Пора разъяснить значение некоторых слов в этой главе… Ну да, главы, как таковой, ещё нет, а я уже с комментариями спешу. Хорошо устроился, придумал заглавие… «Перед грозой» – потрясающая пошлость… не только излагать, так даже думать стыдно!
Синяк, алкаш, алканавт, пьянь!… Не стоит впадать в тину частной жизни всяких мироедов, есть другие люди .)
НИКОЛАЙ
Сын состоятельных родителей, салонный шаркун, вечный студент, поэт, бабник, выпивоха, заика, умница – далеко не полная характеристика на Николая Александровича Коншина… Что ещё? Ах да, ко всем перечисленным качествам, необходимо добавить дремучую аполитичность и пристрастие к исполнению романсов.
Родители Николая и единственная сестра утонули в Волге, когда парню исполнилось двадцать лет. Лодку, во время праздничных катаний по реке, протаранил пароход…
Оставшись один, молодой, совестливый человек опечалился, поклялся вечно хранить память о безвременно покинувших его родных, но время взяло своё. Душевная боль утихла, близких не вернёшь, заниматься отцовским делом в молодые-то годы скучно, даже где-то неудобно. Часто посещать занятия в университете – банальность, достойная посредственности. Другое дело написать статью в журнал «Геология России»… Даже три статьи, вызвавшие бурную реакцию профессоров-ретроградов. Пусть возмущаются, негодуют… Россия бурлит, богемная молодёжь манерничает, футуристы шокируют, декаденты отрицают, все пророчат… Вот это пик жизни, вот это перемены! Открываются новые салоны, дорогие рестораны, шампанское пенится, кружит головы… Серёга Есенин – гений и дерётся нормально… Коншин пишет не хуже Серёги, тоже гений. Вова Маяковский равнодушен к драке, но девки его любят, чем он их берёт? Не морковкой же… Салон мадам Полины полное дерьмо, салон Кульчицкой самый дорогой, а толку?.. Скучно, надоело!… Эх, чем бы заняться, стоящим?..
Большую половину унаследованных денег Коляша спустил на ветер самостоятельно, остальное – заслуга революции и победившего пролетариата. Гегемон, обвешав грудь красными бантами, распевая песни, долго колобродил по мостовым, мочился в подворотнях. Вскоре песни орать прекратили, но справлять малую нужду продолжили, преимущественно в парадных подъездах. Не то чтобы сильно прихватило, нет, лили на мраморные лестницы из принципа. «Не одним нам в дерьме жить, попробуйте и вы баре-буржуины». Дворники вкривь и вкось забили парадные подъезды горбылём. Что с них взять, они не настоящие пролетарии, не передовой класс, так, прихвостни. Все сословия потащились через чёрный ход, да так и привыкли. Революция победила!
Но контра ещё не сдалась. И погнали комиссары пролетариев свою власть защищать, дескать родную, советскую… Иначе, мол, вернутся хозяева фабрик, заводов, дворцов, пароходов да спросят таких сяких смутьянов: «По какому праву воровали, растаскивали хозяйское добро?» Всех найдут, призовут к ответу, и в кутузку… Что поделаешь, надо так надо… в армии кормят поди… и поживиться можно остатками буржуйского добра. Рабоче-крестьянская молодижь, туды её мать, «покинула хаты, пошла воевать…»
К Коншину это не относится, он «за революцию», но врождённый пацифист…
– Паци… чево?
– Умиротворяющий. Я против войн и насилия…
– В ресторане кто дрался с?…
– Мы дискутировали.
– Додискутировался, скубент. Скажи спасибо, что с офицерьём дрался, а не с нашими. Так офицериков к стенке, этого и барышню в лагерь на перековку.
Скорый пролетарский суд закончен, уставший чекист потянулся, зевнул и продолжил наслаждение морковным чаем. Во дворе раздались беспорядочные выстрелы. Цербер революции бил когтистой лапой по черепушке заумной части общества. Надоели её полемики, поэзии, романсы, салоны и прочее мещанство. Некогда с вами тары-бары разводить. Не желаете добровольно работать на пролетарское государство, не надо… работайте по принуждению: лопату в руки и: «Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит…»
Лопата, кирка, лом, тачка – инструменты перековки недругов советской власти в… её непримиримых врагов… если выживут.
