Колькин дед, Микитка, не дожидаясь повестки, ещё с вечера смазал дёгтем сапоги до блеска, одел кепку-восьмиклинку набекрень, выпустив из-под неё чуб, распушил усы и сам пошёл в военкомат требовать отправки на фронт. Там ему категорически отказали, ссылаясь на его возраст. Но настоящая причина отказа была и в том, что дед когда-то давно был судим за "политику", или, как говорила бабушка Нина,- "догавкался". Иначе говоря, "за свой длинный язык".

*Киев во время гитлеровской оккупации (исторический очерк)

Антисоветчина из него пёрла, как горох из порванного лантуха. По тем временам это было очень опасно, а ему, по мнению бабушки, "хоть кол на голове теши". Ходит себе, улыбается, да свои частушечки распевает. До поры до времени, это сходило ему с рук. Но однажды, где-то не к месту, ляпнул дед политический анекдотик и получил три года. Отбывать срок его направили на строительство Беломорско-Балтийский канала. Дед Микита отличался врождённым, природным юмором и, как ни странно, большим патриотизмом.

Он отнёсся к своему наказанию с пониманием. Даже на суде выступил с речью в свойственной ему манере:

- Я так понимаю, что раз государство затеяло такое большое дело с каналом, то кто-то же должен его рыть. Ну, сами посудите, где же ему взять столько денег, чтобы платить людям за работу? Начальство канал рыть не будет. А таких раздолбаев, как я, у нас в государстве полно. Вот оно и дает нам возможность бесплатно помочь ему и увековечить себя.

За это его выступление с хитрым подтекстом, ему чуть не прибавили ещё два года. Положение спас адвокат, подсунув в суде какую-то нужную медицинскую справку, а может быть ещё кое-что. Да и свидетели-дружки помогли. Выступили на судеи, покрутили пальцем у виска и все в один голос сказали, что он с детства такой "шалёный". Видать, мать уронила, когда ещё малой был.

В примусовке, как называли тогда в народе место пребывания осуждённого, он зря времени не терял - научился играть на гармошке. Пристроился там работать кладовщиком. Сидел себе на складе да на гармошке попиливал. После освобождения вернулся домой и стал желанным гостем со своей гармошкой на всех гулянках, чем с удовольствием и пользовался. Для него зелёный змий теперь стал дармовщинкой. Пей - не хочу. Но, несмотря на лёгкую доступность к спиртному, он никогда не напивался. Дед любил повторять, - "вино для человеков, а не человеки для вина".

И вот теперь, когда Родина оказалась в опасности, дед Микитка, несмотря на все препоны военкомата, всё-таки ухитрился пристроиться к какой-то военной части в обоз, как он говорил, "лошадям хвосты крутить". Видно и там гармошка с частушками сыграли не последнюю роль.

После военкомата, радостный и возбуждённый он прибежал домой. Схватил свою гармошку под руку, хлопнул чарку самогона, подхватил на плечо сидор и ... гайда. Ни тебе здрасте, ни досвидания.

- Ууу, паразит, хотя бы с нами попрощался, присел бы на дорожку, - укорила его бабушка Нина.

- А чего там, Нинка, прощаться? Я ж ненадолго. Сталин и не таких, как эти немцы повыбивал. Вона скольких маршалов и половину комсостава за короткое время укандохал. А тут, тоже мне - срань какая-то немецкая. Да мы их ..., - прокричал дед с порога петушиным голосом, сжимая руку в кулак.

Кольке даже показалось, что из его сжатого кулака потекло что-то тёмно-красное.

- Чтоб тебе язык заципело. Опять догавкаешься, - сказала бабушка, вытирая слезу. - В этот раз так точно зашлют до Магадана.

- Не бойся, Нинка, дальше передовой не пошлют, - сказанул дед что-то новенькое.

- От выродок! Уже научился, поднабрался у кого-то из армейских.

Но всё же он вернулся от двери и присел на табурет. Дед Микитка никогда не курил, но был заядлым нюхальщиком табака. Он достал из кармана свою табакерку, переделанную из бабушкиной пудренницы. Открыл, бережно достал щепотку махры и с шумом втянул в себя. Затем заткнул большим пальце одну ноздрю и "стрельнул" второй в стоящий возле него горшок с геранью. Такую же операцию он проделал и со второй ноздрёй. Даже листья гераньи зашевелились. После этого он несколько раз чихнул. Начихавшись вдоволь, он взял в руки гармошку, пробежался пальцами по ладам, да так душевно сыграл и спел бабушкину любимую "У церкви карета стояла". А та так расчувствовалась, что слезу пустила и даже налила ему ещё чарочку. Любила бабушка Нина своего отчаянного басурмана.

