Впервые он взглянул на меня. И смотрел долго.

Таких, как я, у этого человека, несомненно, было четверо или пятеро. Они наверняка висели под потолком в кладовой. Хозяин, вероятно, планировал сделать из моей черепушки пресс-папье, а из моих фаланг – приборы для разделывания улиток…

Вместе с тем я больше уже не мог бояться. У мужчины были короткие седые волосы, грубая куртка столяра и изящные руки золотошвейки. Я бы дал ему лет шестьдесят. Он крутил в пальцах карандаш и выглядел сосредоточенным, спокойным. Его серые глаза напоминали море под дождем.

Я пытался противостоять этому образу и повторял про себя, что не должен уснуть. Не должен. Не должен.

Однако этот припев и усталость усыпили меня.

Во сне, воспользовавшись моей беспомощностью, ко мне вернулась она. Ей было четырнадцать или чуть больше. Она ступала по обломкам того, что разрушила. Я чувствовал ее ступни на своем теле. Но, несмотря на боль, не прогонял ее. Я предпочитал боль разлуке.

На рассвете дождь прекратился. Дом казался пустым. На постели играли солнечные лучи. Я поискал глазами сумку, с которой пришел. Но она исчезла. Спустив ноги с кровати, я понял, что не могу сделать и двух шагов. Боль не утихала.

Я внимательно разглядывал помещение. Едва разлепив глаза, я уже придумывал новый план побега и ждал подвоха от врага. Наконец я понял, что нахожусь в удивительном месте: в большой квадратной комнате, немного задымленной из-за камина, с двумя окнами и дубовым потолком, который надежно подпирали два столба. Мебель не загромождала пространство: стол, который я видел накануне, длинная тумба с выдвижными ящиками, несколько табуреток. Вдоль одной из стен до самого потолка тянулись аккуратно сложенные дрова, удерживаемые металлическими кольцами. С таким запасом дров холода могли бы тянуться бесконечно. Еще в комнате стояло старое продавленное кресло, а под потолком висели четыре лампочки. Также следует упомянуть раковину, лестницу, корзины и старый велосипед, прислоненный к электропиле, которая, подобно предмету декора, красовалась прямо посреди помещения. Но самое странное находилось у меня за спиной, около кровати.

Целую стену занимали наваленные друг на друга чемоданы. Их были сотни – картонные и кожаные, деревянные и с металлической окантовкой, обитые тканью и простые, блестящие и матовые, лакированные и без отделки, желтые, коричневые, красные, голубые… Вся стена состояла из чемоданов.

Зрелище напоминало пункт сортировки багажа на железнодорожном вокзале. И всё окутывал легкий дымок из камина.

– Вы уезжаете в путешествие?

Я задал этот вопрос хозяину, который только что вошел. Он не ответил, только положил на стол сумку.

Это была моя сумка.

– А ты? Куда ты направлялся? – спросил он, впервые говоря мне «ты».

Я не знал, что ответить. Я бежал от тоски, но с какой целью? В поисках утешения?

Он не отставал:

– Ты был один?

– Да.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Тебя не будут искать?

– Кто?

Он стоял в лучах солнца, а я смотрел против света.

– У тебя есть семья?

У меня была целая коллекция родственников всех возрастов, но в ближайшую неделю никто из них не собирался меня искать. Не зная, что он задумал, я решил насчет этого особо не распространяться.

– А у вас есть семья?

Его лицо снова превратилось в черную дыру, где вопросы исчезали навеки, а ответов приходилось ждать несколько световых лет. Открылась дверь, и вошла одна из собак, похожая на волка.

Хозяин принялся выгружать на стол содержимое моей сумки.

– Что вы делаете?

Я хотел подняться, но забыл о вывихнутой лодыжке: мне показалось, что в ногу пару раз выстрелили из ружья. Я рухнул на кровать с криком: «Вещи хрупкие! Не трогайте!»

Он копался в моей сумке и раскладывал предметы, выстраивая квадрат.

Теперь на столе лежали нож со стопором, тетрадь, фотоаппарат, шесть пленок в серых и черных коробочках и маленькая камера модели Super-8.

