– Уилл Генри, – тихо сказал он, – отведи Малакки наверх, в одну из свободных комнат.

– Хорошо, сэр, – тут же ответил я.

Я помог Малакки подняться, положив его руки себе на плечи. Он облокотился на меня, и, спотыкаясь, мы покинули комнату. Ноги у меня подкашивались под его весом – он все-таки был на голову выше меня. Я помог ему подняться вверх по лестнице и затащил в ближайшую спальню – комнату, где пять лет назад нашли обнаженное тело Алистера Уортропа. Я опустил Малакки на матрас, закрыл дверь и упал в кресло, чтобы перевести дух. Малакки тут же свернулся калачиком, как и отец монстролога. Его коленки упирались в подбородок.

– Не стоило мне приходить, – сказал он.

Я кивнул; возразить мне было нечего – он был прав.

– Он предложил взять меня к себе, – продолжал он, имея в виду Моргана. – Потому что мне больше некуда идти.

– Других родственников у тебя нет? – спросил я.

– Все мои родные умерли.

Я снова кивнул.

– Малакки, мне очень жаль.

– Ты все для него делаешь, да? Даже извиняешься за него.

– Он не хотел, чтобы все так вышло.

– Он ничего не предпринял. Знал – и ничего не предпринял. Почему ты защищаешь его, Уилл? Кто он тебе?

– Дело не в этом, – сказал я. – Дело в том, кто я для него.

– В каком смысле?

– Я его ассистент, – сказал я не без гордости, – как и мой отец. После того как он… после пожара Доктор взял меня к себе.

– Он усыновил тебя?

– Он взял меня к себе.

– Почему он сделал это? Зачем он взял тебя?

– Потому что больше никого не было.

– Нет, – сказал он, – я не о том. Почему он сделал этот выбор – взять тебя жить к себе?

– Не знаю, – сказал я, немного опешив. Этот вопрос никогда не приходил мне в голову. Я никогда не спрашивал Доктора об этом. Думаю, он решил, что это будет правильно.

– Из-за того, что твой отец служил ему?

Я кивнул.

– Мой отец любил его. – Я кашлянул, проглотив комок в горле. – Доктор – великий человек, Малакки. Служить ему… – И теперь с моих губ слетели слова, которые так часто повторял отец: – … служить ему – великая честь.

Я попробовал извиниться и уйти. Мое собственное признание напомнило мне, что мое место – рядом с Доктором. Но Малакки отреагировал так, словно я угрожаю задушить его. Он вцепился мне в запястье и умолял не уходить, и в конце концов я не смог ему отказать. Не только потому, что, похоже, надо мной висело проклятье сидеть у постели больных, но еще и потому, что я болезненно ясно вспомнил другого мальчика, потерявшего родителей. Я вспомнил, как он лежал в незнакомой кровати ночь за ночью, и никто не приходил его утешить. Он лежал в своем маленьком алькове, всеми забытый и никому не нужный, как фамильная драгоценность, доставшаяся по наследству от дальних родственников – слишком вульгарная, чтобы ее носить, слишком ценная, чтобы от нее избавиться.

Время от времени, в самом начале моей службы у монстролога, я был уверен, что он слышит мои душераздирающие рыдания по ночам – слышит, но ничего не предпринимает. Он редко вспоминал моих родителей или ту ночь, когда они умерли. А когда вспоминал, это было скорее в целях наказания, как в ту ночь на кладбище: «Твой отец понял бы».

Так что я остался еще на некоторое время с Малакки. Я взял его за руку, присев на краешек кровати, в которой скончался Алистер Уортроп. Малакки, ясно, был измучен суровыми испытаниями, выпавшими на его долю. Я уговаривал его отдохнуть, но он хотел все знать. Как мы обнаружили монстров, уничтоживших его семью? Что делал Доктор в промежуток между тем, как мы их обнаружили, и той ночью, когда они вломились в дом Стиннетов? Я рассказал ему о ночном визите Эразмуса Грея с чудовищным грузом; о нашей поездке на кладбище и сумасшедшей битве, которая последовала; о нашей поездке и остановке в Дедхеме. И пересказал историю капитана Варнера. Я не упомянул только причастность старшего Уортропа к появлению Антропофагов в Новом Иерусалиме, но сделал акцент на невиновности Доктора и на его попытках ответить на критические вопросы, возникшие в связи с их появлением.

