– Динамит! – воскликнул Кернс. – Я же знал, что надо было взять динамит!

– Ну, как? – спросил меня Доктор. – Попробуешь пролезть?

Конечно, я не мог сказать «нет».

– Да, сэр.

– Молодчина! Вот, возьми лампу. И еще – держи, это мой револьвер. Нет, засунь его за пояс, он на предохранителе. Давай, осторожнее, Уилл Генри. Осторожнее и не слишком быстро. Возвращайся при малейшем намеке на опасность. Над тобой, должно быть, несколько тонн земли.

– А если ты все же сумеешь проникнуть на другую сторону, было бы полезно, если бы ты осмотрелся немного, – добавил Кернс.

– Осмотрелся, сэр?

– Да, произвел разведку. Пригляделся бы, что там за место. Ну и, конечно, приметил бы, где прячется враг, если можно.

Доктор помотал головой:

– Нет-нет, Кернс, это слишком опасно.

– А карабкаться через дыру, когда над тобой нависают тонны земли и камней, не опасно?

– Ты же знаешь, Уилл Генри, я ни за что не стал бы просить тебя об этом, если бы была альтернатива, – сказал мне Уортроп.

– У меня есть альтернатива, – встрял Кернс. – Динамит.

– Умоляю тебя, – сказал Уортроп, прикрыв глаза, – ну, помолчи ты хоть раз. Один раз. Пожалуйста.

Он по-отечески похлопал меня по плечу и слегка сжал его:

– Пошевеливайся, Уилл Генри. Но осторожно, осторожно…

Держа лампу перед собой, я пополз через узкий лаз. Спиной я царапался о верх, и земля сыпалась мне между лопаток. Крошечными движениями я продвигался вперед, толкая лампу перед собой. А лаз становился все уже; я вынужден был лечь и ползти на животе; в него впивались камни. Не знаю, сколько я так прополз, сжатый со всех сторон. Я не мог даже повернуть голову, чтобы оглянуться. Время тянулось так же медленно, как я продвигался. Воздух стал совсем холодным; пар шел изо рта; я перестал ощущать кончик носа. Спина теперь постоянно прижималась к верху лаза, и я уже боялся, что вот-вот застряну здесь намертво, как пробка в бутылке. И сколько я так продержусь, если меня не откопают?

Дополнительная трудность состояла еще и в том, что лаз не был прямым – он то зигзагообразно петлял, то шел вверх – так, что я должен был отталкиваться пятками.

Вдруг я остановился. Я лег щекой на землю, пытаясь унять заколотившееся сердце и восстановить дыхание. Только бы не впасть в панику! Потому что это, похоже, конец. Передо мной была глухая стена из комьев грязи и камней. Дальше пути не было. Может, стена и не толстая, а может – в несколько футов, кто знает?

Или узнать все же возможно? Я протянул вперед левую руку и поскреб землю ногтями. Ретироваться сейчас – значит, проползти весь путь, только еще и пятясь назад. Но, что хуже, это значит вернуться без ответа на вопрос, который так нужен Доктору. А я хотел поразить его; я хотел утвердить его во мнении, что я незаменим для него.

То ли подействовало то, что я скреб и царапал стену, то ли вес моего тела пришелся на несчастливое место, но земля подо мной внезапно разверзлась, и я полетел вниз вместе с потоком почвы и камней, выронил лампу, перевернулся вверх тормашками и, наконец, приземлился на попу, клацнув зубами. К счастью, лампа не разбилась при падении; она лежала на боку всего в паре футов от меня. Я дотянулся до нее и поднял над головой как можно выше, но не увидел никакого отверстия или прохода – за моей спиной случился обвал, и я даже не знал теперь, с какой стороны ввалился в эту пещеру. Я измерил ее шагами, беспокойно шаря руками по земляным стенам, и не обнаружил ничего, что указывало бы на то, где я и как мне выбраться. Я оказался в ловушке.

На миг мне почудилось, что сейчас я грохнусь в обморок. Я потерял голову от отчаяния: все люди были по другую сторону завала, через который невозможно пробиться; мне нечем сигнализировать о своем местоположении; я могу прождать здесь помощи не один час, а то и дольше, если меня вообще смогут найти. Спокойно, Уилл Генри, сказал я самому себе. Спокойно! Что бы Доктор хотел, чтобы ты сделал? Думай! Вернуться ты не можешь. Даже если ты найдешь то отверстие, через которое упал сюда, ты не сможешь подняться обратно, потому что летел ты долго. Так что выбора у тебя нет: сиди и жди, пока они спасут тебя.

