- Каменная баба. - вывел свое заключение Подифор Савельевич, рассматривая явно увеличенную и оттого смазанную фотографию в бледной кладбищенской рамке. Из-под насупленных бровей смотрели, увидевшие козявку на носу, узенькие глаза. Далее лицо расширялось и вместе с узким, подчеркнутым злыми глубокими морщинами, лбом напоминало зимнюю твердую, как кремлевская стена, грушу. Шеи не было. Сразу же от подбородка начинался вышитый воротничок, далее серое демократичное платье бомбистки народоволки и черный передник классной дамы из женской гимназии. Утвердительная была бабушка. С замочком без ключика. Изольда не спеша потягивала токайское. С видом горожанина-первогодка таил в ладошке Звонков то, что бурчал ему сытый желудок. Подифор Савельевич и Иван Никифорович наливали по второй и третьей. За окном без раздумий и сомнений встала ночь.
- Изольдочка, расскажи что ли, как все это время коротала? - Подифор Савельевич положил теплый округлевший локоть на стол. Иван Никифорович откинулся на диван. В его голове застыла приятная липкая тяжесть.
- Коротала Подифор. Сам видишь.
- Старыми делами занималась?
- Жить как то надо Подифор. На себя надеялась. Ты же меня так и не проведал ни разу. Если бы сейчас не понадобилась, не поинтересовался бы, что и как.
- Я грешным делом думал, что ты того. Вслед за Эфраимкой отправилась. А Гасан? Вот кобра. Что не помогал?
- Все вы одинаковы. Эфраиму памятник поставили.
- Поставили такой. Где хочешь увидишь. Хоть в раю, хоть...
- Ты когда в последний раз у него был? Молчишь? Забыли. Все забыли. Были братья, да разбежались все. - всхлипнула Изольда. Смотрел на нее Подифор Савельевич странно. Довольно смотрел.
- Мне то не рассекай, мама. Обижается она. Забыли. Мы не забыли, что мы забыли. Все, что у Эфраимки было, тебе оставили, никто не покусился. Это ты, вон - Подифор Савельевич показал на откровенно прибалдевшего от спиртного Рыбу. - Ивана Никифоровича можешь на нюни свои накручивать. Я же тебя Изольдочка всю вдоль и поперек разгляжу. Ты своего не упустишь. С мясом урвешь.
- Какой ты Подифор. - с выпрыгнувшей из-за угла и тут же спрятавшейся злостью, сказала Изольда. - Механик. Делай свое дело и уходи. Не хочу тебя видеть. Не желаю.
- Захочешь. Заплачу сколько надо и захочешь. Дай срок. Все проверим. Мою подлость. Твою невинность.
Внезапно Звонков оживился. Он встал и вышел в прихожую. Вернулся и склонился над Подифором Савельевичем.
- Кажется они. Там мент с ними. Чулюкин.
- Мент. Это интересно. - поднимаясь, сказал Подифор Савельевич. - Иван Никифорович. Иван Никифорович, просыпайся. Окунь белоглазый. Работать пора.
Иван Никифорович натягивал пиджак. Подифор Савельевич застегнул жилетку. Звонков встал за дверью. Дудилов выразительно посмотрел на Изольду. Она поднялась с достоинством. Целомудренно заложила полной рукой фривольное декольте темно-синего, с первосортным отливом, халата, расписанного карнавальными пекинскими драконами, и понесла бережно, как хрустальный сосуд, свой холеный и надменный лик прочь из гостиной. Послышались приветствия и незнакомая речь. Глухая и грубая, как будто кирпич о кирпич бился. Вошел Чулюкин. Был он в штатском, но хамелеоны остались. Коротко ознакомился с обстановкой. Сделал вид, что принюхивается.
- Чувствуешь, Подифор? - спросил он у Дудилова.
- Что? - Подифор Савельевич растерялся, услышав неожиданный вопрос. Чулюкин оставив недоумевающего Дудилова, обратился к Рыбе.
- Вы, Иван Никифорович, что на себя выливаете, когда даму наповал сразить желаете?
Иван Никифорович покачал самодовольно телом, постепенно с распространением алкоголя пропадала слаженность в движениях и мыслях.
- Кензо, что же еще.
- Есть такой ингридиент. -согласился Чулюкин. - Но немного. Что же это? По ярости вроде бы Дихлофос. Но откуда ему взяться здесь. Кто же сам себя травит. Никто. Дабл виски. Точно. Дабл виски. Помнишь, Савельевич 98 -й, когда у Шаурмы Махачкалинского бензаколонка сгорела? Там пакля, что возле сожженной канистры нашли, также пахла. Дымом и дабл виски. Звонков, ты что ли?
