Когда дождь стал перемежаться с острыми, крепкими льдинками, больно секущими лицо, а ветер только усиливался, я понял, что уже скоро утро. Температура воздуха стремительно падала. Струйки воды стали замерзать на футболке даже у костра.

Но… дождь вскоре и вовсе прекратился, сменившись плотным мокрым снегом. Стеной! Снег лепил с такой силой, так резал лицо и голые колени, что ночной дождь мне вспоминался детской забавой.

Пришлось срочно одеваться. Одежда, конечно, не просохла до нормального состояния, была влажной и даже сырой. Но плотно одевшись, напившись горячего чая, ещё какое-то время, покрутившись у костра, особого дискомфорта не ощутил. Будто бы, всё нормально. Только ветер, да снег на рассвете ещё усилились.

Как только стало хоть чуть видно реку, сложил в лодку мокрую палатку, мокрый спальник, всё остальное мокрое, – поплыл дальше.

Естественно, сразу замёрз.

Чтобы согреться, пробовал кидать спиннинг. Ничего не получилось. Ветер крутит лодку во все стороны, на леску налипает снег, катушка толком не работает. Бросил эту затею.

Да, кстати, у меня же с собой был классный плащ-дождевик. Модный! С вывертами! По новым технологиям. Он дышащий! Капли дождя по нему скатываются, а тело и не мокрое, и дышит. Но это именно дождевик.

Когда я надел этот плащ, мокрый снег к нему стал очень даже хорошо и крепко прилипать. Снег лежал на плечах, спине, а подтаивая, вода проникала сквозь эти модные поры, и вскорости я снова стал совсем мокрым. Насквозь! Ледяная вода и шквалистый ветер!

Через час замёрз окончательно и понял, что без хорошего костра больше не могу.

Причалил, и впервые в жизни не обнаружил на деревьях сухих веточек! Все было мокрое! И не просто мокрое, а напитанное влагой! Мокрый снег шёл так плотно, что даже спичку можно было зажечь, только низко склонившись над землей, чтоб не залило, не засыпало огонь. Очень трудно, промерзнув окончательно, удалось развести костер!

Снова разделся, но, почти сразу понял, что высушить одежду не удастся. Теперь ещё и лило с деревьев, в глубине которых развёл костёр. В другом месте, при такой погоде, вообще бы не развёл!

Особенно замёрзла спина, и то, что у мужика между ног. Грелся так: спустив мокрые насквозь трусы до колен, качался над костром. Когда трусы становились тёплыми, – надевал их. Грелся. Когда они на мне остывали, всю процедуру повторял. И так многократно.

В округе стали падать деревья. Не выдерживая тяжести налипшего снега, они сгибались дугой, скрипели, будто выли, будто стонали, и со страшным треском лопались. Одно упало совсем рядом, в десяти шагах, напугав меня страшным треском и грохотом. Но здесь же, я порадовался, что теперь не надо ходить далеко за ветками для костра.

В голове беспрестанно роились мысли. Все местные зимовья, я проплыл ещё вчера. Следующее, известное мне, должно быть моим конечным пунктом. До него плыть, по хорошей погоде, ещё полтора дня.

Тем временем, в атмосфере явно происходили какие-то изменения. Ветер стих. Резко падала температура воздуха. Стена мокрого снега стала просто стеной снега. Как зимой, во время доброго снегопада.

Когда я подошёл к лодке, мокрые палатка и спальник уже крепко схватились льдом. Снова к костру, – снег такой, что моих следов уже почти не видно.

Оставаться, – большая доля вероятности, что усну и больше не проснусь. Я просто понял, что вторую ночёвку без сна в таких условиях не выдержу. Усну, – замёрзну.

Плыть, в мокрой, ледяной одежде, – приятного совсем мало. Но, нужно же, что-то делать. Принял решение: плыть.

Рассудил так. Полтора дня ходу, это с рыбалкой, с обедом. А если, не останавливаясь грести вёслами, должен часов за пятнадцать доплыть до зимовья. Должен! Вместо обеда, можно на ходу жевать хлеб, запивать водой. Должен доплыть!

Я доплыл за четырнадцать часов…

Это была гонка. Нет, это было выживание. Даже не знаю, как это определить, но уверяю, – это было очень трудно. Очень!

