В непролазных болотах Ашера, поросших папирусным тростником, солнце выглядывало днем чаще, чем в Галилее, кладя сухие жаркие ладони ей на плечи, на затылок. Длила замирала в блаженстве. Ей казалось, будто не двигаясь, она выкажет почтение солнечному свету, заставит солнце дольше обнимать её. Но солнце не нуждалось в уважении Длилы. Не хотело её любви лазоревое небо, топкие овраги Ашера отторгали её. Они словно говорили: «Уходи, не задерживайся». Солнце укрывалось в густых облаках, Длила злилась. Лицо искажалось гримасой, она заламывала руки.

На полях долины Шарон, покрытых сочными, красными маками, злость сменилась отупением. Лежать в траве днем было приятно, но вместе с тем она чувствовала, что движения становятся медленней. Длила стала как будто тяжелее. Как будто отупение рождалось не внутри, а пришло извне, повисло маленькими грузилами на пальцах, грудях, шее, волосах.

Однажды мимо пробежала свинья. Вероятно, отбилась от стада. Длила прежде не видела свиней, она пришла в трепет от визга, который та издавала. Он немного походил на ржание лошадей, которых она видела в крепости Мерон. По телу, которое только начало отогреваться, снова пробежал озноб. Там же, в долине Шарон, она нашла разорванную сандалию. С правой стороны она была стоптана сильнее, не хватало одной завязки. Длила долго держала её в руках, гладила истертые ремешки, пока не бросила, удивившись самой себе.

Она почти перестала чувствовать голод. В первый и третий день есть хотелось нестерпимо. Она выкрала девять пятнистых яичек прямо из-под носа перепелки и выпила их. Она ела редкие ягоды, пыталась есть цветы, отрывала и сосала кору. В конце четвертого дня голод стих.

Дойдя до Яффо, стоя на холме, почти что у самой дороги, Длила испугалась. Красные, с птичьими головами вместо носа, на море неспешно раскачивались корабли. Были и другие: черные, синие, золотисто-охристые. Они выглядели так причудливо, что, казалось, снились Длиле. Построены корабли были так хорошо и искусно, что не могли существовать в реальности. Даже ночью Яффо освещался множеством костров. Перекрикивая волны, моряки ругались с торговцами. До Длилы долетали обрывки мелодий. Она устала. Отдых, выпадавший ей, было трудно назвать сном. Длила рассчитывала остановиться, как только достигнет побережья. То, что мир на самом деле такой огромный и разный, повергало её в оторопь. Она здесь не останется. Кто-то из Мерона, как Эхуд тогда, пять лет назад, может дойти до Яффо, пытаясь продать шерсть. Нужно спускаться дальше.

Длила покинула Яффо, волоча за собой душу, болтавшуюся теперь где-то в её распухших ногах.

Воздух становился теплее, по мере того, как она спускалась. Иногда она даже снимала верхний плащ, оставаясь в широком сарафане, доставшемся от матери, и нижней рубашке. Длила все ждала, что Йонатан купит для нее новую одежду, а заодно и для себя. Возвращение Эхуда милостиво сохранило его кошелек.

На девятый день Длила пришла в Ашдод. Здесь, на песчаных холмах, было уже совсем тепло, как летом. Воздух был ласковым и свежим от морского бриза. Небо было бесконечно ясным. Раскидистые, мохнатые пальмы возвышались над землей, цвели нарциссы и акации. Величественно выстроились стройные ряды виноградников, весело жужжали пчелы. Со стороны порта невыносимо вкусно пахло свежим хлебом, маслом и уксусом.

Длила чувствовала, как солнце и небо, пальмы и цветы вливаются в душу сказочной, невероятной красотой. Нигде, куда падал её взгляд, не было ни единого серого или бурого пятна, ни единого покосившегося дома. Только небо и солнце, пальмы и цветы. Только радость, только покой. Длила вновь чувствовала себя маленькой девочкой, чувствовала, что она человек…

«Пришла», – решила Длила. Скинув уродливый шерстяной плащ, она бесстрашно вошла в Ашдод.

Так покинула Длила земли колена Нафтали, спустившись через Ашер и Шарон к границе Дана и Йехуды.

Ранним утром тринадцатого авива, щурясь под яркими лучами солнца, Длила с любопытством и, даже с гордостью, шествовала по улицам Ашдода.