– Оставьте, пожалуйста…

Сперва он взял в руки фотоаппарат.

– Я собирался выбросить это в реку, – сказал он.

Сердце мое заколотилось. На пленках было единственное, что осталось мне от нее. Несколько еще не проявленных фотографий. Мое сокровище.

– Не знаю, зачем ты явился ко мне со всем этим.

– Я заблудился. Я не собирался приходить к вам.

– Это твои вещи?

– Да.

Если честно, фотоаппарат принадлежал моему отцу, камера – матери, а пленки я взял из комода у нас в гостиной. Так что, по правде говоря, я не владел ничем, кроме воспоминаний, зафиксированных на пленке. Да и воспоминания уже не внушали мне уверенности: мои ли они?

Мужчина повернулся ко мне спиной. Кажется, он размышлял.

Сегодня мне известно, как в той комнате за несколько секунд крепко-накрепко завязались узелки наших судеб. Я отлично представляю, что было бы с моей и его жизнью, если бы сумка утонула в реке. Зачем он потянул за тоненькую ниточку, именно ту, которая подвергала его опасности? Ведь он и без того годами жил в страхе. Зачем он выбрал самый ненадежный путь?

Он протянул мне фотоаппарат.

Как он мог предугадать, что этот величайший риск – риск доверия – впоследствии спасет его?

Думаю, нас обоих спасла жестокая девушка, запечатленная на пленке. Я вспомнил о ней – и на глаза навернулись слезы. Как раз в эту секунду он обернулся.

Прошло еще немного времени. Хозяин собрал мою сумку и бросил на кровать.

– Не пользуйся этим, пока ты в моем доме, хорошо?

Дверь заскрипела. Вошли остальные собаки.

– Ты понял?

– Да.

На третий день мне удалось дойти до камина. Но я не слишком обрадовался. Я всё меньше торопился выздоравливать. Дом с его темным деревом и черепицей зачаровал меня. Он защищал от тоски.

Прислонившись плечом к стене, я смотрел на расстояние, которое преодолел, и не верил своим глазам. Старое кресло рядом со мной напоминало жабу, гревшуюся у камина. Сесть в него я не решался. Благодаря теплу и свету очага казалось, что кресло дышит. Стена, составленная из чемоданов, тоже выглядела живой. С первой же секунды я проникся к ней симпатией.

Наверху слышались шаги хозяина. Он редко поднимался туда – только чтобы отнести свои загадочные чемоданы да поздно вечером, когда приходила пора ложиться спать, потому что внизу я занимал его постель.

Я был одет в ту одежду, которую в первое утро нашел у себя на кровати. Никогда раньше я не носил ничего подобного: великолепные штаны из ткани более плотной, чем театральный занавес, вязаный черный жилет, носки до колена.

Меня принимали как почетного гостя. Хозяин дома ни разу не спросил, когда я планирую уехать.

Я слышал, как на улице резвятся, купаясь, собаки. Я прекрасно чувствовал себя, стоя в полутьме. Едва наступала ночь, на окнах опускались темные занавески. Ни один луч света не проникал в спальню.

Я пытался представить себе жизнь хозяина дома.

Он жил в стороне от мира, занимался непонятными делами, записывал что-то в тетради, перебирал неведомые коробки и чемоданы, словно готовясь в любой момент взять свой огромный багаж и уехать. Почему его жизнь стала такой? Я отодвинул занавеску и увидел в окно, как он собирает последние осенние овощи в огороде, располагавшемся на узкой полоске между домом и рекой. Несколько часов в день он охотился в лесу, а потом возвращался с кроликом или с птицей, которую волокли собаки.

Стоя у камина, я заметил на одном из столбов, подпиравших потолок, маленькую рамочку. Балансируя, как эквилибрист, чтобы поменьше наступать на больную ногу, я подошел поближе и разглядел старую черно-белую фотографию. На ней был снят кусочек тротуара и огромная витрина магазина. Снаружи шел снег, дверь была приоткрыта, и внутри стояли мужчина и женщина, наверное, владельцы лавки. На витрине красовалось восемь букв, блестящих, словно на вывеске ювелира: