Однажды на рассвете в дверь полуземлянки громко постучали. Недовольный ранним визитом, пан Ян открыл засов. На пороге, весь в коже и портупеях стоял пан, пшепрошем, стоял товарищ Войтех… Ещё раз просим прощения, на пороге стоял красногвардеец Вася. «Матка Боска, Войтех!» Братья обнялись, из глаз Яна брызнули слёзы. Старый стал, сентиментальный. Сердечная встреча затянулась до поздней ночи, до первых петухов. Осушено не два и не три жбана доброго хозяйского вина, чего не случалось ни разу за всю совместную жизнь. Под утро аполитичный Януш выразил желание вступить в войско гетмана Пилсудского и навсегда закрепить за Польшей земли «от можа, до можа»… Вот тебе законопослушный гражданин Российской империи, «сколько волка ни корми», а пшеку все два моря подавай. Войтех, как политически подкованный, предрекал мировую революцию и обещал самолично отрубить голову недобитому пану Пилсудскому, чтоб не смущал умы русских аграриев польского происхождения....
Уснули в согласии.
На следующий день в местечко сунулись жовто-блакитные. Получив от красных неожиданную взбучку, паны добродии ускакали. Свист и улюлюканье краснопузых были преждевременными. Через три дня подлые петлюровцы с большим численным перевесом вернулись и, после небольшой, но яростной стычки, заняли полунаселённый пункт. Красногвардеец Вася, покинувший по общей тревоге родную обитель, в кустах не отлеживался. Проявляя недюжинную ловкость и боевое мастерство, рубился в самой гуще врага, там же столкнулся нос к носу со своим закадычным дружком и соперником среди поклонниц, Тарасом Семенюком. Полоснув приятеля по спине саблей… плашмя, разумеется, Войтех проскакал на подмогу командиру. Там его настигла и выбила из седла вражеская пуля. «Если смерти, то мгновенной, если раны…» Рана была как в песне – небольшая, но в голову.
Тёмной ночью, вернувшись к сознанию, боец пробрался в родную землянку. «Езос Христос! Живой!» Пан Ян, имеющий некое представление и навыки в ветеринарии, перевязал брата исподними рубашками покойной матери, хранящимся лет двадцать в кованном сундуке бабушки, тоже, естественно, покойной. Недели полторы раненый отлеживался в схроне. Брат лечил брата народным способом – прикладывал к ране листы подорожника и промывая её крепким самогоном. На медицинском поприще Ян добился поразительных успехов. Вскоре Войтех поправился и стал исчезать по ночам. Видимо, проводил пропагандистскую работу среди многочисленных вдовушек, ох как истосковавшихся по настоящей мужской пропаганде. Однако в подпольной деятельности много сложных моментов и неписанных правил. Не обходится без измен и предательств, не важно по какой причине они совершены, по идейной, корыстной или из ревности. Увы, Войтех не солнышко, обогреть всех желающих не в состоянии. Некие слухи докатились в коридоры жовто-блакитной власти. К землянке Божемских, в смушковых папахах, с обвислыми усами и запахом самогонного перегара явились яркие представители национальных патриотов. Во главе тройки героев важно ступал Тарас Семенюк. Уж больно обидный показался казаку удар шашкой по спине, да ещё плашмя. Смачно матерясь, он долго тряс Яна за грудки, припоминая ляху все претензии украинского народа к Речи Посполитой. Из конкретных вопросов, выделялись три: где Войтех, где самогон, где сало? Самогон нашёлся сразу, сало – после двух подсрачников, полученных Яном от коллег Тараса, явно страдающих похмельем. «А Войтеха, паны добродии, не бачыв, кажуть вбылы його ваши козакы. То, панэ Тарас, дуже добрэ, бо цей краснопузый брат з комунякамы забрав у мэнэ майжэ всэ сало и кабана на шисть пудив». Опохмелившись, казачество подобрело и, пообещав безмозглому ляху большие напасти, а его брату пулю в сраку, удалилось, прихватив невесть откуда вышедшего во двор петушка. Птицу пан Ян отдал без всякого сожаления, даже с удовольствием, поскольку для представителей украинской власти ему ничего не жалко… тем более, чужого, соседского. Своих же курочек он держал в надёжном месте и раздавать кому ни попадя не намеревался. Войтех, глядя