Пой, сердце! Нетрезвая песня -
Пламя для чёрных червей.
Пой, сердце! Слезами умойся!
Чистое, смейся теперь!
Пой, сердце! Ты брезгуешь счастьем?
Нет, замолчи, замолчи!
Строки рождались без всяких усилий – я просто говорил что чувствовал, как будто безоглядно влюбился. При мысли о любви мне стало немного грустно, но я тут же справился с этим и улыбнулся. “Вряд ли ты теперь на это способен, да?– напомнил о себе Собеседник.– С тех пор, как ты возненавидел себя, любовь тебе недоступна.”
Возненавидел?
“Не притворяйся, что не понимаешь. Ты себя боишься, потому и ненавидишь, потому и бежишь ото всех, ссылаясь на отвращение.”
Я не могу так сразу согласиться или не согласиться с этим. Необходимо подумать. Допустим, я себя боюсь – но в чём это выражается? В том, что я не хочу общаться с людьми?
“А почему ты не хочешь с ними общаться? Потому что ты слишком дорожишь их мнением и боишься быть собой, показать себя. Твой страх перед самим собой – вот причина твоего отвращения. Но есть ещё одна причина.”
Погоди-ка, что значит “боюсь показать себя”? Зачем показывать себя тем, кому всё равно?
“Ты уверен в этом? Почему бы тебе просто не быть собой – всегда и везде, не боясь ни непонимания, ни равнодушия? Или, быть может, ты боишься, что тебя поймут?”
Ничего я не боюсь. И мнения их обо мне гроша ломаного не стоят. Но всё же ты прав: мне не хватает безрассудности, спонтанности Солнца. Конечно, найдутся те, кому не нравится солнечный свет, и даже те, кто примет его за дьявольское пламя, и, скорее всего, подобных будет большинство, но разве Солнце обращает на них внимание?
“Верно ли я расслышал? Ты только что сравнил себя с Солнцем?– и он дико захохотал – так, что я и сам улыбнулся своим словам.– Ну уж нет, дружище! Ты скорее ёжик. В тумане, который сам же и напустил. Кажется, в мультике он друга искал? Вот и ты ищешь, но чуть что не по-твоему, сразу за иголками прячешься, потому и нет у тебя друзей. Ты не умеешь любить, то есть принимать людей такими, какие они есть. Помнишь, с чего началось твоё одиночество?”
Позапрошлым летом я расстался с девушкой, с которой разделил три года жизни,– было нелегко, тоскливо, но постепенно я смирялся. К сожалению или к счастью, у нас были общие друзья, одна компания. Через два месяца после расставания я узнал, что она встречается с одним из наших общих друзей, и меня охватила такая ярость, что я готов был убить этого “друга”, окажись он в тот момент рядом со мной. Впрочем, ярость довольно быстро сменилась равнодушием, а ещё через полгода мне стало известно, что моя “любимая” нашла себе другого – и тоже из нашей компании. И снова во мне что-то всколыхнулось, но уже совсем слабо. Я просто оборвал все связи с той компанией – и правильно сделал. Вряд ли эти события стали главной причиной моего сегодняшнего тотального одиночества, но, безусловно, они подтолкнули меня к нему. Что касается той девушки, то вскоре она снова сменила “кавалера” – видимо, решила попробовать со всеми нашими “друзьями”.
“Ты и сам не был ангелом, хотя, конечно, она тебя напрочь переплюнула. И хорошо, что ты избавился от неё (или она от тебя – без разницы), иначе её, хм, любвеобильная натура так и не раскрылась бы. Плохо, что после этого ты перестал верить в себя, из-за чего и потерял последнего и, вероятно, единственного друга. Что, снова начнёшь спорить?”
Слушай, хватит мне мозги пудрить. Нет у меня никакого страха перед собой. Наоборот, я научился любить себя, что в твоём понимании означает “научился держать золото при себе”. А единственный друг. Друг? Не хочу об этом думать. Мне не нужны друзья. Я бы и от тебя избавился, если бы мог.
Но воспоминание навязчиво плавало в сознании, своей настойчивостью давая понять, что не даст мне покоя, пока я не погружусь в него.
