Все эти «пойдет, её, будет, отошлет» были сложны и высокопарны. Никто толком не ел с утра, вино набухало в головах. Действие возымели слова «возненавидит», «осквернена», «мерзость перед Яхве». В сердцах меронских жителей рождался угодливый трепет. То, что произошло в деревне, было мерзостью. Что за величественное, сильное слово! Да еще перед Яхве!

– Нельзя нам медлить! Давайте скорее устроим справедливый суд! Нарушила верность мужу! – кричал старейшина Кеназ, упираясь руками в плохо сколоченный стол.

– Но ведь она думала, что он погиб, – нерешительно отозвался старейшина Шела, стоявший справа от старейшины Кеназа.

– Вот, в этом заключается дело. Он-то не погиб, а вернулся. Скажи-ка, старейшина Шела, а?

Шела провел грязным ногтем по крошечному детскому рту, причмокнул и сказал:

– Эхуд вернулся домой – она замужем за другим.

– Она нарушила верность мужу? – дожимал старейшина Кеназ.

– Выходит, да, так.

– Скажи-ка, Шела, что говорят слова закона о женщине, которая сделает мерзость, какую она сделала? – Кеназ шел к своей цели.

– Смертью умрет, – сам не желая, Шела вбил последний гвоздь.

Каморка для расчетов взорвалась. Все пришли в необычайное возбуждение. До конца не верилось, что в их серой, клеклой жизни случилось, наконец-таки, что-то стоящее. Тяжесть многих лет работы вдруг схлынула с них, сердца стали свободными, легкими. Пусть несколько часов их жизнь будет стоить хоть что-то. Они, именно они истребят мерзость, убьют гнусность, которая развелась во владениях, данных отцам Господом Богом!

Чан с водкой стремительно пустел. На дне тускло переливалась темная жидкость. Сперва они решили убить Длилу и набросать на неё камней на западном склоне. Старейшина Кеназ счел, что это будет назидательно для остальных женщин Мерона. Община одобрительно восклицала: «Давайте, так её! Мы не потерпим; да не будет зла среди нас». Но, ко всеобщему неудовольствию, Эхуд отказался таскать камни. Он был слишком измучен дорогой. Тогда казнь перенесли на восточный склон, где в изобилии водились камни любого веса и размера. Решено: спозаранку, едва солнце покажется над Мероном, Длилу отведут на вершину и сбросят вниз головой со скалы. Она упадет на дно ущелья, где будет лежать с переломанным позвоночником, пока община не добьет ее, швыряя камни точно в голову. За все это время Йонатан не сказал ни слова.

Загон заперли, и Длила осталась одна. Мужчины и женщины, которые утром были её семьей, разбредались каждый в свою постель.

Ночью в загон приходил дядя Эхуда. Его глаза светились ненавистью в душной темноте. Он подошел ближе и плюнул в Длилу.

Потом приходил Йонатан. Он весь дрожал. Воловья голова ходила из стороны в сторону, словно вот-вот слетит с плеч. Длила лежала на свалявшейся, вонючей желтой траве и не могла понять, чего ей ждать от него.

– Так что, это всё я… – начал он глухим голосом.

Длила подняла затравленные глаза.

– То есть, всё ты, – он повернулся и пошел домой. Йонатан ушел в дом отца.

Глядя на его профиль, Длила вдруг заметила, какой плоский, некрасивый у него затылок.

Она ждала около часа. Чувствовала, как кровь бежит по венам маленькими пузырьками. Пузырьки становились настойчивей, кровь приливала к голове резкими волнами. Кровь в её голове приказала бежать. Обходя сонных овец, Длила стала пробираться вглубь загона к единственному окошку.

Прямо за ним, на расстоянии не больше пяти-шести локтей друг от друга, были вкопаны высокие жерди с навешенной на них крепкой перекладиной. Длила не раз видела, как овцы со связанными ногами висели на ней перед забоем. Длила прикинула, что окошко расположено выше неё где-то локтя на два, попробовала допрыгнуть, зацепиться руками. Ничего не вышло, она только чуть не упала на спину. Ей было не допрыгнуть, нечего было подставить под ноги. Потревоженные овцы задвигались, певуче заблеяли: «бе-е-е-э». Она услышала какой-то шум с восточной стороны. Длила сделала три больших шага назад, сняла с себя верхнюю накидку. Та вымокла и набухла от дождя, но ей удалось скрутить жгут, завязать петлю и попытаться набросить петлю на жердь. Она закидывала её снова и снова, сдавленно крича, как лиса, попавшая в ловушку, приходя в бешенство с каждым новым броском, но не сдаваясь. Наконец, у неё получилось. Длила снова подпрыгнула, уперлась ногами в стену овчарни и подтянула себя к окну. Протискиваясь наружу, Длила чувствовала, как на острых каменных краях остается ее кожа.