Снег, в наступившей ночи, был ярким и, будто прозрачным. Тёмное русло реки, окаймлённое этим кружевом снега, чётко указывало мой путь. Наверное, в другое время я бы увидел всю эту красоту, когда и кусты, и деревья, придавленные снегом, распластались по берегам, опустили свои чубатые головы в стылую воду. Наверное, я бы залюбовался.

Но сейчас, я грёб без остановки. Видел только чёрную полосу воды. Без единой остановки четырнадцать часов.

Пришла усталость, а вместе с ней апатия. Потом какой-то нервный всплеск, эмоции, отчаяние. Снова апатия.

      Вёсла, вёсла, река, река,

      Вёсла, ночь, вёсла, ночь…

      Река, снег, ночь, снег…

      Вёсла, снег, ночь, ночь…

Уже стал понимать, что не выдержу этой бешеной гонки. Не выдержу этого холода. Всё, всё бесполезно. Бесполезно.

      Ночь, вёсла, ночь, вёсла.

Руки сводило судорогой. Всё, что ниже груди и до коленей, сковало льдом. Бесполезно. Не выдержу. Не выдержу!

      Вёсла, река, река, ночь,

      Вёсла, ночь, ночь…

Холод, оказывается, не такой уж и страшный. Просто надо привыкнуть… Глаза сами собой закрываются. Ни каким усилием воли их не разодрать. Открыть глаза можно только водой. Холодной водой, по холодному лицу. И… тепло.

Ещё. Ещё хоть немного. Хоть один поворот…

      Вёсла, вёсла, вёсла…

Когда увидел зимовьё, даже не обрадовался. Ничего не было, ни обиды, ни радости, ни какого-то другого чувства. Была просто пустота, и в чувствах и в голове. Ни единой мысли.

Причалил к берегу и, всё-таки на какое-то время, вырубился. Просто отключился. Может это была минута, может и того меньше, но это было. Было, потому, что чётко помню, что очнулся с мыслью: вот здесь, у зимовья замёрзнуть, – просто глупо.

До зимовья метров пятьдесят в подъём. Этот подъём, было второе серьёзное испытание. Первое, – это выбраться из лодки. Я всё преодолел. Я смог!

Зимовьё было не охотничьим, а строительным домиком на полозьях. Дров не было ни внутри, ни снаружи, ни одной чурки. Изнутри домик обшит вагонкой. Я смог оторвать три рейки, разломал их здесь же, ногами, и затопил печку. Когда печь заработала, загудела, и от неё реально пошло тепло, я позволил себе по-настоящему потерять сознание…

Очнулся часа через два. Снова растопил уже потухшую, но ещё тёплую печку и пошёл к лодке. Увидел, что я, оказывается, даже поддёрнул её на берег.

Перетаскал все вещи в зимовьё и… выжил.

Через сутки за мной пришла машина. Точно в назначенный час. Снег уже прилично подтаивал. Солнышко, хоть и было уже осенним, но свою работу делало исправно.

На следующий год, всё-таки надо будет взять плёнку, и ещё пару носков.

На середине реки снег потемнел. Этот тёмный, проволглый язык тянулся от полыньи, что притягивала к себе всё внимание выкатившегося из леса охотника. Полынья была живая. Да, она двигалась, ворочалась в своих ледовых оковах, дышала, тесно вздымая не то грудь, не то спину.

Дыхание это, чёрной, тягучей воды не только виделось, его было слышно. Причём слышно не ушами, оно проникало в душу охотника каким-то неведомым путём.

Собака, выбежала следом на чистину русла и тоже упёрлась взглядом в чёрную, вздымающуюся воду. Подняла на загривке шерсть и утробно, едва различимо зарычала.

Охотник потоптался на месте, вырисовывая в снегу небольшую площадку, равную длине лыж. Собака пробралась по лыжне ближе к хозяину, аккуратно перепрыгнула на вытоптанную площадку. Усевшись на задние лапы, она выпрямила спину и застыла, не отрывая взгляда от тёмного дыхания холодной, зимней реки.

Охотник поправил понягу, поддёрнув на плечах лямки, потрепал по голове сидящую рядом собаку, шагнул в сторону дальнего берега.

– Пойдём. Нам ещё пыхтеть, да пыхтеть, а скоро уж вечерять начнёт.

Он ткнул посохом в рыхлый снег, специально проткнув его до льда, и, вытащив, поднёс нижний конец к лицу. Конец посоха был мокрым, с налипшим снегом.

– Пойдём, уже под нами вода.