Но здешние грешники, сиречь здешние неправедники, а вкупе с ними и здешние праведники, сиречь здешние ж, понимаешь, безгрешники, не убоялись ни Бога, ни черта и продолжали, эдакие здешники, неуклонно приближаться. Фотогеном, сиречь керосином, дело, понимаешь, запахло здесь куды пуще.

Тажды поп Абросим рванул с места, перебежал дорогу, бросился в кусты чертополоха и там затаился, изо всех сил стараясь не подавать басу. А черт Кинстинктин обомомлел и, опасаясь, как бы у него не отобрали наши баксы, которые он хранил в красной вязаной шапочке – невидимке, спрятанной за пазухой, решил тут же, посреди дороги, эвту прекрасную шапочку – невидимку закопать. Но чем выкопать ямку – вот вопрос для длительных раздумий! Впрочем недолго думая, черт достал из-за пазухи мельхиоровую столовую ложку, которую он добыл, калды посетил последний пир на весь мир, и ею торопливо выкопал ямку, а в ямку упрятал прекрасную красную шапочку.

Толькя черт присыпал прекрасную красную шапочку темно-серой землей, как тут же к сему участку дороги шумно приблизилась ковылькада. Кинстинктинт прямо на месте обомомлел. Гигантский столб мрачной, ух, едкой пыли накрыл черта, и все члены ковылькады: Горох, Катя, Арина, охотничий пес, избушка на курьих ножках с Холмсом и Ватсоном внутри, сортирчик на цыплячьих лапках и похрусты на своих костистых двоих, а также примкнувшие праздные шарабарашарцы в обувке разнообразной, но единообразно измазанной запашистым навозом, – все они, понимаешь, с гиканьем пробежались по Кинстинктину и вдавили черта в ямку, исключая лишь хвост, причем бегуны пробежались по чертову хвосту, не поместившемуся в ямку, и так основательно оттоптали оный, что он превратился в коврик некондиционный.

Калды ковылькада с гиканьем убежала, за исключением Кати Огняночки, остановившейся из женского любопытства, черт Кинстинктинкт поднялся, пошатываясь, засим стряхнул с себя темно-серую землю, достал из-за пазухи мельхиоровую ложку и выкопал бесценную вязаную шапочку – невидимку и быстро сунул ее за пазуху.

Ту́тытька к черту подошла, понимаешь, Катя Огняночка и с чисто женским любопытством спросила:

– Черт тебя побери! Черт, а черт!

Черт обомомлел. Катя изумилась:

– Ты чё, глухой, черт тебя побери?! Черт, черт, черт!

– Нет! Да, я черт – черт, черт, черт меня побери! – ответствовал черт драматическим тенором и помахал на свою физию хвостом, будто опахалом, ведь солнце, черт побери, принялось, понимаешь, палить Кинстинктина изо всех сил. – Ну и шо?

– Шо, шо! Давно я тебя хотела спросить, черт: а почему на тебе красная рубашка и красные трусы?

Черт Кинстинктинкт покраснел до усов, которые тожде вдруг стали красными-красными, прямо как у вареного рака.

– Красная рубашка на мне для красы! – изглаголал Кинстинктинт драматическим тенором, похлопав себя по рубашке и энергично взмахнув хвостом, будто опахалом.

– А красные трусы?

– Красные трусы на мне тожде для красы! – дополнительно, воображаешь, разъяснил Кинстинктин драматическим тенором, похлопав себя по трусам и элегантно взмахнув хвостом, будто опахалом.

– А-а-а! Черт тебя побери! Черт, а черт!

– Шо, черт меня побери?

– Шо, шо! Черт тебя побери! А зачем тебе такие длинные-длинные, красные-красные усы?

Черт обомомлел и схватился обеими руками за красные-красные усы, не переставая размахивать хвостом, будто опахалом. Катя изумилась:

– Ты чё, глухой, черт тебя побери?! Черт, черт, черт!

– Нет! Да, я черт, черт, черт – черт меня побери! – ответствовал черт драматическим тенором, не выпуская усы из рук и с достоинством размахивая хвостом, будто опахалом. – Ну и шо?

– Шо, шо! Ну, прощевай до следующей встречи, чертяка, опо́сле ответишь! А я побежала на свой огород! У меня там срочное дело: не дать миру выкопать мою морковку!

И наша Катя рванула со всех ног! Черт Кистинктинкт обомомлел и выпустил усы из рук, а также прекратил размахивать хвостом, будто опахалом, ведь солнце, черт побери, перестало, понимаешь, палить Кинстинктинта изо всех сил. Усы Кинстинктина ну тут же и почернели.