Последнее, что она сделала, рассуждая как человек, была кража ишака. Длиле пришлось вернуться в загон и отвязать осла, который мирно спал, привязанный к каменному колышку за толстую веревку. Это был один из пяти довольно старых ослов, использовавшихся в Мероне. Он принадлежал старейшине Кеназу, и пока она клала седло на его широкую спину, пока надевала на него удила, в голове стучали мерзкие слова старейшины. Сам осел не был ни в чем виноват, Длила понимала это, но из-за хозяина невольно испытывала чувство отвращения к животному.

Неторопливой, тяжелой походкой страх погнал её вниз, на юго-запад. Длила бежала девять дней.

Она никогда нигде не была, кроме как на самом конце восточного склона Мерона. Она даже не представляла, что за местность ей предстоит преодолеть.

Все девять дней её бил озноб. Он то стихал, то вновь усиливался, но не отступал даже когда Длила, выбившись из сил, на несколько часов проваливалась в забытье.

К утру первого дня, когда алое солнце, прогоняя водянистый туман, стало подниматься над горами, осел Кеназа издох. Он долго упирался дряхлыми отощалыми ногами, коренастым туловищем, пока не сел на задние лапы и не взглянул внутрь себя. В отчаянии Длила стала колотить его сапогами по крупу. Ишак рухнул набок. Длила слышала его протяжное «ы-ы-ы». В предсмертном оскале открытой пасти, в стеклянных глазах стояла такая же бессмысленная злоба, как у хозяина. Его передние зубы уродливо торчали вперед… Нельзя пытаться заставить осла делать то, что он делать не хочет. Ишак решил умереть. Длила бессильно наблюдала, как он претворяет в жизнь свое намерение.

Она оставила труп и побежала к морю. Казалось, она бежала быстрее осла. Её уже могли искать, а значит, надо торопиться.

Она совсем не знала местности, и страх не раз спасал её в эти дни. Он подсказал, что лучше будет идти по ночам, а днем спать, укрывшись в зарослях, или, если повезет, в пустующих пещерах.

Привалившись в полдень к огромному камню на вершине холма, стуча зубами от холода, Длила видела, как те, кого называют негодными людьми, насмерть забили человека. Он был мелким торговцем, путешествовавшим в одиночку всего с двумя ослами. Длила смотрела, как он повалился навзничь на свои тюки, как защищал руками голову, суча ногами, словно жук. Ей показалось, что перед смертью он заметил её хрупкую фигуру. В этот момент Длила подумала, что была последним сочувствующим ему существом.

Именно страх помог ей не напороться на военный дозор пэлиштим на границе её колена с коленом Ашера. Она стала очень чуткой и, вовремя услышав голоса, свернула с края дороги, которым кралась, в терновые кусты. Закусив губу от боли, которую причиняли коричнево-синеватые шипы, вонзавшиеся в голени, в руки, в спину, она пережидала, пока отряд на рослых черных лошадях скроется из виду, пока не перестанет слышаться шорох копыт по земле. Пробираясь сквозь заросли, Длила уходила все дальше от дороги. Найдя поваленную сосну, она просидела на ее мертвом, влажном буром стволе до рассвета. Отчаяние качало Длилу из стороны в сторону. Она впадала в оцепенение от воя волков. Одиночество, ночь, и ни единого человека, которому можно рассказать, что с ней сделали, хотя бы заглянуть в глаза.

Очнувшись от холода, Длила поняла, что задремала, а значит, никуда не продвинулась. Потеряна еще одна ночь. Не выдержав сидеть в лесу целый день, она снялась после полудня со своей стоянки и, продираясь через колючие растения, вышла к цистерне. Там ей удалось выпить немного воды, зачерпывая её рукой. Длила не знала, что следующие два дня ей придется пить только густую болотистую воду, отдающую тиной, иначе бы дольше задержалась там. Напившись, чувствуя, как вода течет по горлу вниз, в живот холодным ручьем, она оторвала от сухого дерева толстую корягу и двинулась на юг.