Это случилось прошлой зимой, в феврале. Я приехал к другу отмечать его двадцатисемилетие. По дороге к нему, в автобусе, мне довелось услышать разговор двух бабушек: они осуждали свою знакомую за то, что та “ни к кому не ходит, сама по себе, даже не здоровается”, “вечером свет не включает, в темноте сидит одна, упаси Господь!” и вообще “она же верит не по-нашему, чужая вера-то у неё, это неправильно, нельзя так”. К моему огромному облегчению, я успел выйти, иначе бы меня стошнило от их “мудрых” речей.
Кроме меня, праздновать пришли ещё трое парней, которых я достаточно хорошо знал, но считал чужими: имена их ни о чём не говорят, поэтому я буду называть их исходя из своего мнения о каждом из них – Патриотом, Аферистом и Дипломатом.
Всё шло как обычно: пили за здоровье именинника, закусывали, разговаривали, ни на чём толком не задерживаясь. Через пару часов алкоголь затуманил всем мозги, и беседа перетекла в политическое русло, постепенно превращаясь в ожесточённый спор.
Патриот доказывал, что уровень жизни в стране сильно поднялся только благодаря нынешнему президенту:
–Если бы не он, Америка давно бы тут хозяйничала. В 90-е похозяйничала – хватит. Что, хорошо было? Зарплату не платили месяцами, пенсии тоже. Сколько разрушили всего; слава богу, вовремя убрали Алкаша, иначе пиздец. Чекист пришёл, и сразу всё наладилось.
– Ну давайте будем молиться на него: “Ах, Вовочка, солнышко ты наше ненаглядное, спасибо, что спас нас! Пожалуйста, не бросай нас!” На колени все!– я с притворным благоговением сложил ладони в молитве и упал на колени, показывая, как надо.
– Нет, блин, давай уберём его, и что дальше? Кого поставим? Либералов твоих любимых? Чтобы снова всё разграбили?
– Во-первых, с чего ты взял, что я за либералов? Мне вообще плевать. Просто слушать тебя противно. Во-вторых…
– Ага, посмотрим, как тебе плевать, когда зарплату полгода не будут платить, да какой там полгода, ты через месяц закричишь, как хреново живётся.
Спорили мы долго, всего и не вспомнить, да и вспоминать противно – настолько подобные споры глупы и бессмысленны. Я ещё говорил что-то о необходимости всеобщего разоружения, но данная идея понимания совсем не встретила, ибо “ага, откажемся, и Америка сразу придёт или Китай”, ” войны были всегда и всегда будут”, “оружие – это деньги” и “ну, дубинками будем воевать, круто”. Я, конечно, и сам понимал, что человечеству ещё далеко до реализации этой мечты, но “реализм” моих собеседников разжигала во мне бессильную ярость.
– Если человек ничего не создаёт, он ничем не лучше обезьяны; если же при этом он ещё и разрушает, он хуже обезьяны – таких к стенке и в расход!– кипятился я, из последних сил пытаясь сдержать волну гнева, затопившую мой рассудок.
– И что ты создал? Несколько заумных стишков, которые на хрен никому не нужны?– с вызовом спросил Патриот.
– На стихах ничего не заработаешь,– веским тоном произнёс Аферист.
– А ты что думаешь?– я посмотрел на Дипломата.
– Да мне похуй ваще. Но так-то да, пока твои стихи никому не нужны. Не, я не говорю, что они плохие. Просто, если, ну как сказать… Пока у тебя нет читателей. Вот когда ты станешь известным, тогда другое дело.
И тут последовал последний, самый сокрушительный удар – от друга:
– Ты что, идиот? Сейчас таким говном, как у тебя, весь инет забит.
Что было дальше, помню плохо. Помню, что оделся и что-то им кричал. Кто-то пытался меня успокоить (кажется, Дипломат), но тщетно. Я хлопнул дверью и ушёл, твёрдо решив никогда сюда не возвращаться. По дороге домой – а идти пришлось пешком около пяти километров – я немного остыл, но по-прежнему был уверен в своей правоте. И на следующий день, когда ко мне вернулась способность трезво рассуждать, мнение моё не изменилось.
Избегать общения со всеми, кто презрительно отзывается о творчестве – это стало моим главным принципом. Что толку доказывать им, что творчество, даже если оно не становится широко известным,– это высший вид деятельности? Они признают только такое творчество, которое купается в деньгах и славе. Они отрицают ценность всего, что не освящено богатством и рукоплесканиями толпы. Но я никак не ожидал такого от “друга”. Мне всегда казалось, что мы понимаем друг друга – хотя бы немного. Судя по всему, я ошибался.
