Однако те, за кем он наблюдал, все ещё не спали. Время от времени страж видел слабый блеск их глаз через окна — теперь, когда свет выключен. Он знал, что они не спали, а смотрели на город, бухту и оранжевые уличные огни.

Он гадал, о чем они думали. Что двигало ими сейчас, в эти последние часы.

В конце концов, мужчина в квартире, должно быть, устал от попыток уснуть.

Страж смотрел, как он откидывает красные шёлковые покрывала и садится, потирая лицо руками после того, как включил лампу, пристроившуюся на низком столике у кровати. Легкие царапины покрывали одну руку. Более глубокие царапины от тех же ногтей украшали шею и верхнюю часть груди. Синяк выделялся на подбородке даже в приглушенном освещении.

Эта отбивалась.

И все же мужчина выглядел довольным собой.

Лампа на прикроватном столике выглядела дорогой. Разноцветное стекло переплеталось художественными формами и не выглядело машинной работой. Что-то в лампе казалось смутно неприличным. Учитывая, где жил этот мужчина и как он жил, страж подозревал, что другой такой лампы не существовало в мире — что она была оригинальной, ручной работы, как и картина на стене над кроватью, и металлическая скульптура на балконе с видом на городские огни.

Кроваво-красные простыни покрывали королевских размеров кровать — подходящий цвет, скорее всего, покрытый пятнами, которых страж не видел. На мужчине не было рубашки, лишь красные боксёры-брифы и золотая цепь на шее.

Он был тяжелоатлетом. Гордился выточенной работой.

Его мышцы не были особенно функциональными, хоть он и использовал их в своих сторонних занятиях. Для стража они выглядели преимущественно декоративными.

Этот мужчина был хвастлив. Хвастался своим телом. Хвастался своей жизнью.

Сегодня он не привёл девушку в свою квартиру.

Он никогда не приводил их в свой дом. Он никогда не приводил их туда, где его могут найти и потом идентифицировать. Это было его святилище. Его логово.

Ранее той же ночью он проследовал за ней до её собственного святилища с единственной целью сделать это место небезопасным. В отличие от него она жила скромно, в маленькой одиночной комнате общежития в кампусе государственного университета Сан-Франциско. Этот мужчина там её и оставил примерно пять часов назад. Страж наблюдал за его уходом, и видя его состояние, царапины на его руках и шее, синяк на лице, которого ранее не было, он предположил, что случилось внутри.

Как и прежде, когда его любовь ещё была ребёнком — страж добрался туда слишком поздно.

Когда он вошёл в ту комнату общежития, мужчина уже закончил свою работу.

Страж ощутил сожаление по этому поводу. Сожаление, но в то же время решительность.

Теперь он наблюдал за мужчиной.

Не спит. Вероятно, все ещё на взводе из-за своего поступка ранее.

Он оставил девушку с обоими подбитыми глазами, пятью выбитыми зубами, сотрясением, несколькими сломанными рёбрами. Порезами. Синяками. Ногой, которая вероятно сломана. Возможно, с трещиной таза.

Страж ощупал её, но не мог точно определить все переломы и ушибы. Она была без сознания. Он вызвал скорую помощь, но не стал дожидаться их прибытия.

Он подумал, что она выживет, но также не мог быть уверен.

Для этого мужчины это не сделает разницы. Даже вне зависимости от того, каким путём будет развиваться судьба мужчины этой ночью, страж это знал. Он оставил девушку умирать. Он наслаждался собой. Он также сделает это вновь.

От этого не будет признания. Ни притворного раскаяния, ни мольбы, ни слез. Он не скажет, что сожалеет, как это сделал вампир накануне.

Он не станет молиться со стражем.

Это животное. Животные не просят отпущения грехов. Животные не ощущают раскаяния — и они не молятся. Как только они становятся опасны для человека, их нужно устранить.

Страж не сомневался, что этот мужчина делал это ранее. Он и ранее причинял боль. Снова и снова, охотясь и выслеживания, причиняя боль, питаясь и трахаясь как бешеный пёс. Он не остановится. Пока страж не придёт из леса и не заберёт его шкуру.

Не сломает заострённые зубы. Не вырвет преступное сердце.

