Подобно живым картинам на благотворительном балу, в ней ожили надписи, выгравированные на стальных табличках в ее классной комнате: «Сидни при Зютфене», «Вулф при Квебеке», «Нельсон при Трафальгаре». (Только Веллингтон не удостоился места на этом празднестве: на него наехал Блюхер, оттолкнув, вылез вперед с типичной прусской наглостью, чтоб урвать от плодов победы, завоеванной не им!) И к этому гордому списку имен (мешавшихся в сознании леди Сил с сонмом тех воплощений богатства и респектабельности, что представлены на Сквадрон-Лоун в Коусе и толкутся со своими первостепенной важности замыслами по всем приемным, холлам и бильярдным) присоединилось в это утро новое имя – лица, дотоле здесь вряд ли уместного, – Бэзила Сила.

Ущерб, нанесенный ей последней войной, был невелик, можно сказать, никакого ущерба она не потерпела, если не считать потерями солидные иностранные вложения и репутацию ее брата Эдварда как стратега. Но вот теперь ей есть что принести на алтарь отечества – сына. У Тони слабое сердце и замечательная карьера, Фредди ей не кровный родственник, и склад характера у него не героический. А вот Бэзил, ее непутевый, так некрасиво, так грубо заставлявший мать разочаровываться, Бэзил, кого непостижная склонность к дурному обществу так часто за последние десять лет приводила к досадным ссорам и потасовкам, чья веселая жизнь так не соответствовала тому, что понимал под веселой жизнью его дядя Эдвард; Бэзил, похитивший ее изумруды и сделавший миссис Лайн столь печально знаменитой, Бэзил с его особенностями характера, поглощенными теперь зрелым английским мужеством, наконец-то вспомнил о наследии предков! Надо будет попросить Джо, чтобы подобрал ему полк поприличнее. Наконец, все еще погруженная в размышления, она услышала сигнал отбоя.

Сэр Джозеф Мейнверинг завтракал в тот день с леди Сил согласно договоренности, достигнутой заранее на предыдущей неделе, когда ни он, ни она не знали, что выбранный ими день войдет в календари всего мира и останется там до скончания времен. Прибыл он к назначенному часу, прибыл точно, как всегда, как в каждую их встречу, которых за долгие годы их дружбы было не сосчитать.

Сэр Джозеф не слыл усердным богомольцем и церковь посещал, лишь когда гостил в каком-нибудь из тех редкостных и в высшей степени достойных домов, где подобная практика еще существовала. Однако в это воскресенье он испытывал состояние, которое без преувеличения можно было бы характеризовать как родственное трепетному религиозному экстазу. Назвать это очищением не подымется рука, но, безусловно, события этого утра несли в себе нечто очистительное, и во всей повадке сэра Джозефа и поступи его заметна была необычная живость, словно, хлебнув винца на дружеской пирушке, он ощутил себя лет на десять моложе.

Леди Сил питала глубокую личную привязанность к старому дуралею – чувство, подобное которому не вызывал никто другой из многочисленных ее друзей. Она во всем полагалась на него с доверчивостью непостижимой, хотя и весьма распространенной.

– Будем только мы вдвоем, Джо, – предупредила она, обменявшись с ним приветствиями. – Гранчестеры обещали быть, но ему пришлось поспешить на аудиенцию к королю.

– Так это же просто прекрасно! Да, полагаю, все мы сейчас вновь окажемся страшно заняты. Правда, не знаю пока, чем именно стану заниматься, но это прояснится завтра утром, когда я побываю на Даунинг-стрит. Рискну предположить, что меня назначат кем-то вроде консультанта при Военном министерстве. Приятно вновь чувствовать себя в центре событий, будто перенесся на десять лет вспять. Волнующее время, Синтия… Волнующее время!

– Это одна из причин, по которой я хотела повидаться с Эммой Гранчестер. Придется организовать множество комитетов. В прошлую войну мы занимались бельгийскими беженцами, на этот раз, думаю, это будут польские. Жаль только, что это народ, языка которого мы не знаем.

