– Ударцев.
Обернулся.
Из своей комнатенки выглядывал Головин.
– Чего орут?
– Я вены вскрыл. Помыться им негде. То и шумят.
– Зайди.
Пройдя в комнату, Ударцев увидел Головина висящего в поспешно изобретенной из бельевой веревки петле. Лицо было обезображено судорогами.
– Видал? – Головин хохотнул. – Прибрался я.
– Давно? – Ударцев непроизвольно потер шею. Заныло в руку.
– Да с час. – Головин, болезненно улыбаясь, диким взглядом рассматривал висящее в петле. – Думал, язык откушу. Нет. Глянь!
– Водки бы, – гость уселся на отброшенный табурет.
– И ведь как повезло! Данилыч даже не зашел. Успел. А так, выдернул бы, ты что-о-о!
– Повезло, – согласился.
В комнате пахло шиповником и мятой – заварник на подоконнике еще не успел окончательно остыть, источал аромат. С обстановкой запах не гармонировал. Головин уткнулся в газету на столе, заваленную рыбьими объедками, громко вычитал:
– Куплю коня! О, кто-то отчаялся.
– Почему отчаялся?
– Коня держать! – Головин прикрикнул, – шутка ль в деле? Это сложно! Это… ты что-о-о! Да не приведи, Господь!
– Кони… Им воля нужна. Безволие – духота. – Ударцев почернел лицом. – Впрочем, касательно звезд…
В ослепительной паузе ничего лучше, нежели уставиться в оконный проем, оба не выдумали. Долго молчали. Слушали рокот коридорной суеты. За окном мелькнули габариты 02, 03. Быстро. Оперативно и ненужно. Где-то постукивало, отскрыпывало половицами, разламывалось на созвучия. Квадрат окна веял спокойствием. Почувствовали.
– Я тоже хотел в окно, – выбросил общую мысль Головин. – Не смог. Открываю, мурашки по коже. Страшно. Высоко.
Ударцев приложил ладонь к стеклу. Оно ответило прохладой и тоже почернело.
– Касательно звезд…
Пространство сжималось и разжималось, пульсировало, набирая в себя фантомный звук прерывистого дыхания. Голоса становились глуше, стали искажаться.
– Куда нам? – безразлично Ударцев.
– Вон девятка напротив, там где баба на балконе стоит. Оксанка Ляпишева. На той неделе газ открыла на кухне, легла и… Туда.
Они чуть подались вперед и оказались на улице.
В комнату заглянула бабья голова и истошно разодрала квартиру криком, увидев висельника.
Яга
Яга жрала Ванюшу. Удалось-таки кровожадной людоедке подкараулить несчастного сорванца в чащобе. Оглушила метлой по головенке, сунула в ступу и, стремглав, в избушку. Натерла солью, пряностями… Изжарила. Сидела и жрала.
Вокруг стола суетился котейка. Хвост его дружелюбно вертели нервные тики. Ждал костей. Возможно, иные кошаки и не жрут кость. Кот Яги жрал. Все.
В углу избушки умиротворенно мудрствовала змея, коей не было дела до столь кровожадных трапез. Она питалась иначе: долго выползывала жертву, волка или кабана, затем яростно-быстро заглатывала целиком. Копошиться с кулинарией ей было не с руки. Не было у нее рук.
Самой нейтральной представительницей избушки являлась сова. Она редко возмущала общественность сигналами собственного звучания, и вовсе не подавала признаков жизнедеятельности. Оттого, никто в избушке даже не догадывался, что с ними живет еще и сова.
Яга жрала смачно: уж слишком много крови попортил ей этот вечно болтающийся по лесу выродок. Ванюша шатался по дремучему и жрал все подряд. Дошатался. Дошарохался. Тупые барские отпрыски доставались старухе, как правило, легко. Этот же был из крестьянской семьи, а значит бедный на одежонку и богатый на изворотливость. Долго водил он Ягу за нос, но прокололся. Вернее, проткнулся: наступил на волчий капкан.
Яга была уже очень стара, и в ее памяти многое ушло в небытие. Рот ее постоянно извлекал на свет совершенно невнятные бормотания, свисты и хрипы. Членораздельно говорить старухе было не под силу, не о чем, да и не с кем. Котейка знал лишь пять сильно матерных оборота, которым научился у Ивана-Дурака: Яга жрала его пьяного и живьем. Матерился Дурак до последнего.
