Он позволял себе это только с самыми безнадежными больными. С такими, вытащить которых было нельзя ни при каких обстоятельствах. Так он защищался от самого себя, когда терпеть было уже невмоготу. О человеческом возмездии он думал ровно столько, сколько это было необходимо, чтобы соблюдать осторожность. Там, где ему приходилось работать, никому и в голову бы не пришло проверять его работу. В этот раз желание не приходило долго. Так долго, что он уже начинал подумывать, а не исцелился ли он? Это было бы чудом. Доктор верил в чудеса. Он сам часто был их свидетелем.

То, что пациент безнадежен, доктору было ясно. Рана в боку была огромна. Большей части ребер с левой стороны просто не было. Легкое схлопнулось и через дыру было видно сердце. Казалось, оно, как испуганный ребенок, хочет свернуться калачиком, забиться под одеяло и уснуть. Сестра молча смотрела на него. Человеческие глаза – орган речи и слуха. Когда долго работаешь в маске, это понимаешь и начинаешь так разговаривать. Взгляд сестры сказал доктору именно то, что он и сам видел.

– Вы идите, приготовьте следующего и позовите санитаров, тут мы уже не нужны, – сказал он сестре и, убедившись, что она вышла, повернулся к больному. Жизнь, казалось, уже отсоединила от тела почти все миллионы и миллиарды тоненьких невидимых ниточек, которыми была к нему привязана и вот-вот должна была сорваться и выпорхнуть на свет. Момент приближался. Смерть тоже была чудом. Доктор знал это. Он видел много чудес за свою жизнь.

Доктор хорошо помнил свою первую смерть. Помнил состояние присутствия перед чем-то невообразимым. Но еще лучше он помнил другое свое одуряющее до звона в ушах состояние свидетеля ухода жизни через его руки. Помнил чувство близкое к восторгу и упоению точно и правильно описанное у Пушкина в «Маленьких трагедиях». С тех пор доктор попался. Точно так же, как попадаются на наркотики, секс или первое преступление. Доктор знал свой диагноз.

Он еще раз оглянулся назад, а потом сунул руку в рану и ощутил пальцами завораживающее движение сердца. Он коснулся его, обвел его пальцами, погладил и, сделав паузу, быстро сдавил со всех сторон, ощущая почти, как свое собственное. Пульсация резко ускорилась, теряя амплитуду и затем, внезапно, все стихло. Доктор безвольно опустился на пол прямо у стола. Пальцы на руках и на ногах кололи тысячи иголочек. Доктор ждал, когда пьянящая волна, накрывшая его, схлынет и оставит с чувством наполненности и покоя. Больше всего в этот момент доктор желал, чтобы этот раз был последним. В такие моменты, он искренне верил в это.

Официально они брак не расторгли, но их отношения стали даже глубже и ответственнее, когда с них спали лишние ожидания. Жили они с Викторией, как муж и жена. Стали жить, как брат и сестра. А развелись потому, что выросли и поняли, что не совпадают там, где нужно, чтобы жить вместе. И никаких обид, никаких претензий. Новый муж Виктории Александра вначале принял с опаской, но потом увидел, что тот дистанцию держит верную, живет своей жизнью и успокоился. Так что и с новым мужем Виктории они даже подружились. Вокруг все удивлялись, зачем вообще они развелись, если так хорошо друг к другу относятся.

С Викторией Александр встречался от случая к случаю. В основном, когда надо было помочь друг другу, но был в курсе всех ее проблем. Основная была в том, что Виктории не получилось забеременеть и, после лечения, ей оставалось только ЭКО. Времени на сбор документов, официальный развод и новый брак было мало. Не в сорок же лет рожать первого ребенка, когда уже сейчас начинаешь чувствовать, что далеко не так здорова и молода, как раньше. Да и не хотела Виктория новых официальных отношений. Почему? Александр не спрашивал. Просто отметил для себя и предложил:

– А чего тебе ждать? Ты со мной на очередь встань. Свидетельство о браке у тебя есть. Я тебя прикрою, где надо будет, а он только семя сдаст.

