Розы запахли сильней. Жасмин тоже. Только Пётр никак, ни одним движением не показал, что слушает Юльку с удовольствием. О чём он думал? Или вспомнил, как сам пел мальчишкой? Или она, Юлька, пела плохо, невыразительно?

— Молодчина,— сказал Пётр, когда Юлька, точно обессилев, уронила на колени руки.—Душевно исполняешь. За сердце берёт. Учиться бы тебе...

Даже в темноте засверкали её глаза!

— Давай ещё,— попросила Галя.— Давай нашу. Вместе споём. «Рябинушку» знаешь? «Течёт Волга...»? «Рушник»? «Я люблю тебя, жизнь...»?

— Знаю. Могу. Постараюсь...

— Валяй,— пробасил дядя Федя.

Ох и удивлялись, наверно, в этот тихий июньский вечер соседи Лукьяненок! Столько волнений и страха из-за коровки семья приняла, а сами музыку играют, песни поют.

И тётя Дуся... Откуда что взялось? Полно, всей грудью вдохнула она душистый воздух. Расправила плечи; распрямилась, словно скинула одним махом годков десять...

— Подтягивай, Петро,— показал глазами на жену дядя Федя.

Пётр с матерью запели в два голоса. Нет, не в два, а на два! Тётя Дуся, слегка откинув голову, выгнув шею, прикрыв серые глаза, выводила песню повыше, Пётр — пониже, в лад с матерью, глуховато, но сильно. Вот и дядя Федя включился низким, глубоким басом. А Галка... Она словно ловила подходящую минуту и тоже, взяв сторону матери, запела. Только звонче, задорнее.

Юлька лишь изредка касалась струн, изумлённая, почти потрясённая: «Тётя Дуся, ты же с первого звука изменилась лицом. Это же не ты сейчас поёшь, а какая-то чудесная незнакомка! И глаза твои не насмешливы, как всегда, и губы открыли подковки белых зубов...» Да, в этот вечер Юлька была счастлива. Особенным, светлым счастьем — за других.

Песня погасла. Стихла и гитара.

— Глядите! Глядите, спутники летят! Два! — Шурец, приплясывая на ступеньке, показывал на тёмное, запорошённое звёздами небо.

— Где? Где? — вскочила и Юлька.

— На Медведицу Большую смотри, — сказал Пётр.— Теперь на Полярную. Видишь, яркая... Верно, летят! Мы их здесь часто видим.

— А может, это самолёты?

— У самолётов огни цветные — красный, зелёный...

Несколько секунд все следили за движущимися светлыми точками. Они словно пробирались среди звёзд. Становились меньше, исчезли. В будке залаял Каштан. Привычный этот лай как бы разбудил всех.

— Спать-то когда же будем? — весело спросила тётя Дуся.— Ночь скоро минет.

— Племяннице спасибо,—сказал дядя Федя.—= Без мандолины твоей в жизни бы так не спели.

— Батя же! — вскрикнула Галюшка.—Это у Юльки гитара вовсе...

— А по мне, всё одно — мандолина, гитара.., Пелось бы складно. Приятной всем ноченьки!

Довольно скоро все разошлись по своим комнатам. Тётя Дуся с бабой Катей, проведав перед этим, конечно, Дочку... И дом Лукьяненок погрузился в ничем больше не нарушаемую тишину.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В то ответственное, деловое утро, когда П + Ю + + Г + Ш = ПОМПА проверяли, есть ли вода в скважине, Пётр произнёс не совсем понятные слова:

«Клапан ребята в парке сточить могут!..»

Юлька не придала им тогда особого значения. Ребята— они, что ли, с Галкой и Шурцом? Да, но при чём тогда парк?

Зато с необычайной важностью шагала она через два дня после выздоровления Дочки и сводного лукьяненского концерта по накалённому асфальту шоссе, ведущего от Изюмовки к городу.

В то памятное утро Пётр «сховал» неудачницу помпу снова под Юлькину кровать, переноску — в сарай. Сегодня же САМ вызвал Юльку под большой орех (Галки не было, она уже трудилась на винограднике), вырвал из записной книжки листок, начеркал что-то и ДАЛ НОВОЕ ПОРУЧЕНИЕ.

На листке было изображено карандашом нечто странное: две кривульки и масса цифр. От Юльки требовалось сходить в какой-то АВТОПАРК: «Недалеко, найдёшь!» Разыскать в слесарной какого-то Женю: «Спросишь у сторожа!» — и сдать ему «эскизик клапана». То есть эту самую страничку из записной книжки, с кривулями и цифрами.