– Нет, нет, на этот раз никаких бельгийцев! Война будет совсем другой во многих отношениях. Экономическая война на истощение, вот как я это вижу. Кстати, замечу, что и система военных сводок, и убежища – все это у нас уже существовало… Радикалы лишь копируют нас, как по нотам. Надо думать, авианалетов не предвидится, на Лондон во всяком случае. Возможно, они попытаются бомбить морские порты… О, вчера в «Бифштексе» у меня был интересный разговор с Эдди Бесте-Бингемом. У нас в запасе имеется ценнейшая штука, новшество, так называемые СБР[7], это их удержит.

– Дорогой Джо, вы всегда в курсе самых обнадеживающих известий! А что такое СБР?

– Тут для меня нет полной ясности, ведь это военная тайна.

– Бедняжка Барбара принимает в Мэлфри эвакуированных.

– Какая ужасающая новость! Милый сонный Мэлфри… Как представишь себе детей из Бирмингемской школы-интерната в изысканом резном антураже Гринлинга Гиббонса… Что за ерунда, Синтия! Вам известно, что я менее всего склонен делать скоропалительные прогнозы, но думаю, что как аксиому можно принять одно: авианалетов на Лондон не будет. Немцы не посмеют перейти линию Мажино, а случись это, Франция все равно выстоит. Что же касается нас, то немецкие авиабазы расположены слишком далеко, чтобы с них атаковать нашу территорию. Но если это все же произойдет, СБР в два счета очистят от них небо.

– Джо, – сказала леди Сил, когда они, оставшись одни, сидели за кофе. – Я хочу поговорить с вами о Бэзиле.

Как часто за прошедшие двадцать лет слышал сэр Джозеф эти веские слова, произнесенные с самыми различными модуляциями голоса в зависимости от настроения, но всегда и неизменно служащие прелюдией не то чтобы к скуке, а скорее к понижению градуса и содержательности разговора. Лишь во время этих исполненных материнской заботы консультаций Синтия утрачивала статус отличной собеседницы, лишь тогда она, переставая давать и дарить, требовала, как казалось, определенной налоговой платы за сокровища своей дружбы.

При желании сэр Джозеф мог бы вычертить график частоты и накала их бесед на эту тему. На графике этом отобразился бы уверенный подъем, начинавшийся где-то в детской и проходивший через все школьные годы и вплоть до университета, когда сэр Джозеф призывался в качестве аплодирующего свидетеля замечательных плодов раннего развития Бэзила.

В те дни он воспринимал Бэзила таким, каким тот и выглядел, – блестящим и во всех отношениях прекрасным юношей, которому грозит опасность порчи. Затем, к концу второго года пребывания Бэзила в Баллиол-колледже, произошел ряд сейсмических толчков, вызвавших у Синтии Сил либо немое недоумение, либо вспышки горести. Далее разразилась первая катастрофа, а непосредственно за ней умер Кристофер. Начиная с этого времени и в течение пятнадцати лет, линия графика то, ныряя, опускалась вниз, то вздымалась на головокружительную высоту в зависимости от количества совершенных Бэзилом беззаконий, то достигавших предела, то падавших в трясину обыденности; при этом со временем наметилась обнадеживающая тенденция к сокращению количества падений, о чем свидетельствовал тот факт, что вот уже полгода о мальчике ничего слышно не было.

– А-а, – произнес сэр Джозеф. – О Бэзиле… – По выражению лица хозяйки дома он старался угадать, что от него потребуется: проявить критичность, сострадание или рассыпаться в поздравлениях.

– Раньше вы так часто помогали нам.

– Пытался помочь, – сказал сэр Джозеф, тут же воскресив в памяти длинный перечень неудачных попыток повлиять на судьбу Бэзила. – У мальчика столько славных качеств.

– С утра я так воодушевилась, думая о нем. А то в последнее время меня стали терзать сомнения, удастся ли вообще куда-нибудь пристроить Бэзила.

Он ведь такой особенный и ни на кого не похожий. Но эта война, как кажется, снимет с нас груз ответственности. В войне каждому найдется место, каждому, если он мужчина. Непохожесть Бэзила, его индивидуальность – вот в чем всегда была загвоздка. Вы это сами часто повторяли, Джо. А во время войны непохожесть, индивидуальность роли не играют. На фронте все просто мужчины, не так ли?