- Угадал гад. - Звонков нехотя выступил из своего укрытия.
- Нехорошо гражданин Звонков ругаться.
- Ты не по форме, чтобы меня совестить. - Звонкову показалось, что наступает подходящая минута для расплаты. Конфискованные елки стучали в его сердце.
- Тюкну, сейчас тебя за все хорошее и никуда жаловаться не побежишь.
- Не угрожай, Звонков. - поиграл побелевшими желваками Чулюкин. - Я здесь с друзьями.
- С какими только. Если с такими как я не поздоровится тебе. Будет тебе от начальства если узнает. - со злорадством произнес Звонков. - Ёкнутся тебе мои ёлки. Отрыгнутся они тебе колючками.
- Цыц, Звон. - сердито оборвал Звонкова Дудилов. - Потом между собой решите. Видишь гости у нас.
- Merchaba.- сказал один из вошедших во время перебранки в гостиную турок и добавил по-русски, совершенно чисто.
- Здравствуйте.
Он не был похож на хрестоматийного турка в атласных шальварах, красной феске с тонким лошадиным кемалем и восточным многослойным базаром вместо характера. Мало того, что он не имел никаких усов. Не в этом дело. У нас пятую графу в паспорте отменили тоже. Мало того, что у него было застенчивое дамское брюшко, пухлая шея, слабые руки и широкие бедра- основание равнобедренного треугольника. Не каждый турок янычар, не каждая иголка - ятаган. Основным являлось то, что он был белее снега, белее белого. Совершеннейший альбинос. Представьте себе. Белые прямые, а не выпрямленные волосы ниже нормы, следуя застоявшейся моде. Под этими волосами сахарная голова с тяжеловатыми наспех сляпанными чертами. Красные кроличьи глаза с расширенным сладострастным зрачком и розовые, пропускающие солнечный свет, уши. Надежная преграда разве что для альфа лучей.
- Шабан Кораман. - представился альбинос.
В это верилось с трудом.
- Мустафа-эфенди. - почтительно назвал имя своего спутника Шабан Кораман.
Мустафа - эфенди был высоким, выше Подифора Савельевича. Излишне жирен в силу возраста. Лоснились выбритые до синевы щеки и подбородок с вертикальной ложбинкой. Глаза ушли далеко внутрь под защиту нависших над ними густых и ухоженных бровей. Снизу глаза были окружены врожденными пигментированными пятнами. Нос был тонкий и прямой. Он заканчивался обихоженными усами (минимум раз в неделю, десятиминутный сеанс у личного парикмахера) и плотоядными губами. Мустафа-эфенди носил землистого цвета узкополую шляпу с перышком. Был мудр, расчетлив, отважен и пальто его с чернобурым воротником лежало на заботливых руках Шабана Корамана, а не на вешалке. Вид Мустафы-эфенди как нельзя точно подходил к словам плаката у железнодорожных полосатых и опасных переездов. " Не торопись. Поезд мгновенно остановиться не может". Мустафа-эфенди сел на кончик стула, подогнул под себя остроносые с бежевыми боковыми вставками туфли. Приготовился к прыжку. Шабан Кораман положил хозяйское пальто на колени, так чтобы драгоценный воротник безопасно свисал, не касаясь пола. Чулюкин по-свойски грохнулся рядом с Рыбой. Ивана Никифоровича кануло вперед и назад. Звонков остался у двери. Сжатыми кулаками наполнил карманы. Вошла Изольда. Она принесла гигантскую, утомленную в духовке, печеную индейку. Поставила ее в центре богатого стола. Зачем-то индейка была прошита вдоль середины деревянными зубочистками с бумажными зонтиками. Изольда отошла от стола и встала, как часовой на посту, у солончакового растрескавшегося подоконника, где за занавеской она могла видеть рукастое алое. Были слышны взрывы ранних петард за окном на улице. Нетерпеливые голоса невыдержавших ожидания людей. Подифор Савельевич медлил. Что-то подсказывало ему. Спешить не стоит. Размеренно нужно было подходить к делу. Сановно. Издалека начал Подифор Савельевич.
- Да. - отрываясь от дум, Дудилов поднял свою ратную голову. 58-й размер фуражки.
- Ты, что и в правду турок? - спросил он у белоснежного Шабана.