Второй раз привалило Юльке счастье! Второй раз Пётр доверил ей ЛИЧНОЕ задание. Значит, заслужила.

Найти автопарк оказалось не трудно. У первой же колонки, как только дом Лукьяненок остался позади, маявшиеся в ожидании воды девчонки закричали:

— Во-он по шоссе ступай! Машины под навесом увидишь...

Юлька пошла. Сперва их изюмовской дорогой, потом по обочине шоссе. С ярко-синего, без единого облачка, неба вовсю палило солнце. Огненными точками пламенели среди пожелтелой травы маки, сливаясь вдали в красные полосы. Очень приятно пахло с виноградников и неприятно от асфальта.

Цок-цок-цок! — простучали сзади копыта.

Рыжая лошадёнка, встряхивая боками, нагоняла девочку. Юлька посторонилась. В смешной, похожей на корзинку с двумя колёсами повозке сидел кто-то небольшой, крикнувший приветливо:

— Москвичке почтеньице! Лезь в бедарку, Куда строчишь?

Это был бригадир школьников на винограднике, Иван-Муха.

— Мне в парк. Автомоторно-тракторный. По неотложному делу,— приврала Юлька для важности.

Лошадёнка остановилась. Юлька с трудом вскарабкалась в бедарку. Иван-Муха вежливо сказал лошадёнке:

— Но, пожалуйста!..— И та бойкой рысцой потащила бедарку по шоссе.

Конечно, обидным казалось, что их то и дело обгоняют грузовики, легковые машины, даже черепахи-мотороллеры. Но лошадёнка трюхала и трюхала, сидеть было высоко, удобно, весело — как в цирке. И Юлька осталась бы в восторге от поездки, если бы не одно позорное, по её мнению, происшествие: лошадёнка стала, покрутила хвостом... Запахло свежим навозцем. Иван-Муха же, переждав, невозмутимо повторил своё:

— Но, пожалуйста! — И когда они снова покатили, спросил:—А на что москвичке, извиняюсь, моторный парк треба?

Она ответила с деланным безразличием:

— Механика вызвать надо. Срочно. (Неплохо придумала!)

— О-о... Самого?

— Да. Вы, разумеется, в курсе, что положение на водохранилище остаётся аварийным? С водой.

— Факт, в курсе,— усмехнулся Иван-Муха.— Народ с поливками дюже бедует.

— На днях мы опробовали у себя на участке собственную артезианскую скважину. Необходимо срочно изготовить для помпы... для насоса — вы понимаете?— водофильтрующий клапан. (Это была несусветная чушь, но Юлька говорила с апломбом.)

Иван-Муха выслушал, моргая.

— Вот он, твой парк,— показал он не слишком

почтительно кнутом.— Раз артезианская да ещё собственная — вылазь!

Слева от шоссе, шагах в ста, виднелись длинные навесы. Под ними темнели огромные невиданные машины, сновали люди, гасло и вспыхивало что-то, били металлом о металл. Перед навесами белела в беспощадных солнечных лучах вытоптанная площадка, громоздились горы бетонных плит.

Юлька сползла с бедарки, кивнула не то лошадёнке, не то её хозяину и энергично зашагала к навесу. Очки она, как назло, забыла, а слепящий огонь электросварки заставлял жмурить глаза, перекашивая лицо.

— Деваха, тебе куда? Кого?

Юлька и не заметила, что площадку огораживает проволока между серыми, как на винограднике, столбами, а в просвете стоит будка и возле неё, притулился на скамейке древний старикан в валенках, несмотря на жару.

— Механика... Мне слесаря. В общем, Женю.

— Механика? Того звать Карпенко Сергей Сергеевич. Женька! — заорал старикан пробегавшему к навесу щуплому парнишке с ведром.— Тебя спрашивают.

У парнишки были немыслимой голубизны глаза, льняной чубчик, он был весь яркий, как василёк в пшенице, и ведро с варом или смолой тащил играючи, с припляской.

— На кой? — спросил, улыбаясь, как ясно солнышко.

— Не на кой, а гражданочка молодая.

Юлька растерялась. Что, Пётр смеялся над ней? Она сказала высокомерно:

— Поручение. Вот. Для срочного изготовленья!

Женька поставил ведро, развернул листок, нахмурил белые, как овсяные колоски, брови.