По Аликову лицу, которое тут же приобрело меловой оттенок, было ясно, что Шура и на этот раз не ошибся.

Внезапно Алик схватил нож и бросился на Шуру.

– Тебя прибить надо! – заорал он. – От тебя же люди с ума сходить начнут, руки на себя накладывать станут! В зародыше, гниду!..

Миха схватил его за локти, но буйные становятся вдесятеро сильнее, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не раздался звонок в дверь. Шура побежал открывать. В дверях стояла Тамарка.

Итак, это была Тамарка, что, впрочем, вполне естественно для нормального развития сюжета. Было бы совершенно бессмысленным банально пришить главного героя в самом начале и вывести из этого заскорузлую мораль о тотальном вреде пьянства. К тому же, cherchez la femme, говорят французы, и они правы, – ну что за роман без прекрасной фемины (те две кошёлки абсолютно не в счёт, хотя бы потому, что кроме автора никто о них вскоре не вспомнит. И это зря, ведь с них, собственно, всё и началось!)

А Тамарка тем временем, поставив ногу на обувную полку и представив на мужской суд точёные ноги, обтянутые, несмотря на мороз, чёрным капроном, расстегивает застёжку на сапоге, не забывая, однако, с тревогой смотреть на мужиков. Алик уже остыл, хотя и посматривает злобно в Шурину сторону. Миха ещё на взводе, и шварцнеггеровские ручищи музыканта—астролога находятся в полной боевой готовности. Шура протрезвел окончательно, и теперь с тревогой обдумывает всю странность и необъяснимость положения, в котором он оказался…

Тамарка нежно провела ладошками по ногам, то ли подтягивая чулки, то ли поглаживая одно из своих природных богатств, затем, глядя в зеркало, тряхнула головой, предоставляя освобождённым от шапки волосам занять естественное положение, и, повернувшись к «Клубу», спросила:

– Ну, зайчики, что тут случилось?

– Однако… – Тамарка обвела задумчивым взглядом всех присутствующих. – И вы уверены, что всё это – по его наитию, то есть он никак не мог получить эту информацию раньше, ну, скажем, в пьяном трёпе?..

– Да ты что?! – воскликнул Алик. – Я разве похож на идиота? Тут и так не знаешь, куда бежать, чтобы от этих шрамов избавиться! А её он, говорит, никогда раньше не видел.

– Именно. – хмуро подтвердил Шура.

– Ну, это, допустим, ещё вопрос… – чисто по-женски опровергла Тамарка.

– Я тебе откровенно заявляю! – пробурчал Шура.

– Так ты что, хочешь сказать, что ты – экстрасенс?

– Никогда им не был и всю жизнь в это не верил.

– Крыша поехала, – подытожил Миха. – У нас здесь по гаражам кадр один бродит. Был совершенно нормальным, а потом начал коробку передач перебирать, и у него вместо четырёх скоростей и одной нейтралки стало вдруг четыре нейтралки и одна скорость. Бился он, бился, ничего не получилось. Ну, он и отъехал. Теперь бродит по гаражам и со злобой поёт: «Й—я з—земля! Й—я свойих прровожжайю питтомццев! Сынноввейй! Доччеррейй!»

И так это знатно у Михи получилось, что все вдруг засмеялись и тут же стали предлагать друг другу выпить.

– Шурочка, котик, долбани чуть-чуть! – пропел Алик грудным контральто, напоминая Шуре историю студенческой поры. Мама, желая хоть как—то оградить сына от тлетворного влияния алкоголя, устроила Шуру медбратом в отделение консервативной гинекологии одной из городских больниц. Шура, волнуясь, трое суток перед первым дежурством не пил даже пива. Пришёл он на работу, благоухая одеколоном «Aramis» и другими здоровыми запахами. Показали ему сестринскую. Постучал туда ангелочек, после некоторого шороха дверь распахнулась, и увидел он сидящих за столом матёрых медичек с раскрасневшимися лицами, а во главе стола – женщину необъятных размеров с кулаками, похожими на пивные кружки и дивным басом.

– Ну? – спросила она.

– Здрасьте… Я у вас работать буду… Вот, в первый раз пришёл… – заробел Шура.

– А—а! – заулыбалась чудо—женщина. – А я – старшая медсестра. Как зовут-то тебя?

– Александр.

– Ну, проходи, проходи, садись.

– Да спасибо, я не голоден.

– Садись-садись.

Шура подчинился.

– Ну, девушки, какой красавец, а? Шурочка, котик, долбани чуть—чуть! – старшая вытащила из—под стола четверть, до половины наполненную прозрачной голубоватой жидкостью.

«Опять!» – тоскливо подумал Шура под одобрительное ржанье гинекологических кобылиц…

С той поры и вплоть до окончания Шурочкой института каждую третью ночь в коридорах отделения консервативной гинекологии можно было видеть унылую фигуру одинокого призрака, приглашающего всех желающих забраться на вертолёты2.

– Шура, не пей! – Тамарка взялась было за Шурину стопку, но наш герой уже настроился, и отговорить его было невозможно. Одной рукой он нежно провёл по Тамаркиной коленке (причём, рука, почуяв свободу, с легким шорохом скользнула по гладкой тёплой поверхности к самому заветному месту, и так там было хорошо, что Шура тут же ощутил звенящую дрожь внизу живота), а другой вытащил из её руки стопку и выпил, зажмурившись от удовольствия, поэтому не увидел, как жидкость в стопке вдруг засветилась переливчатым голубым светом.

– Зря ты, Шура… – выдохнул Миха, заворожённо глядя на стопку, продолжавшую тихо мерцать.

– Да пошёл ты! – неожиданно агрессивно заорал Шура. – Вспомни лучше, как ты…

Договорить он неё успел – Тамарка зажала ему рот ладонью и тут же, взвизгнув, отдернула руку. На ладони явственно виднелись следы Шуриных зубов, и от них исходило голубоватое сияние.

– Ни хрена себе! – Алик вместе со стулом отъехал на пару метров от стола.

Шура посмотрел на дело своих зубов, потом оглядел всех мутным взглядом и выбежал из квартиры.

– Больно, Тамар? – спросил Миха.

– Нет… – с каким—то удивлением в голосе произнесла Тамарка и разрыдалась.

Алик подошёл к окну. Солнце зашло, и на город неожиданно опустился туман. Запахло травой.

– Парит. К дождю… – задумчиво сказал Алик, открывая окно.

– Какое там парит! Не май месяц! – возразил Миха, но в этот момент первые тяжёлые капли застучали по подоконнику. Пошёл дождь…