А проснулась, глазам не поверила: одиннадцатый час. Ну и ну! Значит, ни солнечный зайчик, сиявший в зеленоватых листочках лимонного отростка, не стал мне помехой, ни позднее время. Действительно, соня-засоня.

НОВОСТИ

Бывает, за целый день ничего не происходит. А сегодня — сразу столько событий! И даже не за день, а всего лишь в утренние часы, пока я спала. Открыла глаза, наклонилась — взять шлёпанцы под кроватью, глядь — банки нет. Мама взяла? А кто же ещё? Ох, вполне могла догадаться: там же остатки мела были. Глупая тетеря! Надо было на улице выкинуть. Вымытую банку нашла на кухне. Потом заглянула в кладовку. Удочку мама не увидела. Это хорошо. А если всё же спросит про банку, можно сказать: свои белые босоножки чистила. Но поверит ли? Она ведь не могла не удивиться, когда выходила из лифта, что пятна на потолке снова пропали...

Я могла бы и дальше ломать над этим голову, но тут одно за другим обнаружились такие обстоятельства, что мигом забыла про банку с мелом. Сначала посмотрела на знакомое окно противоположного дома, откуда ярко светил зайчик, потом — на Митин балкон: вдруг не заметил мешочка с оладушками и те до сих пор висят? Мешочка нет. Но... и самой лески... Точно, нет лески. Вечером была, а сейчас... Я поспешила на свой балкон. Да, исчезла. Только какая-то царапина белеет на крашеных перилах. Не успела удивиться этой новости, как обратила внимание на соседний подъезд, где толпился народ. Человек пятнадцать собралось, что-то обсуждают. Уж не о чудесах ли с чёрными пятнами?

Навострила уши. Что-то не очень похоже. Говорят тихо, лица печальные. Неужели?.. Я не успела додумать, раздался телефонный звонок. Я тотчас прошла в переднюю.

—    Слышала? — сказал Митя. — Бабушка в вашем доме умерла. Подъезд рядом с твоим.

—    Бабушка Марья? — Я догадалась об этом минуту назад.

—    Ходил сейчас туда, но в квартиру никого не пускают. Ей, говорят, восемьдесят два года было. Больная. А ещё говорят, —  я услышала, как Митя испуганно понизил голос, — не от болезни умерла, а с голоду. Несколько дней не ела. Ты меня слышишь?

Я задохнулась, не могла и слова вымолвить.

—    Говорят, никакой-никакой пищи у неё не было.

—    Но дочь... — вспомнила я, — в Северном районе живёт. Разве не могла что-нибудь принести?

—    Не знаю. Мне Юрка сказал: у неё даже сухой корочки хлеба не было.

—    Когда же бабушка умерла?

—    Юрка сказал: может, вчера, может, и два дня назад. Она давно никому не открывала дверь.

—    А Юрку откуда ты знаешь? — подавленно и не к месту спросила я.

—    Ну, в одном дворе всё-таки живём. И в школе сколько раз видел. Шустрый. Слышал, что он даже машины моет.

Я очень удивилась, но сказала о другом:

—    Нашу леску кто-то оборвал. Вчера была, а сегодня...

—    Да, видел: оборвана. Я уже смотал её. Ворона могла сесть. Она тяжёлая, как курица. А если сразу две...

—    Вороны?.. А ты оладьи мои видел? Вороны не склевали?

—    Ишь чего, перебьются! Мы сами с братишкой съели. Спасибо! Понравились. Получше, чем «двойной слой шоколада «Кэддбери».

—    Не надо, Митя, шутить. —  Я вздохнула. —  Бабушку очень жалко.

Страшная новость будто камнем придавила меня. Ещё утром, несколько часов назад, я думала о бабушке Марье как о живой, будто сидит она, молодость вспоминает, карточки в альбоме смотрит. А в это самое время лежала мёртвая. Исхудала, наверно, без еды, без сухой корочки.

Надев босоножки, я отправилась во двор. Мысли о неожиданной смерти бабушки так давили, что, выйдя из лифта, забыла посмотреть на потолок. У соседнего подъезда всё ещё стояли люди. И молодые, и дети, а больше старушки. Тихие. Грустные. Ничего нового я не услышала. Лишь узнала, что покойницу недавно увезли на санитарной машине и что глядеть на умершую было страшно — до того исхудала и почернела.