Как прошло ее детство, молодость, зрелость Яга не помнила. Были ли у нее дети, мужья, какие – либо до проникновения родственные связи – тоже не могла оживить в воспоминаниях. Всплывали только кровавые полотна: испуганные лица ребятишек да завывание зимней вьюги в ночном лесу. Взгляд ее давно уже потускнел дожелта, зубы – дочерна. Беспощадная, холодная до человечности старость не пожалела и ее, страшную убийцу-людоедку.
Некрасиво шамкая мясо, Яга вдруг неистово выпучилась, затрясла головенкой, невнятная дробь слов стала чаще и отчаянней. Ее стало клонить вниз, судороги начали колотить старуху страшно. Котейка, поджав хвост, принялся выть волком. Змея продолжала умиротворяться, но внимала. Гулко хлопнув от тряски, под Ягой разломился стул. Она рухнула на пол, брызжа пеной. Скрюченные культи рук пытались дотянуться до метлы.
Еще несколько судорожных толчков и старуха затихла. Лес, принимая очередную смерть, тоже стих, но лишь на миг.
Ванюша, до гибели, шатался по дремучему и жрал все подряд. Попадались и яды…
Uninstall
– Разговариваешь ты шибко! – Иван затянулся тоненькой сигареткой-зубочисткой, рек: – Я от блокпоста до Припяти пробегаю за десять минут. У меня там уже норы свои! А ты восседаешь у монитора, рыло свое пялишь туда тупо и сохраняешься каждую минуту. У тебя уже палец под F5 сформировался!
Валерий вымолчался до предела необходимой в ситуации паузы, сглотнул обиженную слюну. Бесцветным голосом:
– Зато я по уму игрушку прохожу. Как в жизни чтоб. Иду медленно, с запасами. Мертвых не обыскиваю.
– Да это фишка игрухи, тыква! – Иван неинтеллигентно. – Это ж специальная тема – трупняк шмонать.
– Трупняк шмонать! – Валерий презрительно сощурился всем лицевым существом. – Слышали бы тебя при советской власти.
– А тебя, при советской власти, грохнули бы нахер. Во время военного положения ходит, цветочки рассматривает. С запасами…
– Не сочти за грубую лесть, но ты – гондон! – побагровел.
Мимо их скамеечки проползла грузовая «Газель», в кузовых недрах коей залихватски красовался комодец о красного дерева. Под старинный. Классическая бессмысленная паника кусок времени – всё: кантовать.
– Корнилову с восьмидесятой, – Иван подкурил новую зубочистку. – В комп резаться не могет, тащит в дом всякие артефакты.
Валерий призадумался. Порассматривал пальцы, шумно повздыхал, окинул глазами двор.
– Зато помрет – людей не стыдно будет в квартиру запустить, – выдал.
– А кто к нему пойдет-то?
– А к нам кто, Иван? – спокойно, но с жаром в тексте. – Продавцы из нашего салона? Диски позаберут и все. Так и будем там валяться по берлогам. Пока кто-нибудь типа тебя не явится!
– Зачем? – действительно не понял.
– Трупняк шмонать!
Заржали.
Легчайшей трусцой прошелся по-над детскими площадками мать-перемат: сгружали комод. А как? Без словца-то…
– «God of War» третий прошел, – с нотками для гордой информации выговорил Валерий.
– А, – отмахнулся. – Мясо тупое. В старые игры нужно гамать, в древнейшие, с мощным сценарием. Как у тебя «Silent Hill» второй продвигается например? Разобрался, как устанавливать? – смешок.
– На доме с привидениями встал. Там загадка эта, – Валерий помычал в воспоминании. – С часами.
– Тупень, – тяжелый оборот в беседе. – Генри – часовая стрелка, Милдред – минутная, Скотт – секундная. Как там… Две минуты, шестнадцать секунд… Соответственно знаку на стене. На это время переводишь и все, бля. Попер дальше. Часы открыл – ключ от пожарного хода взял. Вернулся в эту… Как ее, нахер? В триста седьмую комнату вернулся, ключ от входной двери взял, сохранился. Поперся на первый этаж. Там упаковка сока. Взял! Вышел! В мусоропроводе газета и монетка. Взял. Несешься к бассейну. Воды в нем – хер, зато болтаются трое зомби. Находишь там детскую коляску, берешь в ней инфу. Домой! Идешь в сто первую комнату. Там человек. Сюжетный ролик – попиздели. На пожарную лестницу! С пожарного хода прыгаешь в соседнее окно, проходишь этот дом… Все! Уровень за плечами.