Что это было? Мне послышалось или кто-то подкрадывается ко мне сзади? Что-то зашуршало? Какое-то шипение или пыхтенье? Я развернулся кругом, лампа, как сумасшедшая, запрыгала в моей трясущейся руке. Другой рукой я потянулся за револьвером Доктора. Слева от меня прыгнула тень, и я инстинктивно повернул револьвер дулом туда и нажал на курок, ожидая услышать выстрел, которого так и не последовало, – я не снял револьвер с предохранителя. И тут, в довершение моего полного провала, я осознал, что тень была моей собственной. Я сделал глубокий вдох и снял револьвер с предохранителя. Чтобы успокоить расшалившиеся нервы, я стал вспоминать свою победу над Антропофагом под платформой – как я его, можно сказать, голыми руками уложил! Я сделал шаг вперед и принялся осматриваться.

Эта яма была примерно такого же размера, как и кормушка. Маленькие кости – кусочки сломанных ребер, зубы и другие части тела, уже невозможно было определить какие, покрывали пол, хотя не таким толстым слоем, как в кормушке. Сам пол был твердым, как цемент, утрамбованный за двадцать лет тяжелыми ступнями Антропофагов. По всему помещению, расположенные на расстоянии друг от друга, возвышались холмики в форме гнезд, примерно восьми футов в диаметре. Всего я насчитал их семнадцать. Странно, но они были разноцветными и переливались, словно украшенные алмазами. После тщательного осмотра с лампой в руке я нашел причину этой странности: гнезда были украшены туго переплетенными обрывками одежды, блузок, брюк, колготок, юбок, нижнего белья. А сверкали при свете лампы многочисленные вкрапления бриллиантовых колец, сережек, ожерелий и браслетов – короче говоря, украшений, которыми мы, люди, так дорожим. Антропофаги украшали свои гнезда нарядами и драгоценностями своих жертв. Я представил себе, как они используют осколки костей, разбросанных по полу, чтобы вычищать из зубов кусочки нашей плоти.

Вдруг из темноты позади меня раздалось пофыркиванье и чмоканье. Я развернулся, выставив перед собой револьвер, но никто не набросился на меня из темноты, ни один монстр не поднялся из гнезда во весь рост. Я задержал дыханье и весь обратился в слух, пока мне не показалось, что я понял, откуда исходит этот звук, ритмичный, немного сдавленный. Сравнение может показаться абсурдным, но он был похож на посапывание спящего младенца. Немного учащенный вдох – выдох, вдох – выдох…

Я пошел на звук, и он привел меня к дальнему углу логова, к гнезду у самой стены. Очень медленно я поднял лампу и заглянул через край. Внутри на подстилке в форме половинки скорлупы спал небольшой самец Антропофаг. Он был на удивление маленьким, всего лишь на два-три дюйма выше меня, хотя наверняка килограммов на пятьдесят тяжелее. Чересчур большие глаза на плечах не были закрыты – у этих существ отсутствовали веки, – но были подернуты молочно-белой пленкой, влажной и мерцающей в свете моей лампы. Рот размером с футбольный мяч был открыт, в нем виднелись треугольные зубы. Тут я заметил, что у него нет половины руки, – возможно, подергивания во сне говорят не о сновидениях, а об инфекции. Рука в районе локтя была явно воспалена. Я вспомнил, как мне рассказывали про их ритуал возмужания – доставать остатки человеческой плоти из зубов друг у друга. Возможно, этот сделал неверное движение и ему не повезло – свой же соплеменник оттяпал ему полруки… Из раны шел желтоватый гной. Может, Антропофаг и не спал вовсе? Может, он был без сознания? Обычно бесцветная, кожа его лихорадочно горела и поблескивала от пота. Да, он просто-напросто умирал.

Это все объясняет, подумал я, становясь на колени перед гнездом и с жутким, но завораживающим интересом рассматривая маленького монстра. Одноглазая самка бросила его, потому что теперь он – только бесполезная лишняя ноша. Должен признаться, во мне боролись противоречивые чувства. Я видел собственными глазами жестокость этих существ, видел разрушения и смерть, которые они несли; я чуть сам не лишился жизни в одной из таких пастей. Но все же… все же. Страдание есть страдание, и не важно, что за существо страдает. А это существо, как видно, страдало жестоко. Часть меня испытывала отторжение, а другая часть – огромную жалость. Первая часть была больше, но вторая тоже присутствовала. Я не мог бросить его на произвол судьбы, просто взять и оставить здесь умирать. Это было безрассудно, потому что вдруг он проснется и начнет плакать, прибежит его разъяренная мамаша и съест меня. Я же не знал, где она затаилась с другими малышами, – может, в нескольких ярдах отсюда, а может, ушла глубоко под землю, в самое дальнее потайное логово?