из-под собачьей будки, где была обустроена наблюдательная щель из схрона, лишь посмеивался над действиями Тараса и его козаков-петлюровцев. Один из них недавно сбежал из красноармейского отряда. Оно и понятно, после смены командира многие оставили краснознамённые ряды. Кому охота воевать просто так – за идею. Войтех тоже подумывал о Пилсудском, но товарищи свыше прислали в летучий отряд нового комиссара, убедительно пропагандирующего задачи мировой революции. Боец революции попал на искусный крючок пропаганды и личного обаяния политработника. Ах, какой славный у них в отряде комиссар был… Анелька Свидерская не менее хороша… Даже брат Ян не обошел вниманием: «Курва, пся крэв! Яка матка, така дзятка!» Давным-давно, по глупой молодости, Янек сватался к матери Анельки Альбине Медуньчик, но та, поднеся неудачливому жениху гарбуз, вышла за Болика Свидерского. Чахлый Болик в девятьсот пятом году умер от поноса. Альбина, оставшись без средств к существованию и с малым дитём на руках, передала Яну, что согласна стать его женой. Увы, то ли арбуз оказался слишком тяжёл, то ли память у Яна крепка, вдова осталась при своих интересах. «Альбина до сих пор стать держит, но брат Януш обозлён на весь их род и не одобряет моих устремлений. Старый уже, годов пятьдесят стукнуло, а то и больше. Не стоит его расстраивать, лучше сегодня к Ганке Махновецкой схожу, тоже хороша». На самом деле сомнения терзали Войтеха не по причине родовой неприязни брата к родне Свидерских. Красноармейцу не столько была мила Анелька, как чувство к далёкому комиссару, грезившему мировой революцией и освобождением угнетённых масс. Душевные метания не давали покоя блудливому телу. Получив отлуп от одной, подтоптанный парубок находил отраду в объятиях другой вдовствующей Марухи и обычно возвращался в схрон только под утро.
На православного Спаса сосед Яна Роман Бурковский шепнул через тын: «Убылы Войтеха паны добродии у мэнэ в выногради. Зараз туда не ходы, бо бачыв там людей в кущах с обрезами, може тэбэ пиджыдають». Разузнав подробнее, где лежит тело брата, Ян опечалился. Ромка врать не станет. Предварительно сняв дёрн и выложив его в сторонке, выкопал под орехом глубокую, узкую щель. Тёмной ночью прокрался к Романовым виноградникам и стал швырять по кустам камнями… Тишина, засады не наблюдалось. Может, ушли или уснули с перепою, праздник всё же. «Поцюлюйте пана в дупу, пан Ян на Спаса мед пыв» – злобно молвил невидимым врагам Янек, положил тело брата на веретку и поволок к свежевырытой могиле. Вот так: в ночи, без соборования, без отпевания, без ксендза похоронил Ян Божемский самого любимого, на сей грешной земле человека – младшего брата Войтеха. Опасаясь осквернения могилы, тщательно притоптал её, положил дёрн на место, и тут (Сам Бог помог) хлынул ливень, ударила гроза, смывая все ночные следы. От горя и возбуждения Ян в ту ночь так и не заснул. Молча лежал, тупо и монотонно размышлял. «Кто выследил и убил брата? Может Тарас Семенюк, мо Лозинский, тоже подбивавший клинья к Анельке, мо кто из братьев Лозанов, шлявшихся по ночам с известной грабительской целью? Царство небесное, Войтех».
Петлюровцы зацепились бы в местечке надолго, но власть прибирал в костлявые руки сыпной тиф, а с таким грозным противником лучше не связываться. Атаман жовто-блакытных – Батько Йосып Тонкопий, нашёл новое место для передислокации, что особых забот не принесло, ибо подобных населённых пунктов существовало бесчисленное множество. Всегда можно найти гарнизон послабее и выгнать из насиженных хат. Патриоты, как и подобает истинным героям, покинули тифозное местечко ночью. Эпидемия подобно грибнику бродила из хаты в хату, часто возвращаясь (шаг вперёд, два шага назад). Бабы над покойниками уже не выли, а мужики гробы не строгали. Хоронили молча, в одном месте без разбора на вероисповеданье (не до того), посыпая трупы известью. Там, на том свете, Бог разберётся, кого куда направить.
Ян переселился из землянки в винарню и задумался, что ему теперь делать с ведром золотых червонцев?