Виктория только рассмеялась. Дикая ведь идея, но через месяц вдруг сама позвонила и спросила, точно ли он готов им помочь? Дальше все пошло по заведенной рутине. Все делала Виктория. Присутствовать самому Александру пришлось всего несколько раз. Только однажды возник скользкий момент. Сестра выдала Александру баночку, которую он передал новому мужу. И вдруг что-то словно стукнуло его по голове. Он вошел к медсестре в кабинет и сказал:

– А баночку-то вы мне дали?

Сестра смутилась.

– Я же вам дала? Разве нет?

– Нет, – сказал Александр уверенным голосом.

Сестра выдала ему новую и он, выйдя из кабинета, сразу же направился в туалет. Он еле успел и сам потом удивлялся, как уверенно он забрал баночку с драгоценным содержимым у нового мужа и вошел с ней в кабинет сестры. В кабинете он отдал свою, а ту спрятал в кармане. По дороге домой он не мог избавиться от мысли: «Как странно устроена жизнь! На секунду потерял контроль и отец уже кто-то другой.»

Они со своей бывшей были даже внешне похожи, поэтому мальчик, как все говорили, вышел в маму. И все же мысль о том, что она не просто догадывается, а знает, точно знает о его подмене никогда не покидала Александра. Каждый раз, когда они встречались глазами, ему казалось, что она говорила взглядом: «Я знаю. Я знаю. Я знаю.» Но подтвердить свою догадку Александру не удавалось. И только однажды, его сердце екнуло чуть сильнее. Они гуляли по осеннему парку втроем. Шли по аллее, Арсений пинал ногами опавшие листья и, кажется был абсолютно рад жизни и всему, что происходит вокруг, как и должны быть счастливы здоровые любимые дети. Виктория шла рядом с Александром, смотрела на Арсения и, как бы невзначай, сказала:

– Хороший мальчик растет. У нас.

– Да, – сказал Александр. – Я так рад, что ты счастлива.

Он посмотрел на нее, но она уже смотрела в другую сторону.

Евгений сидел перед компьютером и молча смотрел на заголовок своей статьи. Чем дальше, тем больше он понимал: статью не примут. Если он напишет то, что думает, что знает… нет. Это будет скандал. В кулуарах друзья коллеги будут говорить, что он прав, но общее мнение будет убийственным. Евгений выдохнул и откинулся на спинку кресла, положив ноги на стол. Он стал вспоминать их с Женей.

Он вспомнил как они встретились с ней во второй раз. Прошло уже несколько лет с того их лета. Они встретились, и она посмотрела на него так ласково, так открыто и по-дружески, что его сразу же отпустило. Жене было уже четырнадцать, и она теперь стала очень красивой девушкой. Костер горел во всю. Бревно, на котором он сидел было уже другое, побольше, поудобнее. Женя подошла и села рядом. И опять, как тогда, повинуясь внутреннему движению, он придвинулся к ней вплотную.

Женя прислонилась к нему так естественно и так по-женски, что он чуть не задохнулся. Такой интимности, такой близости он даже не мог предположить. Как будто бы не юная почти девочка, а взрослая, зрелая женщина, абсолютно осознающая все древние механизмы, сводящие их вместе вдруг оказалась рядом с ним. Как будто бы в миг стали они с ней такими же древними и молчаливыми, как и звезды в ночном небе. Такими же мудрыми, как античные боги, жившие когда-то.

Он вдруг подумал: «А если бы мы тогда попались? Если бы кто-то увидел? Что бы тогда стало?»

Тогда. Тогда ему самому было едва тринадцать, а ей… И тем не менее их сразу дико начало тянуть друг к другу. Они проводили вместе все, вообще все время и только поздно вечером мама уводила ее домой. Бабушки шутили: «Наши Жени идут», даже в именах они были созвучны: Евгений и Евгения. Совершенно не сговариваясь друг с другом, они искали уединения и делали это так правильно, что ни разу не вызвали подозрения. Обнимаясь и целуясь там, где их никто не мог увидеть, они не могли остановиться. И только один раз, когда все зашло уже слишком далеко, Женя тихо сказала: