милицией и свидетелями, как положено.
— Она от голода умерла.
— Ну, не только от голода. Ей было очень много лет... Но всё равно, ужасно... Мы что, посидим? Или к дому пойдём?
— Где же тут сидеть?.. Пойдём домой.
— А я, правда, вот прямо сейчас собирался позвонить тебе. Можно бы в парк сходить. Там замечательные места есть. Пруд. Четыре белых лебедя плавают. Ивы на берегу. Для съёмки лучшего места не найти. Но сегодня... — Серёжа приподнял руку с часами. — Пожалуй, поздно. Вот завтра с утра... Ты не занята утром?
— Серёж, каникулы ведь. Дачи у нас нет. В лагерь теперь поехать — проблема.
— На цветной плёнке, при солнце — красота! Да на большом экране. Обалдеть! Нет, это надо видеть! Слайд есть слайд! Даже с видеокамерой такого эффекта не получается.
— А если тучи будут?
— Не будут! — тряхнул чубом Серёжа. — Не посмеют! А станут собираться — ты скажешь: «Тучи, тучи, прочь от солнца!» И уйдут. Стыдно же, просто грех обижать такую хорошую девочку.
— Серёж, ну зачем ты? Может быть, грех это — быть в такой день весёлым и счастливым. Я как подумаю: голодная лежала, руки скрестила на груди.
Серёжа нахмурил под чубом ровные, густые брови:
— Но и так ведь нельзя: будто мы не видим по телевизору, сколько беспризорных, несчастных, голодных, искалеченных. Бомбы рвутся, всякие террористы, убийства по заказу. А сколько беженцев, без кола, без двора, без пищи. И что ж, перестать улыбаться?
— Всё я вижу, Серёжа, но это где-то. Далеко. Не в нашем городе. А бабушка Марья здесь жила, на втором этаже. У неё даже корки хлеба не было. Пустой холодильник. И мне... вот честно, прямо стыдно—я оладушки как раз пекла. С мамой объедались. В сметану макали, с сахаром. Ну, разве не стыдно?
— Не согласен. Однозначно и категорически! — Серёжа энергично замотал головой. — Так, к сожалению, а скорее, к счастью, всегда было, есть и будет. Это закон жизни — здоровые и больные, бедные и богатые. Кто-то умирает, кто-то в эту же секунду родится. Вот плохо, что страна у нас бедная. В Америке, кто нуждается, получает пособие.
— И что, ждать, когда страна разбогатеет?
— Анют, ты классно сечёшь. Правильно. Нет другого выхода. А людей, конечно, жалко...
Мы уже подходили к дому.
— Так что, мы с тобой договорились? — спросил Серёжа и рукой чуть притронулся к моим волосам. — А для такого чуда, — добавил он голосом томным и ласковым, словно у рекламной девы в телевизоре, — фирма рекомендует превосходный шампунь «Wella».
Я была готова не на шутку обидеться:
— Серёжа, никуда с тобой я не пойду. Издеваешься.
— Аня, Анюта, Анюточка, ну прости. Больше не буду... Платье, кстати, лучше надеть какое-нибудь с цветами или в яркую клетку. Найдётся?.. Ох, какие же слайды выйдут!
Нет, с обидой ничего не получилось. Сказала, что есть голубое платье с белыми кружочками.
— Колоссально! Тогда лично распоряжусь, чтобы не было никаких туч, — сказал Серёжа. — Утром позвоню. Обязательно.
Я сделала сотни две лишних шагов: обошла дом с другой стороны. Почему-то не хотелось идти мимо подъезда с жёлтыми занавесками на втором этаже, где жила бабушка Марья, и... Возможно, и прав Серёжа: ведь кто-то в ту минуту и появился на свет... А погода... что ж, пусть она будет хорошая. Солнце, голубое небо — это же здорово.
МИНИСТР ФИНАНСОВ
Я сделала по меньшей мере три ошибки. Первая: не надо было заранее доставать голубое платье и гладить его. Вторая: не надо было мыть голову и расчёсывать волосы, которые, по словам Серёжи, достойны шампуня «Wella». И третья ошибка: надо было постучать по дереву, когда пожелала хорошей погоды. А я забыла, не постучала.
