Несколько месяцев прошло, пора бы и привыкнуть к мысли, что больше его не увижу, и возвращаться в столицу, но нет... Я приклеилась к Бейкон-Хиллс, уже стала его неотъемлемой частью. Это мой гребучий бермудский треугольник , который не могу покинуть. А без Дерека здесь не думается и не живётся. Не дышится.
Я хочу всё забыть. Но зачем тогда сделала тату трискелиона на плече? Ошиваюсь в лесу ночами, в надежде, что какой-нибудь охотник ошибётся и пристрелит меня или сожрёт оголодавшая пума. Но зачем тогда оставляю "маячок" Алану, на всякий "пожарный"? Я просто трусиха, что не решается сделать последний шаг и прекратить этот кошмар. Барахтающаяся в закипающей воде лягушка.
С деньгами, я могла бы вообще не выходить из комнаты, полностью вернувшись к первоначальному состоянию. Но я ещё шевелюсь... Наверное, просто не хочу возвращаться к той прошлой жизни. Наверное, это лучше, чем сидеть на постели и гореть адовым пламенем вины, снова. Каждый вечер. Нескончаемый огонь моей личной преисподней.
Кстати, о пожарах: что это за невыносимая вонь? И мне даже не надо быть оборотнем, чтобы найти её источник. Вот он, на прогалине между деревьев. Опять торчки огонь разводили и не затушили, долбоёбы...
Я хочу наступить на дымящуюся кучу, чтобы затушить, но она внезапно дёрнулась, как фильме ужасов, заставив меня отскочить на полметра и выругаться. Куча издаёт слабые хрипы. Преодолевая Кинговский барьер, я подхожу и склоняюсь ближе.
Быть того не может... Совсем рехнулась со своими психозами. Как я могла забыть?!
- Питер? Ты?!..
Дикая охота началась, а я даже не заметила. Ну, и как меня назвать после этого?
Чёрная куча открывает красные щёлки, видит меня, и вроде как пытается открыть рот, но из обугленного провала лишь немного воздуха с сипом выходит.
- Господи, тебе же больно. Сейчас.
Бросаюсь на землю и хватаюсь за то, что предположительно должно быть его рукой. Он ещё дышит, а значит, я могу успеть. Уголь осыпается с кучи, придавая ей человеческую форму. А ладони мои начинает невыносимо жечь, будто я их на плиту положила. Не выдерживаю и отдёргиваю их, любуясь на покрывшуюся пузырями кожу. Ни разу не забирала ожоги.
- Какая встреча, - хрипит он, - я думал, меня ничто не удивит.
- Заткнись, - от души прошу я, и собравшись с духом, снова прикладываюсь к его руке.
Тело приобретает красноватый оттенок местами, но чернота ещё не спадает. Хейл делает глубокий вдох, и у меня создаётся впечатление, что он не мог дышать долгое время.
- Лучше? Ещё? - спрашиваю я, игнорируя, как боль расползается по предплечьям.
Его рука дёргается и сжимается на моей. Жутковатое зрелище.
- Милая. Я весь твой, - хрипит он, скашивая глаза вниз, на наши сцепленные руки.
От него отваливается ещё пара чёрных кусков, затем его пальцы разжимаются и на этом дело останавливается. Я пытаюсь ещё несколько раз, почти не замечая боль. Но ничего не получается.
- Больше не могу, не получается. Почему? - шепчу я.
- Хватит, - шепчет он, и я ошарашено пялюсь на него. - Дальше я сам.
- Сомневаюсь, - фыркаю я, выщелкивая быстрый номер один в телефоне, извини, Алан, за испорченный вечер - и вздрагиваю, когда чёрная рука снова цепляется за меня. Твою ж!
- Уходи, - выдыхает, - они близко.
Кто, блять, они? Ах, чёрт, точно! Скотт и Малия. Я, сегодня, бью все свои рекорды тупости. Надо делать ноги. Срочно.
- Ну, тебе точно помогут, что бы они не говорили, только притворись умирающим, примерно, как сейчас, - виновато улыбаюсь я, и срываюсь с места, в последний раз встретившись с ним взглядом.
Теперь, на высоте десяти тысяч метров над землёй, эти воспоминания кажутся чем-то нереальным. Чем-то отходящим от действительности, будто долго спала, видела себя в лесу Бейкон-Хиллс, моего чистилища, видела Питера, Всадников, Дикую охоту, и наконец, проснулась от кошмара, сидя удобном пассажирском кресле первого класса. Только это тот случай, когда кошмар остаётся даже после пробуждения. Спина напоминает о происходящем новой порцией жжения. Ладони в перчатках под обезболивающем горят - вообще атас, где ж тут забудешь. И такая вселенская усталость, что даже матом ругаться не хочется... Лишь снова, как во сне зажмуриваюсь.
Бежать больше некуда. С ними не договоришься, только наблюдаешь, как плеть, светящаяся мистическим неоновым светом, словно змея взвивается над головой. Удар кнута пришёлся прямо по спине. Я зажмуриваюсь, прижавшись к стволу дерева, готовясь очнуться на призрачном вокзале. Интересно, останется ли моя память? Или я буду как все, вечно ждать своего поезда? Может это и есть моё долгожданное наказание? Открываю глаза и... Ничего не происходит.
Вообще ничего не изменилось! Тот же Бейкон-Хиллс, тот же лес. Только звуки коней исчезающих в зеленом провале всадников. Их призрачная сила не подействовала, или меня просто не забрали. С силой выдыхая, я сползаю на сырой мох у корня сосны.
- У нас в меню индейка и форель, мэм. Что предпочитаете? - сообщает вежливый голос стюардессы над ухом.
Глаза открываются. Ничего не происходит. Ничего сверхъестественного.
- Индейку. И шампанского повторить, если можно, - говорю я, вглядываясь в заставку на экране, на его трискель - единственное его фото, что Хейл оставил на моём телефоне, наверное, просто не знал, как удалить.
Из собственного мира вытолкнуло. В призрачном мире места не нашлось. А в этом мире... Кажется, пора перестать думать об этом. Люди сами в состоянии решить свои проблемы. Моя помощь здесь никому не нужна.
Я возвращаюсь в Лос-Анджелес.
2.4.
- Рад, что ты справляешься, - хвалит Алан, после очередной удачно завершённой операции. Как будто не он сам её проводил.
Я смотрю на него совершенно идиотским взглядом. Если справляться - это мечтать каждый раз перед сном о том, чтобы не проснуться утром - то да, определённо я неплохо справляюсь.
Надеюсь, бедное животное выживет после моей "помощи". Я могла бы избавить несчастную кошку от мучений за полминуты, но Алан запретил пользоваться этим. Больше никогда.
Он собирался сделать из меня "более-менее помощника врача", как он сам выразился. Именно из-за него я спустилась со своего пентхауса и сутки напролёт провожу возле больных животных, оборотней Алан больше в свою клинику не пускает почему-то, даже плинтусы и двери из рябины поставил. По его требованию я обложилась справочниками, анатомическими атласами, энциклопедиями и слушаю всё, что он говорит.
Я теперь законопослушная девочка. Ни во что не ввязываюсь. Никого не спасаю... И если очень постараюсь, может быть стану нормальным человеком.
- Самое важное - базовые процедуры, остальное будет твоим опытом, такому не научат в медицинских колледжах, - говорит он, когда проверяет, как я наложила швы или повязку. Собственно, почти единственное, что мне пока позволено делать. Один раз, правда, наложила швы на сердечную мышцу, и один - на толстую кишку.
