– Да сколько можно? – подумал он про себя, посмотрев на часы и прикинув, как долго его жена уже в ванной. Он пошел и начал стучать. Ответа не последовало.

– Ладно. Ей надо побыть одной, – проговорил он про себя, и уже было отошел от двери, как сердце его сковала тревога, она нарастала и нарастала, он был будто в предвкушении какого-то несчастья, его нервы сдали, и он, как бешеный, снова кинулся к двери и стал колотить в нее. Не выдержав, он выбил дверь.

Из его груди вылетел тихий крик, который затем перешел в вопль. На вопль прилетела маленькая старушка. Он хотел не впускать ее, чтобы она не видела всего. Но не смог не то что сдвинуться с места. Более того, он не смог бы в тот момент пошевелить ни одним пальцем. Ванна была полна крови. Старушка подскочила к своей дочери. И, не растерявшись, стала щупать пульс. Затем быстро побежала звонить в скорую. Она обратилась к Виктору:

– Что ты стоишь? Быстрее, вытащи ее, нужно наложить жгуты на руки.

Виктор лишь кивал. Он не мог сдвинуться с места. Так же, как не мог издать ни звука.

Он находился в прострации. Перед ним пролетали картинки с их «молодости», если это можно было так назвать. С молодости их любви. Почему-то перед ним повис медовый месяц. Как будто не было перед ним сейчас его жены, истекающей кровью в ванной.

Прямо перед глазами стояла лишь одна картинка: его жена на одиноком берегу моря. Вокруг не было ни души. Лишь песок, и изредка зелень подальше от берега. Их два полотенца, лежащие на песке рядом: синее и зеленое. Ее красные босоножки, небрежно кинутые рядом с полотенцем и ее плетеная кофейная, наполовину пустая сумочка, скомканная за ее спиной. Она сидела вполоборота, вытянув стройные слабые ноги, лишенные мышц, только с торчащими костями, и смотрела на него, выглядывая и ожидая его прихода. Он лишь побежал за шампанским для того, чтобы отметить их брак еще раз. Грустный взгляд тусклых глаз и в кои-то веки появившаяся улыбка на ставшем жестким от жизненных невзгод лице, следили за ним.

Он ускорял ходьбу, пытаясь быстрее приблизиться к своей любимой женщине, своей жизни, своему бесцветному сокровищу в коричневом закрытом купальнике, с худенькими плечиками и поднятыми очками волосиками впереди. Такой он свою жену запомнил навсегда.

Этот взгляд, устремленный вдаль. В ожидании не чуда, а его. Ведь он и был ее чудом в этой жизни. Она ждала его всегда. А он ее.

Леся очнулась уже в больнице. Виктор сидел возле нее. Она едва смогла разжать засохшие шубы. Он быстро поднес ей воды ко рту. Она отпила, немного закашлявшись. Затем, даже не взглянув на него,тихо промолвила:

– Зачем вы спасли меня? Я хотела умереть.

Он проглотил ком, который будто застрял в горле.

– Ты должна жить. Ради нее. Мы все, что у нее есть на этой земле. Как же ты это не понимаешь? – взвыл Виктор. – Я думал, я всегда знал, что ты сильная женщина. Чего ты сейчас сдаешься?

Леся смотрела невидящим взглядом перед собой. Его лицо стало более морщинистым. Волосы еще больше поседели за последнее время. Не в силах больше видеть все это, Виктор попятился из палаты.

Выйдя в коридор, он прислонился к холодной больничной стене и спустился на пол. Как могли они дойти до такого? Почему вся их семья переехала в больницы? Он хотел закрыть глаза, моргнуть и снова вернуться в такое счастливое время. Ему еще что-то не нравилось! Да там же было все прекрасно. Почему именно они? За что именно их должно было все это настигнуть? Раз за разом Виктор задавал себе все новые однотипные вопросы и не мог найти на них ответа. Теперь ему не хотелось возвращаться домой? Там его никто не ждал. Любимая жена и приемная дочь оказались узниками больниц. Одна старуха, мать Леси, ждала его дома. На работе у него все не ладилось. Конечно, если его голова была забита совсем другим, как он мог сосредоточиться на каких-то делах. В итоге Виктор стал чрезвычайно раздражительным. Срывался на подчиненных. Все накалилось до предела. Но самым страшным было то, что выхода из всего этого он не видел.

«Как в могиле», – проговорил он про себя.

– А ты, Жанна? Почему ты здесь? Ты тоже не нужна никому там, за этими стенами?! – со странным взглядом указала Оксана за окно. – У тебя была семья, дети? Ты любила?