И все планы рухнули. Никакой прогулки в парк с прудом и лебедями. Никаких съёмок на цветную обращаемую плёнку. Испортилась погода. Дождь, правда, не шёл, но мог начаться в любую минуту. По низкому небу плыли нескончаемые серые тучи.
Я не знала, как к этому отнестись. Вроде бы что же тут хорошего, но странно — вздыхать и печалиться почему-то не хотелось. И как только я поняла, что в самом деле не переживаю, не расстраиваюсь, мне сделалось привычно легко и просто. А в парк ведь можно в любой подходящий день пойти.
Я сразу подумала о маме — сегодня воскресенье, ей некуда спешить, отдохнёт. И я не стану спешить... Только бы вот спуститься вниз, посмотреть на потолок...
В кухне я увидела маму, она резала на доске красные кулачки редиса, а горка резаного лука уже зеленела в тарелке.
— О, салатик будет! — сказала я и тут же поинтересовалась: — А укроп у нас есть?
— И без него сойдёт.
— Нет, мамочка, не сойдёт, — решительно возразила я. — В нём — витамины и запах такой хороший... А зеленью, ты же заметила, рядом с нашим магазином торгуют. Даже столы специальные поставили. Там и лук старушки продают, и укроп, и петрушку.
Я добилась своего — мама спросила:
— Может, тогда сбегаешь?.. Возьми пучок. Да поторгуйся.
— Это само собой. — Я побежала надевать туфли. Побежала, а минуту назад говорила себе, что не стану торопиться.
— Куртку надень! — успела сказать мама.
С нашего четвёртого этажа лифт спускался секунд семь или восемь. Вполне хватило времени, чтобы в сотый раз с досадой вздохнуть, глядя на стенку кабины, изуродованную гвоздём, — «Грила». Ничего не жалко ему. Изверг какой-то... Приехала.
Створки двери разошлись. Я шагнула вперёд, но прежде чем заметила белый потолок, увидела Гришку. Да что ж это такое?! В прошлый раз вышла подмести — он тут как тут. И сейчас. Будто нарочно поджидает. Ещё и улыбается. Фирмач несчастный!
— Привет, Анютины глазки! — весело подмигнул он. — Куда разбежалась?
— А тебе, Прошкин, какое дело? Иду, куда надо.
— Я думал: опять подметать вышла.
— Ты думал! Лучше бы соображал своей дурной головой, когда гвоздём в кабине царапал!
Наверняка никто другой не посмел бы бросить такие слова Прошкину, но я почему-то была уверена — мне это сойдёт с рук. И сошло — Грила только изумленно поднял брови, посмотрел долгим взглядом:
— Грубишь, Анютины глазки. Плохой у тебя характер. Кошку бы, что ли, себе завела или собаку.
— Ещё скажи — крокодила!
— Крокодила уже завела.
— Ага, в ванне держу! Воды в неё налила.
— Не в ванне, — мрачно уточнил Гришка, — в пятом подъезде.
До меня вдруг дошло: это он — о Серёже. Точно, на майке у Серёжи — крокодилова голова с разинутой пастью. Значит, видел, как вчера возвращалась с ним из магазина. Я не нашлась, что ответить, дёрнула плечами и вышла в дверь. Поёжилась — прохладно, однако. Умница мама, без курточки было бы совсем — бр-р... Взглянув на окно в первом этаже, я остановилась. Повернула голову к двери, послушала... Пожалуй, Гришка уехал на свой девятый. Я вернулась в подъезд. Кнопка вызова лифта светилась красным. Поднялась на три ступеньки и позвонила у дверей с почтовым ящиком.
Дедушка Леонтий не хвастался, говоря о хорошем слухе. Дверь почти тут же открылась.
— Доброе утро, дедушка, — сказала я. — Можно на минутку?
— Аннушка, да проходи, конечно!
Я потрогала висевшую на косяке цепочку.
— Ни-ни, не закрывался, — живо кивнул дедушка Леонтий. — Дежурил. Прямо как на посту. Могу доложить: вредитель не приходил. Видно, я не на шутку испугал его.
— Дедушка, в магазин иду. Сегодня холодно, можете простудиться. Что вам купить? Только сразу договоримся — мне подарков никаких не нужно. А то рассержусь и красивую стрекозу положу в ваш почтовый ящик.