Кое-что без всяких моих расспросов сообщил Юрка: он видел, как в присутствии милиционера вскрывали дверь квартиры бабушки Марьи. Ему даже удалось побывать там. В самом деле, никакой еды не обнаружили, дверца в пустом холодильнике была открыта. Бабушка лежала на кровати лицом вверх, руки на груди сложены. Дочь бабушки разыскать не смогли, потому что уехала за какими-то товарами в Турцию. И вообще, дочь — пьяница, у матери не была с самой зимы.

Грустно-грустно мне стало, чуть не до слёз, и говорить о несчастной бабушке я просто не могла. Потом я усмехнулась через силу и сказала:

—    Что ж ты, Юра, меня обманул? Нет у вас в подъезде никаких чёрных пятен.

—    Ага, сейчас-то нет, — охотно подтвердил Юрка. — А вчера были. Сам видел. Потом куда-то подевались. Но я догадался: кто-то их вытер. Газету за батареей нашёл. Это утром нашёл, когда дверь у бабушки ещё не вскрыли. Газета мокрая была, в мелу.

«Эх, — обругала я себя, — тетеря! Опять сплоховала. И банку поставила под кровать, и газету сунула за батарею. Ну почему же не могу до конца всё продумать?»

Я совсем расстроилась, даже позабыла спросить Юрку о машинах. А ведь очень хотелось узнать — правда ли, что моет их на стоянке?..

ДЕДУШКА ЛЕОНТИЙ

Дедушка Леонтий сидел на лавочке перед подъездом и смотрел на небо. О чём-то думал. И солнышку, наверно, радовался — оно такое тёплое, ласковое. Ещё миллионы лет сиять ему на синем небе и дарить людям вечную благодать. Всем людям — детям, старикам. И бабушка Марья радовалась бы сейчас солнцу, да нет её теперь, кончилась жизнь, завтра зароют в землю.

Всё это как-то мигом представилось мне, когда на лавочке увидела сухонькую фигуру седого дедушки Леонтия. Я видела его и у подъезда среди печальных людей. Я могла бы пройти сейчас мимо и ничего не сказать, но отчего-то показалось это неудобным. Я чуть наклонила голову:

—    Здравствуйте, дедушка.

—    Здравствуй, золотая, — ответил он и посмотрел на меня зрячим глазом.

Хороший человек дедушка Леонтий. Это он починил нашей соседке кран на кухне.

Теперь спешить было некуда, я вошла в подъезд и оглядела потолок. Чистенький. Приятно... Ну, а вдруг завтра опять? Они же не успокоятся. Им лишь бы напакостить. Знать бы точно — кто? Наверно, тут милиционер нужен с натренированной собакой. Она бы по следу нашла... Хотя вот дедушка Леонтий... если бы захотел... Вон его дверь с номером «41». Чуть приоткрыть дверь, самую малую щёлочку оставить — можно и увидеть.

Я снова вышла из подъезда и улыбнулась дедушке:

—    Тоже на солнышке погреюсь. Не помешаю вам?

—    Да с великим удовольствием. Буду рад.

Я присела на тёплую лавочку и решила честно объяснить, почему не поднялась на свой этаж, а вернулась сюда, на воздух.

—    Дедушка, вы не заметили, что сегодня у нас снова побелили потолок?

—    Как же, моя золотая, всё заметил.

—    А что — всё? — с интересом и в то же время с беспокойством спросила я. Может быть, он и меня видел?

—    Таинственные вещи творятся. Кто-то пакостит, а кто-то доброе дело делает.

—    Но кто же пакостит?

—    Вот этого не знаю. В жизни — всё тайна. А сама жизнь, по присловью, как арбуз — полоска тёмная, полоска светлая. Померла Марья Ивановна, царствие ей небесное, — полоса тёмная, а добрый человек нашёлся — полоска светлая.

—    Значит, следующая — опять тёмная? — огорчилась я.

—    Да вряд ли... — Дедушка поморщил сухие, как перезревшие стручки гороха, губы. По голосу я поняла: улыбнулся.— Вряд ли, — повторил он, — всё-таки пуганул я его.

—    Кого?

—    В том и дело — не знаю. В половине двенадцатого чайник на плиту поставил. Жду, когда закипит. И слышу: что-то будто как чиркнуло. Потом — снова. Глаз давно потерял, а слуха бог меня не лишил. Я — к двери. И запах почуял. Раньше-то курил, запахи не отличал А бросил курить, как собака, теперь —  носом чувствую. Палёной спичкой пахнет. Тут и догадался, цепочка на двери подвела. Звякнула не ко времени, тот, видать, услышал да из подъезда — шасть! Не разобрал, кто. Но роста вроде небольшого. Видно, мальчонка.