“Ду-ра-чок! Ты похож на Буратино, закапывающего золотые в надежде на то, что из них вырастет денежное дерево. Но Поле Чудес всего лишь пустырь, где исчезает всё: и возвышенное, и низменное. На каждого Буратино найдутся свои лиса Алиса и кот Базилио. Если ты такой умный, займись политикой, стань президентом”, – издевательским тоном произнёс Собеседник и, вздохнув, добавил: “Забыл бы ты обо всех этих глупостях и шёл бы работать – и то больше пользы будет!”
Шёл бы ты в…церковь! Там тебе самое место. Разве не понимаешь, что не смогу я так больше жить?!
“Сможешь. Или умрёшь с голода, но это вряд ли: слишком уж ты малодушен – мне ли тебя не знать?”
Что ж, посмотрим. А сейчас давай лучше займёмся делом.
Следующие полчаса я провёл в попытках что-нибудь написать, но бедлам в голове мешал сосредоточиться, и в итоге у меня ничего не получилось. Мозг мой требовал временного освобождения от всех размышлений. Прекрасно зная, что уснуть не смогу, я решил сходить в лес: общение с природой, особенно в сочетании с алкоголем – отличное лекарство от тяжёлых мыслей.
2
Я вышел из дома ровно в восемь – как раз в это время открывался магазин. Погода стояла прекрасная: ни облачка на небе, но ещё достаточно свежо – лучше некуда для прогулки. На улице, к счастью, никого не было, и мне не пришлось прятаться под маской вежливости, как я обычно делаю при встрече с соседями, после чего мне становится только хуже. Впрочем, будь я собой, скорее всего, мне было бы ещё хуже.
В маленьком магазинчике, где я оказался единственным покупателем, мне всё-таки пришлось изобразить нормального человека. Я даже поздоровался первым, но только для того, чтобы скрыть истинные эмоции. Продавщица, женщина лет сорока, равнодушно спопугайничала и выжидающе застыла у прилавка. Я решил, что пиво слишком дорого для меня, и потому взял двухлитровку дешёвого “джин-тоника” и пачку самых дешёвых сигарет. Продавщица покосилась на меня то ли укоряюще, то ли с отвращением, но ничего не сказала. Я и раньше замечал, что она как будто недовольна, что ей приходится обслуживать таких как я. Возможно, мне просто это кажется, но что-то всё-таки было в её взгляде, да и в голосе тоже. Может, это из-за моей бороды и старой одежды? На мгновение у меня возникло желание обматерить её, но тут же исчезло. Орлы не копаются в навозе и не нападают на свиней. Собеседник презрительно захохотал: “Это ты, что ли, орёл?” Я молча забрал сдачу и вышел.
От магазина до леса оставалось каких-то метров триста: нужно было свернуть в переулок, спуститься к речке и перейти деревянный мостик; на том берегу подняться в довольно-таки крутую гору, с середины склона которой и начинался лес. За что я люблю свой город, так это за близость природы и относительную тишину. Большие города всегда меня отталкивали многолюдностью и круглосуточным шумом. Что касается людей, то особой разницы я не заметил: и там, и тут попадаются всякие, и там, и тут свиней – подавляющее большинство.
Преодолев подъём, я замедлил шаг, чтобы немного отдышаться. По обе стороны тропинки, вившейся вдоль склона, стояли великаны-сосны, подавляя своим величием растущие рядышком тоненькие осины, тополя и берёзы. Люди как растения: среди нас тоже есть лекарственные травы, колючие сорняки, прекрасные цветы, толстые и высокие сосны, тонкие берёзки и так далее. Но человек может быть одновременно и цветком, и сорняком, и гигантом, и лилипутом – с какой стороны посмотреть.
Тем временем тропинка вышла на дорогу, ведущую в глубь леса. Я хорошо знал эти места, и у меня были здесь свои укромные уголки для уединения – в один из них я и направлялся. Лесные запахи кружили голову и проникали в самое сердце, очищая его от всего тяжёлого. Чем дальше уходил я от людей, тем легче мне становилось. Откуда-то сверху возмущённо зацокала белка: подняв голову, я увидел её сидящей на сосновой ветке метрах в пяти от земли и помахал ей рукой, на что она цокнула, но с места не сдвинулась. Я улыбнулся и пошёл дальше.
