– Ну, что, молодой Чапаев, нравится тебе тут торчать? Или часы считаешь? Уволишься после действительной да в свои Тамбовские степи поскачешь?
– Никак нет, товарищ маршал Советского Союза, – ответил Павел, – На сверхсрочной желаю остаться. Если можно…я и дальше служить у вас стану.
– Ну, ну! Служи…пока. А может, мы друг другу разонравимся?
– С моей стороны такое невозможно, товарищ маршал Советского Союза.
Буденный усмехнулся в усы, стрельнул весело лукавыми глазами и, махнув на прощание рукой, пошел куда-то по коридору. Вслед ему из-за многих дверей слышалось как неустанное эхо, шарахающееся от крашеных стен:
– Здравия желаю, товарищ маршал… Здравия желаю… Желаю… Желаю…
Звонко хлопали каблуки, а, порой, звенели шпоры. Бывший командарм ввел франтоватую моду на кавалерийский шик и в своем сугубо штабном ведомстве.
Кроме Павла, на часах у приемной стояло еще трое военных, тоже поставленных тут от НКВД. Они все меняли друг друга и на первых порах общались мало. Знакомы были только по именам и фамилиям – Степан Павшин, Родион Колюшкин и Иван Турчинин. Колюшкин и Турчинин были уже сверхсрочниками, а Павшину еще оставалось два года службы на действительной. Из всех самым младшим был Павел Тарасов, потому что на службу он напросился когда-то у помощника тамбовского военкома в девятнадцать лет, а эти все шли с двадцати одного. Но Павел был всех выше и крепче, и лишь его почему-то больше всех выделял маршал. Это было странно, но Павел уже стал привыкать к тому, что удача ступает к нему по вдруг неожиданно открывающимся дорогам. Он не догадывался, что все дело в его характере, тихом и верном, в особенном, простоватом обаянии, идущем от врожденной бесхитростности. Это чувствовали другие, сильные люди, они понимали в глубине души, что на такого можно положиться, на такого можно опереться, и что с ним, как потерять что-нибудь, так и найти не грех.
Хотя о той самой «бесхитростности» он сам думал иначе. Он ее стеснялся, потому что не верил, что столь уж искренен во всем. Да вот, например, как объяснить его побег из Лыкино, чтобы не нести на плечах весь груз забот о сестрах и матери? Бежал-то как будто не в те места, где можно наслаждаться бездельем на ряду с безответственностью, а как раз наоборот – на рисковую пограничную службу, возможно, даже к самому черту в зубы. Это ведь просто повезло, а так всё могло сложиться иначе. И все же именно в этом Павел видел скрытый интерес для своей личной выгоды – мол, рискнул, поставил на горячее, на острое, а выпала ему удача, выигрыш выпал. Да какой! Потому и краснел он, когда кто-нибудь почти упрекал его в добродушии и в бесхитростности. Казалось, дважды обманывает людей. Он не понимал, что в этом его смущении как раз и состояло искупление вины за тот побег из Лыкино, потому что внутри себя он не был слеп и глух, а то, что он осознавал без всяких внешних шор, трепало его память, а та, в свою очередь, бередила совесть. Но пойми он это, оно бы сразу стало частью его хитрости. Вот такое коварство ума, вот такое препарирование души как раз для Павла было чуждо, а потому он имел шанс так и остаться в девственном неведении о своем истинном характере. Слишком сложным было это, казалось бы, домотканое полотно, в котором он когда-то сделал свои неловкие стежки и теперь стеснялся его несвежего вида.
Кто знает, может быть именно поэтому, во искупление первых мелких юношеских грехов, которые виделись ему колоссальными преступлениями против собственной семьи, он и построил всю свою судьбу именно так, как в конце концов оно и получилось. Вся она с момента ухода из Лыкино крепилась на двух родственных словах: «должен» и «обязан». Кто сказал, что эти слова никогда не приводят к ошибке или даже к жестокости по отношению к другим, не исключая себя самого? В своем одиночестве, без сопровождения тех обстоятельств, которые исчерпывающе объясняют их справедливость, они могут стать величайшим злом, на которое только способен человек. Но еще не пришло то время для Павла, когда судьба предложит ему эту путаную формулу с такой изощренной хитростью, с таким бессердечием, что все его грешки юности покажутся мелкими, глупыми шалостями. Сейчас он только-только встал на ту длинную дорогу, с которой ему не сойти почти до конца его жизни.