Все изменилось с тех пор, как страж пришёл себя, в это новое место… в этот новый город.

Они нуждались в нем, сильнее, чем он думал.

Она нуждалась в нем.

Теперь он понимал, почему к нему подошла пожилая женщина.

Он оставил город, в котором родился — Город Ангелов — только для того, чтобы ему даровали нового ангела по прибытию сюда, который покажет ему направление его нового пути. Возможно, в этот раз не ангел — святой. Его собственный Святой Франциск, который вёл его за руку через леса, указывая на участки разрухи, места, где он мог сотворить наибольшее благо, очистив земли для нового роста.

Теперь она шептала ему, говоря, что этот мужчина вырезал её сердце.

Это беспокоило стража.

Это безмерно его беспокоило.

Она простила стража за то, что он позволил этому случиться. Она простила стража за то, что он пришёл слишком поздно. Она бормотала ему, успокаивала его, прощала его, отпустила его грехи. Она напомнила ему, что до сих пор он нужен был в другом месте.

Но это беспокоило стража. Это безмерно его беспокоило.

Он наблюдал, как мужчина в красных боксёрах-брифах ходит по деревянным полам.

Страж неподвижно сидел там, наблюдая, как тот же мужчина хватает дорогой мобильный телефон с кухонного прилавка, набирает номер и бродит по почти темным комнатам. Страж наблюдал за лицом мужчины, пока тот смотрел из окна на город.

Он наблюдал за ним, когда кто-то на другом конце линии ответил на звонок.

Он смотрел, как он разговаривает. Смеётся.

Он смеялся несколько раз, запрокидывая голову, то злобное свечение все ещё виднелось в его глазах, пока он смотрел на улицы города, вероятно, думая о своей следующей жертве. Он смеялся, расхаживал и говорил, а когда наконец положил телефон, он включил широкоэкранный телевизор, уселся напротив на красном кожаном диване, скрестив ноги и улыбаясь про себя как волк.

Волк, который только что поел. Который все ещё смакует кормёжку.

Страж не шевелился.

Он наблюдал за мужчиной, который причинил боль его прекрасной святой, думая, как он это сделал. Он изменил её своей болью, не сломил её, но согнул, превратил её в Святыню Войны — прекрасную саму по себе вещь, с силой Света за ней. Но она оставила своё сердце позади. Она вырезала своё сердце и убрала его в коробку, и это безмерно ранило стража.

Она сильнее большинства. Большинство не вышло бы из этого более прекрасными, чем они были до боли.

Девушка в общежитии не смогла бы.

А его прекрасная святая, его святая воительница — она вырезала собственное сердце.

Она сделала это из-за этого мужчины в красных боксёрах, с тупой пошлой лампой и уродливыми картинами.

Мужчины, который этим вечером провёл несколько часов в комнате общежития колледжа на другом конце города, под громкую, заглушающую звуки музыку до полусмерти избивая молодую женщину, студентку по специальности в теоретической математике.

Страж наблюдал за ним, думая об этих вещах.

Этот мужчина не создаст больше ни одного ангела войны, какими бы прекрасными они ни были.

Мужчина в красных боксёрах-брифах прохаживался по всей четырёхкомнатной квартире.

Страж наблюдал за движениями единственного обитателя квартиры с изучающей отчуждённостью. Он мог подождать… дни. Недели, если понадобится. Он был терпелив. Он готов был ждать сколько угодно, чтобы убедиться, что он достигнет цели.

Однако сегодня в этом нет необходимости.

И все же уверенность, что ему нет нужды торопиться, как всегда успокаивала стража.

Как и вампир в баре, этот вполне добровольно открыл себя стражу. Или так, или страж стал более искусным в смотрении… в слушании… в открытии этих надтреснутых дверей, чтобы впустить Свет.

Он надеялся на это.

Жизнь сводилась к нахождению той самой вещи.

Нахождению, затем сгибанию всей жизни, всей души вокруг того, чем являлась эта вещь. Становлению единым с ней. Сплавлению разума и тела, пока эта одна вещь не становилась совершенной в чистейшем биении одного-единственного человеческого сердца. Пока эта вещь не становилась не только тем, кто он есть — но и тем, кто он есть.