К исходу третьего года заключения Коншин отощал, покрылся коростой, смирился с мыслью, что человек смертен. Жизнь уже не представлялась некоей особой ценностью, за которую необходимо во что бы то ни стало цепляться. Спокойно и обыденно зэк влился в тихую стайку доходя: грелся у титана, подлизывал тарелки, кастрюли, сосредоточенно рылся в помойке, обсасывая рыбьи головы, вернее кости от рыбных голов. Доходяг, из гуманных соображений, на общие работы не гоняли… не хватало, чтоб по пути подохли. С мертвяком по пути канители не оберёшься, отвлекай конвой или ищи труп на обратном пути, а его, может, снегом занесло, может, волки или собаки утащили… Начальство решит, что сбежал, что не досмотрели, пиши рапорт. А когда конвоирам рапорта писать, коль и так людей не хватает? То-то и оно, людей, не зэков, конечно, беречь надо. А доходяги пускай уж в жилой зоне, под присмотром околевают, тут и врач есть: если что, засвидетельствует смерть, бумагу оформит, грамотный, поди, до лагеря главврачом служил. Другие зэчата сволокут в сарайку… Николай понимал, уже скоро, максимум через неделю, и его оттащат… Жизнь хороша, в любом состоянии, но умирать легче, когда организм истощён и не сопротивляется. Прижавшись спиной к тёплому чану, разговариваешь с человеком обо всём, прежде всего о хорошем. Незаметно засыпаешь, а он всё говорит… Приятно засыпать под чей-то рассказ о путешествии по горам, о неземной красоте балета, о… Просыпаешься, рассказчик уже мёртв, лицо застыло с блаженной улыбкой на устах, тело не распрямляется. И не надо его распрямлять, там, в сарайке, почти все такие… сидячие. И в общую яму некоторые так падают, что как бы сидят, другие лежат, поджав колени. Археолог, профессор Самсонов утверждал, что на востоке в сидячем положении хоронили только вождей и правителей. Тело его упало в яму на бочок, видимо их род не был знатным. Не важно, как и где похоронят, важно другое – отойти в благости…
С очередным этапом в ОЛП (Отдельный лагерный пункт) пригнали Строителева – однокурсника Николая по университету. Алексей только год мытарил, силы и большевистский задор ещё не иссякли. Совершенно случайно он узнал в полустертой человеческой тени бывшего фаворита золотой студенческой молодёжи – господина Коншина. В стенах Alma mater они не очень-то поддерживали отношения, даже недолюбливали друг друга. Николай – пофигист и умница, Лёшка – глуповатый романтик-революционер, бескорыстный ратоборец за освобождение трудового народа. Организовывал всяческие сходки, студенческие митинги… Освободил, за что и посадили. Пролетариат-то один, а борцов за его освобождение много, всем места на арене битвы не хватает, вот и попросили Строителева подождать до лучших времён, лет этак… десять… с гаком вольного поселения до особого указа, а там видно будет. Но не тот человек большевик Алексей Строителев, чтоб безропотно сдаться судьбе, даже по приговору ослеплённой бюрократами пролетарской Фемиды. Приносить пользу обществу можно и в заключении, не зря же учился в университете. Первым делом Алексей принялся за доходягу Коншина. Нечего помирать, надо делом заниматься, уголь искать, руду, бокситы. И хотя Алексей в геологии, как и в других прикладных науках, смыслил немного, но в людях толк знал. Он помнил бурную реакцию профессуры на статьи Коншина о прогрессивных методах поиска полезных ископаемых. Как тогда всполошились ретрограды, о, бумажные души! Раз буржуазная профессура так ощетинилась, значит Коляша прав.
Под воздействием дружеской заботы и улучшенного питания, доходяга начал подавать признаки прежнего интереса к биологической активности собственного тела. Тем временем, Алексей вёл работу с лагерным начальством за возвращение к жизни ещё пяти дистрофиков, но, то ли из-за слабого здоровья, то ль по другим причинам, трое из пяти отправлены в сарайку, и, после достижения ровного счёта в сотню трупов, партия тел была предана мёрзлой земле. Сарайка приготовилась к приёму очередной сотни. Коншин, к счастью, в рядах претендентов на свободные вакансии общей могилы уже не состоял. Его зачислили в состав бригады геологов под научным руководством заключённого Алексея Строителева. Первопроходцы-искатели готовились к дальней экспедиции, за Полярный круг.