– Если бешеная собака впадает в состояние амока, какой дурак будет искать, кто виноват в ее бешенстве? – спросил Малакки. – Сначала пристрели собаку, а потом ищи источник ее безумия, раз уж ты считаешь себя обязанным его найти.

– Он думал, у нас есть время…

– Что ж, он ошибался, не так ли? А теперь моя семья мертва. И я тоже, Уилл, – добавил он будничным голосом, без тени жалости к себе. – Я тоже умер. Я чувствую твою руку, я вижу, что ты сидишь здесь, я дышу. Но внутри ничего нет.

Я кивнул. Как хорошо я его понимал! Я пожал его руку.

– Потом станет легче, – заверил я его. – Мне стало. Никогда не будет так, как раньше, но легче станет. И я обещаю тебе, Доктор убьет этих тварей, всех до одной.

Малакки тихо покачал головой, глаза его горели.

– Он – твой хозяин, он взял тебя, когда ты осиротел, – прошептал он. – Я понимаю, Уилл Генри. Ты чувствуешь себя обязанным прощать и оправдывать его, но я не могу простить этого твоего… как, ты сказал, называется его профессия?

– Монстролог.

– Этого монстролога. Охотника на монстров… Что ж, он не отличается от тех, на кого он охотится.

Он замолчал, произнеся этот приговор. Веки его дрогнули, ресницы опустились, и он наконец закрыл глаза. Но, даже заснув, он продолжал крепко держать меня за руку, и мне пришлось потихоньку приподнимать его пальцы один за другим, чтобы высвободиться.

Спускаясь вниз по лестнице, я вздрогнул, ибо вечернюю тишину разорвал барабанный стук в дверь и крик Доктора пойти и открыть. Что еще случилось? Я не знал, что и думать. Вдруг монстры опять напали на кого-нибудь? Час был поздний, и, возможно, их снова обуяло полуночное буйство? Или о смерти Стиннетов прослышали в городе, и люди явились к дому Уортропа со смолой и перьями? «Он не отличается от тех, на кого он охотится», – сказал Малакки. Сам я так не считал, но понимал, почему Малакки такого мнения о нем. Такого же мнения будет, вероятно, и весь город, когда узнает о зверском нападении Антропофагов.

Я не считал Доктора монстром, охотящимся на монстров. Но в самом скором времени мне предстояло познакомиться с человеком, который полностью соответствовал этому описанию.

Он был высокого роста, выше шести футов – человек, стоявший на крыльце дома. Атлетически сложен и по-мальчишески красив. Черты его лица были приятны, длинные льняные волосы модно уложены. Глаза у него были странного серого оттенка. При комнатном освещении они казались почти черными, но позже, на дневном свету, я увидел, что они приобрели более мягкий пепельный оттенок, оттенок золы. Словно тень. Словно обшивка облицованного железом военного корабля. На нем был дорожный плащ и перчатки, сапоги для верховой езды и фетровая шляпа с узкими полями, небрежно загнутыми под углом. Усы у него были тонкие и аккуратно подстриженные, того же золотистого оттенка, что и копна волос, а губы – полные и чувственные.

– Итак? – сказал он с оттенком удивления. – Добрый вечер, молодой человек.

Он говорил на рафинированном британском английском, с этим львиным мурлыкающим акцентом – мелодичным, успокаивающим.

– Добрый вечер, сэр, – сказал я.

– Я ищу дом моего близкого друга. Боюсь, кучер завез меня не туда. Его зовут Пеллинор Уортроп. – В глазах его запрыгали искорки, и он добавил: – Друга зовут Пеллинор Уортроп, а не кучера, разумеется.

– Да, это дом Доктора Уортропа, – сказал я.

– Даже так? Доктора? – Он мягко рассмеялся. – А кто же вы такой, молодой человек?

– Я – его ассистент. Начинающий, – добавил я.

– Начинающий ассистент! Ему повезло. И вам, молодой человек, не сомневаюсь, тоже. Скажите-ка мне, мистер начинающий ассистент…

– Уилл, сэр. Меня зовут Уилл Генри.

– Генри? Звучит знакомо.

– Мой отец служил у Доктора много лет.

– Его звали Бенджамин?