Тем временем, на западном склоне горы Мерон шесть семей собрались встретить первый день Песаха. Рассевшись по старшинству за грубым столом, уставленным горькими травами и пресным хлебом, они предвкушали, когда, наконец, подадут зажаренного ягненка. Старейшина Кеназ и старейшина Шела поднимали к небу руки, прося Яхве о позднем дожде. Они взывали к Его милосердию, стеная загрудными голосами, какие было сложно предположить в их тщедушных телах, похожих на свечные огарки. «Да будет гора, где Ты разрешил обитать нам, покрыта обильной, тучной травой! Сделай дома наши ломящимися от богатства, наших сыновей сделай сильными, словно горных медведей. Пусть не коснется нашей земли кровавая битва, и добрые дни пусть будут у нас!». Невозможно было представить, глядя на жителей Мерона, что девять дней назад они так же собрались воедино, чтобы убить молодую девушку, сбросив её с горы вниз головой. Когда молитвы были окончены, жертвы принесены, община воссоединила души и желудки за пасхальной трапезой.

– Холодно ей у нас было. Слишком нежная была, потому сбежала, – вдруг не к месту сказала Ахса, отрывая от костей не пропеченное мясо.

Кусочек желтого бараньего жира застрял у нее меж зубов. Он дерзко торчал изо рта, напоминая медовую соту. Родители Длилы, её мужья, старейшина Кеназ, старейшина Шела и прочие угрюмо промолчали. Исполняя заповедь «Радуйся пред Господом, Богом твоим», они сосредоточенно вкушали пищу.

Солнце еще не успело достичь зенита, как Длила начала догадываться, что новый мир к ней безразличен. Люди сновали туда-сюда, не обращая на нее внимания. Рыжие волы катили повозки по столбовой дороге, ведущей к крепости Ашдода, поросшей чертополохом с обеих сторон. В повозках сидели крестьяне с озабоченными лицами. Длила шагала с краю, стараясь не отстать от остальных. Внизу виднелся город, обнимавший полукругом крепостную стену. При входе стояли два гладких белых каменных столба. Несколько человек выстроились в линию, ожидая, когда пухлый пекарь с землистым лицом и опрятной охристой бородой вознесет свои мольбы. Люди были терпеливы, тоже хотели чего-то просить. Поравнявшись с пекарем, Длила задержалась, пытаясь вслушаться что и к какому богу говорит человек с аккуратной бородой. Но слов было не разобрать. Зато, она заметила, что между двумя маццевот[7] на резном каменном возвышении установлен еще один столбик, а на нем небольшая глиняная фигурка. Она узнала маленькие круглые груди Аштарот[8], ее глупенькое живое лицо, как у бурундука, словно Аштарот внюхивается во что-то.

Такой же идол был у них в Мероне, только ставился он не на улицу, а в дом. Мать, когда топила печь, многозначительно глядела на этого идола. Когда-то Ахса преподнесла ей на свадьбу Аштарот из черного базальта…

В самом городе не только маццевот были сделаны из белого камня. Почти все постройки были светлыми и гладкими. Вытесанные из известняка, дома здесь не были похожи на серые меронские кучи. Многие здания были двухэтажными. Почти к каждому дому крепился навес: черный, черный с красным, желтый с узкой синей полосой. На одном из домов навес был пурпурный, с вытканной на нем белой цаплей. Цапля была толстовата, но все равно понравилась Длиле. Она прятала голову под крыло – чистила перья. Под пурпурным навесом размещались сборщики податей и другие чиновники. Здесь купец из Мицраима[9] мог получить печать, заверяющую его хозяина, что он действительно доплыл до земель пэлиштим, а мореплаватель из Цидона[10] справиться, не нужны ли кому бусы из Испании по выгодной цене. Черная ткань навеса означала, что в доме проводятся операции с деньгами: здесь мину можно разменять на парсины, шекели, беки и даже пимы[11]. Под черно-красными навесами жили и делали свою работу мясники, пекари, торговцы маслом и бальзамом, продавцы вина, пива и крепкого варева из финиковой пальмы. Здесь можно было купить почти всю домашнюю утварь: горшки, кастрюли и сковородки; вилки, стаканы и кувшины, прочные костяные иглы и мешочки с сухими цветами, которые так приятно пахнут. К некоторым домикам была пристроена невысокая ограда, за которой стояли скамьи и каменные чурбаны – здесь можно было поесть горячей еды, выпить чашку вина или кувшин пива. В желтых с синей полосой домах сидели ювелиры, торговцы платьем, мужским и женским, кузнецы и оружейные мастера.