Почему я не чувствую отвращения к Природе? Так звучал тот важный вопрос, стоявший в стороне от других. Теперь он снова предстал передо мной и породил множество иных, не менее важных вопросов. Люди тоже часть Природы. Все, без исключения. Может быть, Природе и не нужно много творцов? Что, если это Необходимость?
Я открыл бутылку и сделал несколько больших глотков.
“Наконец-то ты начал здраво рассуждать,– с неприкрытой усмешкой вставил Собеседник.– Глядишь, так и бунтовать перестанешь. В смирении, друг мой, нет ничего плохого. Отвращением людей не изменить. Их вообще нельзя изменить.”
Но если это Необходимость, то и отвращение моё тоже необходимо. Я должен делать то, что считаю правильным: только так можно следовать своей природе, которая является орудием Природы, но приказывает ей Необходимость.
“Значит, у Природы есть какая-то цель? Очень интересно. Хм, а Гитлер, Сталин и иже с ними тоже были её орудиями?”
Да, мы все – её орудия, орудия, враждующие друг с другом. А цель – появление нового человека или новой формы жизни, совершенно отличной от человека. Эволюция продолжается до сих пор и будет продолжаться бесконечно. Необходимость. Всё идёт так, как должно идти. Что бы мы ни делали, это Необходимо. Даже бунт против Необходимости – Необходимость.
“Отличное оправдание для бездельников и прочего отребья! Они тоже необходимы?”
Да, пожалуй.
“Ты сам во всё это веришь?”
Не знаю, но звучит правдоподобно. Это же не религиозное поклонение какому-то богу, прячущемуся от людей где-то на небесах. Можно назвать это эволюционным геотеизмом. Когда я говорю Природа, то имею в виду всю планету Земля. Она и есть наш бог – само собой, не в том смысле, который вкладывают в это слово верующие. А Необходимость – это то, что управляет Вселенной, иначе говоря, это определённые законы, которым подчиняются планеты, звёзды, кометы и так далее. Но для всех законы разные, потому и нет во Вселенной ничего абсолютно одинакового.
“Интересная гипотеза и, как всегда, бездоказательная. Снова ты в облаках витаешь. Не вижу никакой разницы между верой в Бога, Землю или Необходимость. Это лишь стремление уйти от личной ответственности.”
Вовсе нет. Жить я в любом случае буду так, как считаю нужным.
“Орудие не несёт никакой ответственности за то, как его используют, а ты сам сказал, что все мы только орудия Природы. Выходит…” Ну и пускай. Верю я в это или нет – значения большого не имеет. Я жил и буду жить ради творчества, в независимости от оснований, побудивших меня творить.
Размышляя об этом, я не заметил, как почти добрался до места. Осталось свернуть с дороги и пройти метров 200 через заросли орешника и осины к отвесному склону глубокого оврага. Я оказался на небольшой поляне, где рядом с обрывом параллельно оврагу лежал знакомый берёзовый ствол, служивший мне скамейкой.
“Ну вот и я!” – сказал я непонятно кому и присел. На той стороне оврага, километра на два левее, в прошлом году я наткнулся на могилу с деревянным крестом, на котором висел венок, а внизу стояла вазочка с живыми цветами, на вид совсем свежими. Рядом с могильным холмом стоял добротно сбитый деревянный столик и скамейка. Спряталась могила примерно на середине склона протяжённостью около ста пятидесяти метров – в самой глубине чащи, в стороне от тропинки, протоптанной ещё в советское время, а сейчас почти забытой и местами совсем заросшей – в одном из таких мест я потерял направление, пошёл наугад и увидел сие творение рук человеческих. Это было необычно и немного отвратительно.
А, да что об этом думать. Слишком прекрасный день сегодня.
Со всех сторон лилось разноголосое птичье пение, где-то неподалёку дятел упорно долбил дерево в поисках пищи, а я неспешно попивал своё пойло, курил и думал о разных вещах, особо не напрягаясь. С каждым глотком мне становилось спокойнее, а сердцу хотелось петь от избытка противоречивых чувств:
Пой, сердце! В стальной оболочке
Кроется нежная жизнь.
