– Ты отправляешься с Маршем? Условия в его группе спартанские, и, говорят, он заставляет парней немилосердно работать. Это совсем не в твоем духе. – Марлин прищурился. – Когда уезжаешь?

– Он еще не назвал нам дату.

Марлин улыбнулся:

– Ты никогда в глаза не видел профессора Марша и никогда с ним не поедешь.

– Поеду.

– Не поедешь.

– Говорю тебе, это уже решено.

Марлин вздохнул в своей покровительственной манере:

– У меня есть тысяча долларов, которая говорит, что ты не поедешь.

За столом к нему уже переставали прислушиваться, но теперь он вернул себе всеобщее внимание. Тысяча долларов была внушительной суммой в 1876 году, даже если просто переходила от одного богатого мальчишки к другому.

– Тысяча долларов говорит, что ты не отправишься на Запад с Маршем нынче летом, – повторил Марлин.

– Да, сэр, пари принято, – отозвался я.

И в тот же миг осознал, что, пусть и не своей вине, теперь я целое лето проведу в какой-то ужасной жаркой пустыне в компании известного психа, выкапывая старые кости».

Помещения профессора Марша находились в музее Пибоди в кампусе Йеля. На тяжелой зеленой двери большими белыми буквами было написано: «Проф. Г. Ч. Марш. Прием посетителей только по предварительной записи».

Джонсон постучал. Ответа не последовало, поэтому он постучал снова.

– Уходите!

Джонсон постучал в третий раз.

В центре двери открылось маленькое окошко, и в нем появился глаз.

– В чем дело?

– Мне нужно повидаться с профессором Маршем.

– Но нужно ли ему повидаться с вами? – вопросил глаз. – Я в этом сомневаюсь.

– Я по объявлению.

Джонсон поднял газету с объявлением, опубликованным на прошлой неделе.

– Простите, вы опоздали. Все места заняты.

Дверное окошечко захлопнулось.

Джонсон не привык, чтобы ему в чем-нибудь отказывали, тем более в дурацкой поездке, в которую он вообще не хотел отправляться. Он сердито пнул дверь и уставился на экипажи, едущие по Уитни-авеню. Но на кону стояли его гордость и тысяча долларов, и, взяв себя в руки, он вежливо постучал снова.

– Простите, профессор Марш, но мне очень нужно отправиться с вами на Запад.

– Молодой человек, куда вы должны отправиться, так это вон отсюда. Уходите.

– Пожалуйста, профессор Марш. Пожалуйста, позвольте мне присоединиться к вашей экспедиции.

Джонсона ужасала мысль об унижении перед Марлином, и он говорил сдавленным голосом, с глазами, полными слез:

– Пожалуйста, выслушайте меня, сэр. Я буду делать все, что вы скажете, я даже обеспечу собственное снаряжение.

Окошко снова открылось.

– Молодой человек, все обеспечивают собственное снаряжение и делают все, что я говорю, – кроме вас. Вы являете собой недостойное зрелище. – Глаз выглянул в окошечко. – А теперь уходите.

– Пожалуйста, сэр, вы должны меня взять.

– Если бы вы хотели отправиться в экспедицию, вам следовало бы отозваться на объявление на прошлой неделе. Все так и поступили. На прошлой неделе мы набрали кандидатов, и теперь у нас есть все, кроме… Вы, случайно, не фотограф?

Джонсон увидел шанс и моментально за него ухватился:

– Фотограф? Да, я фотограф, сэр! Я и вправду фотограф.

– Что ж. Надо было сразу так и сказать. Входите.

Дверь широко распахнулась, и Джонсон впервые увидел тучного, могучего, внушительного Гофониила Ч. Марша, первого профессора палеонтологии Йеля. Среднего роста, он выглядел толстым, но, похоже, наслаждался цветущим здоровьем.

Марш повел Джонсона в музей. В воздухе была рассеяна известь, и солнечные лучи пронзали его, как в кафедральном соборе. В громадном, похожем на пещеру помещении Джонсон увидел людей в белых лабораторных халатах – согнувшись над огромными кусками камня, они маленькими зубилами высвобождали кости из камней. Он заметил, что они работают осторожно и очищают места, над которыми трудятся, маленькими кисточками. В дальнем углу собирали громадный скелет, и каркас костей поднимался к потолку.

