Ферма напоминала большой курятник на опушке леса. Толкая велосипед, я вошел во двор. Я лавировал между вереницами цыплят. Хозяйку фермы звали Рашель. Казалось, она удивилась моему приезду.
Я быстро смекнул, что, кроме меня, на курсы больше никто не записался и что если Рашель когда-то и фотографировала, то это было очень давно. В доме не наблюдалось ни фотоаппаратов, ни лаборатории.
Рашель подала мне омлет. Затем показала ярусные кровати в сером деревянном доме.
– До завтра.
Посреди ночи я включил карманный фонарик, чтобы перечитать объявление.
Окунитесь в мир фотографии.
На другой стороне двора Рашель слушала музыку. Я снова уснул.
– Первые три дня ты будешь придумывать тему.
– Тему?
Снаружи было серым-серо, почти темно. Рашель наливала мне молоко и склоняла голову, чтобы не промахнуться. Она носила очки с толстыми, как кубики льда, стеклами.
– Гуляй, смотри вокруг, придумывай тему, понятно?
– Понятно.
И в течение трех дней я следовал ее указаниям. Утром я брал яйца, сваренные вкрутую, и уезжал куда-нибудь на велосипеде. Вечером возвращался и вместе с Рашель ел омлет при свете мигающей неоновой лапы.
А потом однажды утром появилась девушка на лодке, и поиски темы закончились.
Я придумал тему. Моя тема толкала лодку с помощью длинного шеста. Моя тема с голыми ногами стояла на цыпочках и срезала ивовые ветви, собирая их в охапки.
На третий день после обеда моя тема исчезла.
На обочине я отыскал телефонную будку, позвонил Рашель и глухим голосом сказал, что моя бабушка заболела, поэтому я должен вернуться домой. Кажется, Рашель обрадовали мои дурные новости.
– Ты доберешься до вокзала? Вызвать сотрудника почты?
Я сдерживал рыдания, затыкая рот рукой.
– Поеду на велосипеде.
– Что?
– У меня ведь есть велосипед.
Велосипед, кстати, лежал в канаве. Она повесила трубку. Я вернулся в лес, гонимый тоской.
Теперь я лежал на постели, пытаясь забыться.
– Я видел снаружи раков, – вдруг сказал хозяин.
Неужели он ничего не заподозрил? Он говорил так, словно и не уезжал.
– Да, я поймал их вчера, – сказал я, потягиваясь. – Куда вы ездили?
– Недалеко. Далеко я больше не езжу.
Он вручил мне чашку горячего питья, пахнувшего ванилью. Я приподнялся на подушках. Протянул руку.
– Осторожнее, горячо, – предупредил он.
– Нормально.
Я готов был обжечься, лишь бы он не увидел, что моя ладонь испещрена вчерашними записями.
В глубине каждого пакета, в чемоданах, имелась карточка с трехзначным или четырехзначным номером. Я выписал несколько номеров, чтобы позже выяснить, что из себя представляет странная коллекция.
Хозяин отошел.
На окне лежали груды тетрадей. Их-то мне и не хватало для моего расследования.
Всё, что я нашел в чемоданах, привело меня одновременно в восхищение и в замешательство. Я не знал, кто хозяин дома – бандит с большой дороги, старьевщик, сумасшедший или поэт. Ключ к разгадке, несомненно, таился в тетрадях. Но вчера я не успел до них добраться.
– Я хотел тебе сказать… – проговорил он негромко. – В поезде я кое о чем подумал.
Значит, он ездил на поезде.
Увидев новый чемодан, я решил, что стоит поискать в газетах информацию о недавних ограблениях, совершенных в этом регионе. Но за двадцать четыре часа на поезде можно даже пересечь границу. Он мог украсть бриллианты с королевской короны в Лондоне, в Брюсселе или Мадриде. К чему заниматься расследованием? Может, он вообще привез ржавый гвоздь в бархатном мешочке.
– Я кое о чем подумал…
Дремавшие собаки приподнимали веки от каждого слова. Наверное, им редко доводилось слышать его голос.
– Я должен с тобой поговорить…
– Хорошо.
– Ты уйдешь. Прямо сейчас.
– Почему?
– Я знаю, что ты переживаешь. Я про девушку. Я тебе говорил, что знаю, верно?