Жанна замерла. Она так желала слышать правду от своей «сокамерницы» и все ожидала ее слов, а когда пришел ее черед говорить, слов так и не нашлось. Оказывается, это не так-то просто, поведать правду о себе. Вытянуть из сокровенных уголков своей души те тайны и умозаключения, которые до этого времени были доступны тебе одному.

– Я? – беззвучно спросила Жанна, и сама не узнала своего голоса.

– Ты, – так же тихо ответила Оксана и для пущей уверенности еще и закивала головой.

–А тебе действительно интересно? – спросила Жанна скорее в попытке оттянуть момент своего рассказа.

– Угу, – снова закивала Оксана, покалывая себя ногтями.

– Почему, почему тебе их не срезают? – скривившись и передернувшись, пискнула Жанна.

– Ногти? Нет, нет, не дам, – испугалась женщина, – они дают мне ощущение, что я еще жива. Пока я чувствую боль, я здесь, – и Оксана снова жадно уколола себя раскрошившимся обрубком отросшего ногтя.

По Жанне прокатилась новая волна отвращения. Но невзирая на все эти ощущения и пытаясь их отогнать, она рассказала Оксане про Эрика. Та послушно выслушала ее рассказ и ответила ей:

– Твое место не здесь, а рядом с ним.

– А кто я для него? Он меня даже не помнит, наверное.

– Зато ты знаешь о нем все.

– Я знаю его будущее, вернее его предназначение. Душа же его, помыслы и прошлое для меня закрыты.

– И что ты думаешь выиграть, находясь здесь? Ты же просто прячешься. Ты не хочешь борьбы. Тебе гораздо легче заключить себя в четыре стены, оградиться от людей и погрузиться в свое одиночество. А вдруг ты нужна этому своему Эрику?

– Не знаю, Оксана, не знаю. Только время покажет. Пока я не готова к чему-либо.

– Я тебя понимаю, – поникшим голосом сказала Оксана.

– Я рассказала тебе, как мы встретились с Эриком. А как ты встретила своего? – не выдержав, спросила Жанна.

– Сейчас это уже не важно. Помню только, чтоеще, когда мы только познакомились, он сразу же сказал мне: прошу тебя больше ни с кем не общаться из мужчин, кроме меня. И я в свою очередь обещаю тебе то же самое. И я не собственник. Это так, для спокойствия.

Брови Жанны полезли вверх. Ее возмущению просто не было предела. Она была вне себя.

– А тебя не смутили такие его фразы? Это ведь были даже не намеки. Это были полные аргументы того, что он латентный тиран или деспот.

Оксана развела руками.

– Мне казалось, он боится меня потерять, выступает за верность и просто искренний прямой человек, который говорит то, что думает.

– Дура, – сорвалось с языка Жанны.

Она с минуту наедались, что это одной ей показалось, что она сказала это вслух.

Но все-таки это было не так.

– Да, дура. Не все такие, как ты, Жанна. Мы были обе несчастны по-своему. Ты не впускала в свою жизнь ни одного мужчину, будучи писаной красавицей. Я же впустила лишь одного, и он меня потопил. Он просто меня не любил. Теперь я больше никому не доверяю. Я не смогу открыться больше никогда. Понимаешь? А чего ты не впускала их? Ты чего-то боялась? А, Жанна? – вопросительно посмотрела на нее Оксана.

Та лишь покачала головой в ответ.

– Нет. Я просто не могла найти свое, очень долго не могла.

– А сейчас нашла?

– Думаю, да. Я пока не готова об этом говорить.

Оксана кивнула и снова, как и всегда, отвернулась от подруги, подогнув под себя ноги, и уставилась в стену. Жанне всегда было интересно: она действительно спит или прикидывается? Открыты ли у нее глаза, смотрит ли она в эту голую стену? Оксана всегда лежала без движений. Это было странным. Жанне казалось, что она себя контролирует. Специально не хочет двигаться. Даже если все конечности ее начинают становиться парализованными.

Зачем она это делала? Зачем так насиловала себя?Жанне было невдомек. Но ей всегда было свойственно наказывать себя. Хотя наказывать, по большому счету, в принципе, было не за что. Она представляла Оксану в момент знакомства с этим ужасным Им прекрасной молоденькой талантливой девушкой с открытым миру сердцем и распростертыми руками для любви. Чистой, безупречной, наивной, мягкой, душевной и готовой отдать все во имя святой любви.