Двое постоянных и один дежурный адъютанты тоже открыто симпатизировали Тарасову. Буденный всех их подбирал под себя и делал это безошибочно точно, а, значит, они легко ладили друг с другом. Вот и симпатии проявляли одинаковые. Впрочем, и Павшин, и Колюшкин, и Турчинин также пользовались их расположением.
Даже оба чекиста из личной охраны маршала, Пантелеймонов и Рукавишников, к Павлу относились с особой благосклонностью. Сначала оба надулись, что о его представлении их заранее не предупредили, но потом уяснили, что Павел тут совершенно не причем, и стали внимательнее к нему присматриваться. Как-то Саша Пантелеймонов, низкорослый, ловкий сероглазый блондин, сказал Павлу:
– Коли ты намерен оставаться на службе, давай-ка мы тебя подучим нашим хитростям. Пригодятся еще.
Павел необыкновенно обрадовался этому, потому что искренне считал, что ему надо многому учиться, и теперь каждый свободный час старался провести с ними – с Сашей Пантелеймоновым и с Женей Рукавишниковым.
Руковшников был, напротив, очень высок, темен кожей и волосами, как и должно быть у цыган, и также, как большинство выходцев из его вольного племени, черноглаз. Говорили, что в действительности его когда-то звали иначе, но после поступления на службу в ОГПУ, даже еще во время учебы, кому-то из высокого начальства показалось то необычное имя скорее прозвищем, чем именем, и его записали на русский манер. Но национальные приметы и внешности, и характера все равно, разумеется, остались при нем. К Буденному его определили и за то, что он был великолепным наездником (а это маршал в мужчинах ценил более всего на свете), и, наверное, еще и потому, что Семен Михайлович тепло относился к цыганскому племени, считая врожденную горячность и вольность очень подходящими для кавалерийской службы качествами, и вообще – для боевой жизни. Он и свою охрану считал частью общей службы, а потому и набирал ее или соглашался на нее (когда ее рекомендовали со стороны) только после того, как лично убеждался в ее способности стоять в том самом общем строю.
Оба чекиста великолепно стреляли из всех видов оружия. В тире они на спор друг с другом показывали Павлу прямо-таки чудеса со своими наганами и маузерами – на звук, на вспышку, на шепот, на быстрое мелькание, на секундное появление мишени. И ни одного промаха, ни одной ошибки. Оба к тому же еще и мастерски дрались. Даже низкорослый и компактный Пантелеймонов за считанные секунды одолевал огромного Павла, а вот друг с дургом они возились подолгу и не всегда с результатом для одного из них.
Они рассказывали Тарасову, что значит по-настоящему обыскать человека, да так, чтобы не обидеть его, потому что обыскивать приходилось высоких военных чинов, прежде чем их пускать к маршалу. Еще они учили Павла видеть глаза и мимику людей, угадывать их мысли, их намерения. Причем, молниеносно, почти как полет стрелы – времени на принятие решения ведь может не остаться. Рассказали, как быстро распознать левшу и тут же встать с его левой стороны, а не справа, как с другими. Они учили его мгновенно понимать, подготовлен ли человек специально к бою или никогда ничему такому не учился, как это сказывается и на чем. Вот, допустим, наймут нового повара, пузатого, с красной пропеченной рожей, с добрыми, веселыми глазами. Ну, какой он террорист! А вот и не так! Погляди за его руками, не левша ли, не спрятано ли это от других. Много ли точности в движениях в обычной, непрофессиональной его жизни, какие мышцы у него работают, когда он делает шаг, когда протягивает руку, когда поворачивает голову. Скоординирован ли, собран ли, каков его взгляд, быстрый и внимательный или рассеянный. А может быть, не рассеянный, а, наоборот, именно таким образом собранный, вот так по-своему сосредоточенный? А вон тот новый шофер? Ты погляди, как он быстроглаз, как ловок в делах, которые выходят за рамки его профессии. Откуда это, если он в анкете указал, что у него всего пять классов образования и короткая служба в пехоте. Главное – детали! Самые мелкие, самые безобидные. В них может быть и опасность, и спасение. Детали, детали, детали… Замечать эти самые детали они и учили Тарасова. Если бы он только знал, как это все пригодится ему в недалеком уже будущем и как это самым роковым образом изменит его судьбу, пустит ее по собственному пути!
