На следующий день они отправились в путь. Всю обратную дорогу в часть крестный отец пронес крестника на руках. Под кофточкой у мальчика висел на грубом шнуре серебряный крестик. Дома Тоня собиралась снять этот крестик и пока ни о чем не докладывать мужу: неизвестно как посмотрит Аренов на ее самовольство. Олег Антонович ориентировался в тайге, точно в собственной квартире, казалось, он родился и вырос здесь. Они останавливались отдохнуть, перекусить, разговаривали, молчали. И ни на минуту Тоню не покидала мысль о муже. Она представляла их встречу, Сашин восторг, изумление, ужас, жалобы, как без них было плохо, и как он сходил с ума. Это маленькое приключение, конечно, укрепит их любовь еще больше, заставит понять, что друг без друга каждый из них – всего лишь половина. А человек должен быть целым. Какими ничтожными казались теперь все обиды и ссоры, какими смешными – все подозрения. Главное – они вместе и живы, все остальное – лишь приложение.

У развилки проводник остановился.

– Дальше мне идти нужды нет. Вот забор, держитесь его, никуда не сворачивайте и выйдете прямо на КПП. Надеюсь, еще встретимся, поэтому говорю не «прощайте», а «до свидания», – он прижался загорелой щекой к детской щечке и тут же передал свою ношу матери.

– Спасибо вам большое, Олег Антонович. Может, все-таки зайдете? С Сашей познакомитесь, чаю попьем.

– Благодарю за приглашение, нет.

– Уже темнеет. Переночевали бы у нас, а утром пошли.

– Будь я на месте вашего мужа, Тонечка, – усмехнулся Боровик, – не порадовался бы сегодняшней ночью никакому гостю, даже самому дорогому.

– Опять шутите?

– Шучу, – коротко согласился шутник. – До встречи, – развернулся и пошагал обратно.

– Как же мы встретимся? Как я найду вас?

– Судьба найдет, – бросил Боровик не оглядываясь.

Ключ был на месте, за доской над крыльцом. С одной стороны хорошо, что Саша еще не вернулся: будет время привести себя в порядок. С другой – плохо, потому что разлука становилась невыносимой. Тоня открыла дверь, опустила проснувшегося сынишку на крыльцо и вошла в комнату, держа ребенка за руку.

Сначала она ничего не поняла. Голые стены, распахнутый шкаф без одежды, нет стола, стульев, дивана. Она метнулась в другую комнату – пусто, даже детской кроватки нет.

– Мама, пи-пи.

– Да-да, конечно, малыш, – пробормотала она, – сейчас.

Сзади затопали, точно стадо слонов, и в ту же секунду на шее повисла Елена.

– Господи, Тонечка, да как же так?! – запричитала по-бабьи жена старлея. – Мы ж вас уже почти похоронили! Больше трех недель искали, весь полк на ушах стоял. Сашка твой черный ходил, думали, сам загнется или разобьется к черту. Не соображал, что делал. Как тебе удалось выбраться? Неужели вы были все это время в тайге?!

– Успокойся, Лен, со мной все в порядке. Где Аренов?

– Господи, целый месяц почти! Без еды, без питья, с ребенком – это же просто чудо, что вы живые!

– Успокойся, Никонова! – заорала Тоня. – Где мой муж, черт тебя побери! – рядом заплакал сын. Она подхватила ребенка на руки и повторила. – Где Саша? Он жив?

– Господи, а разве я не сказала? В Афгане твой Сашка. Дня три, как отправили. С ним еще двое ребят полетели.

Эх, Краснодар, столица Кубани! Город солнца, гостеприимства, пересудов и казачьего трудолюбия. Шелковицы, жареные семечки, многоцветный, гудящий, как улей, базар, городской драмтеатр, пенное цветение фруктовых деревьев и белые соцветья душистых акаций. Стоит отсюда уехать, чтобы понять, как трудно жить от этого чуда вдали. Никогда прежде Тоня Туманова не отличалась привязанностью к родному краю. Она мечтала о настоящей столице, где каждый метр – история, каждый театр – легенда, где здания охраняются государством как памятники старины, но не сносятся как развалюхи, где по реке плывут пароходы, а не допотопные лодки со скрипом уключин, где уже одно только место рождения дает превосходство. «В Москву, в Москву!» – бредила Тонечка Туманова вслед за чеховскими инфантильными сестрами и – отправилась в жалкое подобие районного центра. Антонина Аренова не пожалела об этой подмене ни дня.