И вот уже месяц от него не было никаких известий. Но бабушка Нина за него не переживала. Правда, в церковь стала чаще ходить, ставила свечки во спасение сына и мужа. А на людях она говорила про деда: "Таких, как он, сам чёрт боится".

Катя, Колькина мама, работала в больнице медсестрой. Её мобилизовали в самом начале войны. Выдали форму, зачислили на довольствие и направили служить в военный госпиталь, который располагался недалеко от их дома. У неё были суточные дежурства. Учитывая большую загрузку госпиталя, ей приходилось часто надолго задерживаться на службе. Возвращалась она всегда поздно и сразу же, обессиленная, валилась на кровать и мгновенно засыпала. Мечта о поступлении в мединститут отодвинулась до лучших времён.

Фронт быстро разворачивался. Везде шли постоянные бои. В госпиталь поступало много раненых. Коек на всех катастрофически не хватало и их размещали в коридорах, а то и во дворе больницы под укрытием наспех установленных палаток. Хорошо, что было ещё тепло.

* * *

Ещё в бурные двадцатые годы, Володю мобилизовали в комсомольский отряд и отправили на ликвидацию, как их тогда называли, банды атамана Зелёного. Перед отправкой, в Киеве на пристани был митинг. Молодёжь, под воздействием патриотических призывов комсомольских и большевистских агитаторов, практически безоружные, с лозунгом "Мы их шапками закидаем!" отплыли пароходом вниз по Днепру, где орудовала банда.

На самом деле это была далеко не банда, а хорошо организованный и вооружённый отряд крестьян и бывших офицеров, недовольных политикой советской власти. В районе города Триполье, Днепр сильно сужается. Оба берега подходят близко друг к другу, течение усиливается. Там, по обе стороны реки и находилась засада. Бандиты открыли по пароходу шквальный пулемётный огонь. Почти весь отряд погиб.*

Спаслись несколько счастливчиков, успевших прыгнуть за борт. Среди них был и Володя. Ему удалось добраться до берега, однако холодные осенние воды Днепра оставили юноше на всю жизнь память о себе - сильная простуда перешла в воспаление лёгких. Лечения тогда практически не было и случилось самое страшное - у него развился туберкулёз лёгких, по тому времени совершенно неизлечимымое заболевание.

Инвалидность - это и была основная причина, по которой Володю не мобилизовали на фронт.

Дора, как многодетная мать, тоже не подлежала мобилизации. Но она и Володя ежедневно приходили в военный госпиталь, где служила Катя, Колькина мама, и помогали раненым и медперсоналу. Володя подключался на помощь к санитарам. А Дора с небольшой труппой регулярно давали раненым концерты, организовывала выступления и других артистов. Обе бабушки - Нина и Ида занимались домашним хозяйством и шумной детской оравой.

Спустя совсем короткое время фашисты были уже недалеко от Киева и госпиталь начали срочно готовить к эвакуации на восток. Почти всю ночь бабушка Нина и Колькина мама просидели на кухне. Катя, как могла, уговаривала бабушку Нину ехать вместе с ней, но та наотрез отказалась покидать родной город и оставить квартиру без присмотра. Бабушка Нина была уверена, как, впрочем, и большинство жителей города, что приход фашистов - это ненадолго.

После долгих споров, слёз и уговоров бабушка сказала Кате:

- Ты, доченька, человек подневольный, военный и обязана ехать вместе со своими ранеными и помогать им. А мы с Коленькой не пропадём. Не волнуйся Катюша за нас. Всё-таки дом есть дом, да и от деда и папы будем ждать весточек. Вона и Володькина семья здесь. Ида здесь. Да и детям будет веселее. Все вместе как-нибудь да проживём. А ты, доченька, как только прибудешь на место, сразу нам напиши. На том и порешили. Мама оставила Кольку с бабушкой Ниной. На следующий день, под покровом ночи, санитарный поезд с ранеными бойцами отправился на восток.