– Giganthopus marshiensis[2], мое коронное достижение, – сказал Марш, кивнув на возвышающуюся там костяную тварь. – В смысле к настоящему времени. Я обнаружил ее в семьдесят четвертом, на территории Вайоминг. Я уверен, что это именно «она». Как вас зовут?

– Уильям Джонсон, сэр.

– Чем занимается ваш отец?

– Мой отец занимается судами, сэр.

Меловая пыль висела в воздухе; Джонсон закашлялся.

Марш подозрительно сощурился:

– Вы нездоровы, Джонсон?

– Нет, сэр, абсолютно здоров.

– Я не могу терпеть рядом с собой больных.

– У меня превосходное здоровье, сэр.

Марша это, похоже, не убедило:

– Сколько вам лет, Джонсон?

– Восемнадцать, сэр.

– И сколько лет вы занимаетесь фотографией?

– Фотографией? О… Э-э… С юности, сэр. Мой, э-э… Мой отец делал снимки, и я научился у него, сэр.

– У вас есть собственное оборудование?

– Да… Э-э… Нет, сэр, но я могу его получить. У моего отца, сэр.

– Вы нервничаете, Джонсон. С чего бы?

– Мне просто очень хочется отправиться с вами, сэр.

– Вот как…

Марш уставился на него так, будто Джонсон был любопытным анатомическим образцом. Чувствуя себя неловко под этим взглядом, Джонсон попытался сделать комплимент:

– Я слышал о вас столько захватывающих историй, сэр.

– В самом деле? И что же вы слышали?

Джонсон заколебался. По правде говоря, он слышал лишь, что Марш – одержимый, целеустремленный человек, обязанный своим положением в институте маниакальному интересу к ископаемым костям и своему дяде, знаменитому филантропу Джорджу Пибоди, который финансировал музей Пибоди, профессорскую должность Марша и ежегодные экспедиции профессора на Запад.

– Только то, что студенты считают привилегией и приключением сопровождать вас, сэр.

Мгновение Марш молчал.

– Мне не нравятся комплименты и пустая лесть, – в конце концов сказал он. – Мне не нравится, когда ко мне обращаются «сэр». Можете звать меня «профессор». Что касается привилегии и приключений, я предлагаю чертовски трудную работу, очень много такой работы. Но вот что я скажу: все мои студенты возвращаются назад живыми и здоровыми. А теперь… Почему вы так сильно хотите поехать?

– По личным причинам, сэ… профессор.

– Все причины – личные, Джонсон. Я спрашиваю, каковы они у вас.

– Ну, меня интересует изучение ископаемых, профессор.

– Интересует? Вы говорите, вас интересует? Молодой человек, эти ископаемые… – Марш широким жестом обвел комнату, – эти ископаемые не располагают к интересу. Они располагают к страстной приверженности, к религиозному пылу и научным размышлениям, они располагают к жарким беседам и спорам, а от простого интереса они не преуспеют. Да-да, уж простите. Да-да, так и есть.

Джонсон испугался, что из-за случайного замечания упустил свой шанс, но настроение Марша снова быстро изменилось; он улыбнулся и сказал:

– Неважно. Мне нужен фотограф, и вы можете поехать.

Он протянул руку, и Джонсон ее пожал.

– Откуда вы, Джонсон?

– Из Филадельфии.

Это название оказало на Марша удивительное воздействие. Он уронил руку Джонсона и сделал шаг назад.

– Филадельфия! Вы… вы… вы из Филадельфии?

– Да, сэр, а с Филадельфией что-то не так?

– Не зовите меня «сэр»! И ваш отец занимается судами?

– Да.

Лицо Марша побагровело, он затрясся от ярости:

– Полагаю, вы к тому же еще и квакер?[3] А? Квакер из Филадельфии?

– Нет, вообще-то я методист[4].

– Разве это не очень близко к квакерству?

– Думаю, нет.

– Но вы живете в том же городе, что и он.

– Кто – он?

Марш замолчал, нахмурился, глядя в пол, а потом сделал еще одно внезапное движение, повернувшись всем тучным телом. Для такого крупного мужчины он был удивительно подвижным и спортивным.