Прошел год с того вечера, как она вернулась в свой пустой дом. Остались позади потерянность, страх за мужа, непонимание, как жить в одиночку. Помогла, как всегда, тетя Роза, встретившая со слезами родню на вокзале. После объятий, восторженных восклицаний над внучатым племянником и обеда с жареным карпом, щедро залитым луково-помидорной подливкой, под рюмку домашней наливки родственница предложила обсудить дальнейшую жизнь.

– Теть Роз, – взмолилась Тоня, – дай хоть в себя прийти! Мы же только что с поезда. Я, вообще, еще ни о чем не думала. Если тебя волнуют деньги, пожалуйста, не беспокойся. Мне будут перечислять из Сашиной части.

Тетка выразительно покрутила у виска указательным пальцем.

– Ты, я вижу, совсем свихнулась в своей тайге. Может, напомнишь, дорогая племяшка, когда я волновалась по этому поводу?

– Прости.

– То-то же. И, кстати, прекрати, наконец, называть меня тетей. Я своих не рожала, потому что ты у меня за дочку была, есть и будешь всегда. Замуж, между прочим, не вышла по той же причине, все боялась, «дядя» будет не так хорош, – язвительно подчеркнула она возможный родственный статус. – Помнишь Леонтия Семеныча?

– Нет.

– Ну, он тебе еще нитки цветные таскал, мулине для вышивки, забыла?

Племянница вспомнила долговязого рыжего дядьку с передним золотым зубом. Этот зуб пятилетнюю Тонечку особенно привлекал, потому что соседская Наташка согласилась дать за него бумажную куколку. Увы, зуб не выпадал, какие бы твердые ириски ни подсовывала гостю маленькая хозяйка, и желанный обмен не состоялся.

– Рыжий?

– Ну.

– А ты, что, собиралась за него замуж?

– Тю! – фыркнула тетка. – Я с ним даже не целовалась, в кино несколько раз сходили – и вся любовь. Он же не мужик – пустое место. Однажды на ноябрьские снег выпал и тут же, естественно, растаял, так ты бы видела, как он эти лужи обходил, – она вдруг вскочила с дивана, вышла на середину комнаты, нахмурила лоб, вытянула по-гусиному шею и, подтянув вверх воображаемую штанину, потрусила на цыпочках от серванта к закрытой двери, за которой спал Илюшка. Это выглядело так комично и нелепо, что Тоня, не выдержав, расхохоталась. Тетка плюхнулась рядом на стул. – Я с ним как-то весной случайно в универмаге нашем столкнулась. О, – говорю, – привет! Ты что здесь делаешь в рабочее время? А он мне важно так: тружусь тут. – Серьезно? – спрашиваю. – Кем же? – Заведующим, – отвечает. И приглашает в свой кабинет, дескать, глянь, дура, какого мужика упустила, жила бы сейчас, как королева.

– А ты?

– Что я?

– Пошла?

– Да на кой лях он мне сдался? Я, конечно, и сама уже ягодка залежалая, но он, вообще, никуда не годится: жирный, лысый и изо рта воняет. Нет уж, я лучше в очередях за колготками буду давиться, чем быть при таком «короле», – тетя Роза, которая раньше всегда отличалась сдержанностью, даже строгостью, все больше удивляла племянницу. Она вела себя, как легкомысленная девчонка, уверенная в своем обаянии и довольная отсутствием старших.

– Теть Роз, – осенило вдруг Тоню, – ты влюбилась?

– Послушай, Антонина, давай договоримся: не зови меня больше этим дурацким «теть». Тети на базаре пирожками торгуют, а я для тебя – самый преданный друг и единственная родня, очень любящая, между прочим.

– Точно влюбилась!

– У нас в роду, вроде, цыганок не было. В кого ты такая?

– Наверно, в тебя, милая моя Розочка.

– А что, очень заметно? – выдала себя наивным вопросом тетка.

– А что, – поддразнила племянница, – не смотришься в зеркало?

– Ладно, об этом после, не обо мне сейчас речь. Сама-то что собираешься делать?

– Ждать Сашу.

– Ждать да догонять – хуже нет. Это даже ребенку известно. Надо чем-то заняться.

– Без прописки кто ж меня возьмет на работу?

– Значит, будем решать проблему прописки. У меня паспортистка знакомая, попробуем через нее хотя бы временную сделать. Ты родилась в этом городе, жила. Муж – военный летчик, в Афганистане служит, почти герой – должны разрешить. А заартачатся – на лапу дадим. Завтра пойдем в магазин, приемник купим. У меня только радио да телевизор.