А ковылькада, существенно опередившая Катю, с гиканьем бежала, бежала и вот, наконец, прибежала на Катин и Горохов огород, благоухающий ароматами свежей морковки и зеленого гороха. И там, на энтом обширном зело огороде, Горох надергал целый мешок морковки, причем охотничий пес, пуская слюнки и вихляя задиком, виляя хвостиком, бдительно проследил, щобы мешок был набит морковкой как можно плотнее и щобы Горох не положил туды стручков гороха.

Посем по команде Шерлока Холмса двое похрустов покряжистее схватили мешок с морковкой и ковылькада бросилась к логову волка, дислоцированному в лесу за деревней. Впереди всех бежал, понимаешь, какими-то косыми зигзагами охотничий пес и указывал дорогу. А в самом хвосте ковылькады бежала, понимаешь, разгоряченная Катя Огняночка.

Вот дедушкина ковылькада выбежала за деревню и с энтузизазмом и шумом, напролом через дремучий лес, через дром-бурелом непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, сигала какими-то косыми зигзагами за охотничьим псом.

Подбежали к волчьему логову в овраге и встали там лагерем. Пустых бутылок и прочего всякого мусора валялось кругом аж до черта! Похрусты тут же окружили лагерь двойным забором. Из избушки вышли Шерлок Холмс с доктором Ватсоном и вначале, понимаешь, грозно закричали, размахивая желтой тростью, словно чудной девичьей костью, равно как и пламенно-красной клизмой – жупелом капитализма:

– Эй, серый волк, выходи! Мы, понимаешь, проголодались!

– Вот клёво! – воскликнул сортирчик и клюнул что-то на земле.

Из логова вылез разбуженный серый облезлый волк, который спросонок был зол, крайне зол, зол как зоил. Волк зарычал:

– Р-р-р-р-р! Р-р-р-р-р!

У охотничьего пса сразу же опустились уши: стало быть, он из папийона превратился в фале́на. И фален тут же хлопнулся в обморок.

Похрусты закричали волку:

– Фыр-р-р-р-р! Фыр-р-р-р-р!

Зверь тут же хлопнулся в обморок, и оного волка, серого, позорного и облезлого, похрусты шустро посадили на две цепи, снятые с собственных, понимаешь, ненаглядных похрустывающих костей, ей-ей. Фален очнулся и снова стал папийоном, тольки очень сильно, соображаешь, стал косить глазами, ей-ей.

Тутоди дедушка Шерлок Холмс хлестко щелкнул пальцами и, откуда ни возьмись, на ровной площадке перед волчьим логовом откуда-то взялся раскладной алюминиевый стол, а также возникли ниоткуда три раскладных алюминиевых стула. На столе стояли графин с самогоном и три граненых стакана. Дедушка, Иванушка и Аринушка уселись на стулья за столом, образовав необходимую тройку. Иван для уверенности в себе выложил на стол красную клизму – жупел капитализма. Дедушка разлил самогон по граммулечке, на самые донышки стаканов; члены тройки чокнулись, понимаешь, понюхали мощные испарения налитого и аж глаза закатили и закашлялись. Дедушкина вошь мрачно принюхалась к миазмам смачным – и обомомлела, однозначно! От оного зловония тут же и захмелела, понимаешь! Впрочем, не будем больше о смачном...

Похрусты пинками и оплеухами привели волка в чувство и подвели на допрос к Шерлоку Холмсу.

– Личные вещи есть? Сбережения при себе есть? – сочувственно спросил Холмс у крепко подозреваемого и шустро развернул свою шляпу на голове передним козырьком назад, а задним вперед.

Арина и Иван тут же раз... раз... развернули свои головные уборы тожде на сто восемьдесят градусов, градус за градусом, все сто восемьдесят раз бурно радуясь.

– Р-р-р! – отвечал зверь. – Р-р-р! Были, но ур-р-р... ур-р-р... ур-р-р-кр-р-ра-а-адены!

– Пачпор-р-рт есть? – строго спросил дальше Шерлок, понимаешь, Холмс.

– Р-р-р! Был, но он ур-р-р... ур-р-р... ур-р-р-кр-р-ра-а-аден!

– Свидетельство о р-р-регистрации есть? – более строго спросил Шерлок Холмс.

– Р-р-р! Свидетельствую: было, но ур-р-р... ур-р-р... ур-р-р-кр-р-ра-а-адено!

– Совесть есть, ёшкин кот? – ощо более строго спросил Шерлок, воображаешь, Холмс и вытащил из кармана синего халата лупу.