– Да.
– Ты должен уйти, уехать, чтобы оставить ее позади.
– Кого?
Я вдруг заметил акцент хозяина и его странную манеру строить предложения. Он хотел сказать что-то еще, но слова застряли у него в горле.
Он медленно произнес:
– Ее, грусть.
Я понял, о чем речь, еще до того, как он продолжил.
– Она может наполнить твою жизнь до краев и не оставить тебя в покое до самой смерти.
Я слушал.
– Но если есть возможность оставить грусть позади, в траве, надо это сделать. Надо оставить грусть в траве. Мягко объяснить ей, что ждешь от жизни чего-то другого.
Я представлял себе животное, притаившееся в траве на лугу, и себя, бегущего вперед.
– А вы? Что вы с ней сделали?
Он подошел ближе и улыбнулся. Опустил глаза.
– С кем?
– С грустью.
– Я не лучший пример.
– Я тоже.
– Но ты…
Он вдруг осекся и сказал:
– Лишь грусть может помочь мне возвратиться домой.
– Домой?
А затем он произнес слова, которые до сих пор, двадцать пять лет спустя, звучат у меня в ушах:
– Я должен оставить свою грусть в живых.
Собаки поднялись с пола и стали ластиться к хозяину.
– Где ваш дом?
– Собирайся. Я буду ждать на понтонном мосту.
Он вышел из комнаты вместе со своей сворой.
Я выглянул в окно и, увидев, что хозяин направляется к лодке, стремительно схватил одну из тетрадей.
Открыл на первой странице.
Черными чернилами там были выведены слова:
ДЖОШУА ПЕРЛ, ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ
И ниже:
С 345 ДО 487
Я быстро глянул на цифры на своей ладони. Одна соответствовала той, что в тетради.
Я сел у окна, чтобы контролировать ситуацию. Хозяин был на понтонном мосту. Я выхватил из сумки фотоаппарат и сфотографировал первую страницу, надеясь, что утреннего света будет достаточно. У меня заканчивалась пленка. С помощью маленькой рукоятки я перемотал ее.
Снаружи Перл наблюдал, как плавают в воде его собаки.
Я вынул из сумки новую пленку. Спустя несколько секунд фотоаппарат был готов.
Я лихорадочно перелистывал страницы, водя пальцем по номерам, отпечатанным на левом поле.
410, 430, 460…
461.
Я поднял голову. Одна из собак вышла на берег с водяной курочкой в зубах. Понтонный мост был пуст. Господи.
Я положил открытую тетрадь, не успев ничего прочесть, сделал шаг назад, глядя в камеру. Когда дымка рассеялась и картинка стала четкой, я нажал на кнопку.
На мое плечо опустилась рука.
Что случилось дальше, я не помню.
Помню только, как проснулся в сумерках у дороги. Велосипед лежал в высокой траве рядом со мной.
7. Потерпевший кораблекрушение
Мармеладки сложно заворачивать в фантики.
Они эластичные и немного скользкие, несмотря на сахар. Поэтому Жака Перла не покидало ощущение, что он целыми днями упаковывает в папиросную бумагу вареную лапшу.
Клиентка, открыв рот, смотрела, как он управляется с конфетами. На ней были шляпка с бантиком, пальто с бантиком и туфли с большими бантами. Шелковый платок, завязанный петелькой, висел на ручке сумки.
В общем, сама клиентка была упакована хоть куда.
Это происходило в 1936 году. Два дня непрерывно шел дождь, а накануне ночью приключилась гроза, каких в Париже не случалось уже лет двадцать – хуже бомбардировок Первой мировой.
Перл завернул в гофрированный картон квадратные мармеладки, уже упакованные в папиросную бумагу, и взвесил фунт.
Мельком он бросил взгляд – сквозь витрину – на улицу.
Мальчик до сих пор стоял на мостовой под дождем.
Перл стал закручивать фантики, превращая их в банты.
– А с чем вон те черные?
– С ежевикой, мадам.
– Тогда поменяйте мне, пожалуйста, одну белую на черную.
Перл с улыбкой кивнул. Клиент – это король. Неслучайно на вывеске семейной лавки была изображена корона, отделанная жемчугом.