Доктор улыбался, и мы оба знали, что отказаться от его услуг может только моя сестра, а я лишь играла роль капризной девчонки, которую он якобы лечил от чрезмерной мечтательности и от больного воображения. Но разве от этого лечат? Никто не задавался вопросом, зачем мне психотерапевт на самом деле. Родителям было больно видеть, что я живу жизнью, которой они никогда не могли позволить себе. Свободной жизнью без шаблонов и ярлыков. Я была ходячим доказательством провала всех их убеждений. И, как самые банальные эгоисты, они стремились заточить меня в клетку «работа – дом», чтобы сказать мне однажды «А ты что думала? Так все живут!». И убедившись, что я так же несчастна, как и они, они бы пошли на свою дурацкую работу. Удовлетворенные и злорадствующие, где-то внутри себя, они были бы довольны тем, что отрезали мне крылья под предлогом заботы и родительской любви. Но я не злюсь. Я сама их выбрала где-то и когда-то. А если не выбирала, то все равно люблю. Старшая сестра, увидев мою унылую физиономию в аэропорту, вздохнула как-то очень тяжело и закусила губу. Она не считала меня сумасшедшей, и она вовсе не думала, что мне требуется какая-то помощь психотерапевта. Просто она поняла, что мне адски одиноко на этой земле. А так как все ее время занимала очень ответственная работа, свою заботу она выразила в найме психотерапевта под предлогом моего нестабильного эмоционального состояния. Этим жестом она лишь хотела скрасить моё одиночество и дать выход словам, застрявшим в моем горле. Я знала, что ее слова были лишь отголосками родительских нотаций. Сама же она желала для меня лишь одного, чтоб я перестала чувствовать эту гадкую пустоту внутри себя.
Я ходила по комнате, пытаясь принюхаться и учуять мои сигареты. Пошарив рукой за шкафом, который скучал в углу оранжереи, я обнаружила пачку, приклеенную скотчем.
– Фильмов насмотрелась, ненормальная! – я сказала это вслух, но доктор даже не посмотрел на меня. С кухни доносились запахи. Скоро завтрак. Доктор всегда приходил к завтраку. Осмелюсь предположить, что жена не радовала его завтраками. А может, этой жены и вовсе не было. Может он носил обручальное кольцо лишь бы казаться недоступным и привлекательным супер – доктором для таких увлекающихся натур как я.
– Слушай док, хочешь, я погадаю тебе по руке? – я подошла к нему, закурив сигарету, взяла его руку и поцеловала ладонь. Как-то наигранно удивлённо он вытаращил свои зеленые глаза. Но, я готова поспорить, в прошлый раз его глаза были серыми. Доктор забрал свою руку и начал рыться в сумке. Смущение у мужчин так комично проявляется. И почему-то если хоть раз увидишь, как он смущается, уже никогда не станешь его хотеть. Я рассмеялась. Мне нравилось играться с доктором. И я знала, что никуда он не денется. Ближайшие две недели точно. Потому что сестра оплатила его визиты заранее. Она просила меня соблюдать все рекомендации, которые он давно уже не давал. Он приходил слушать истории и жадно глазеть на меня в прозрачной сорочке. Успешный взрослый мужчина был в моей власти и ему это нравилось. Но я знала, что это лишь до тех пор, пока он так хочет. В любой момент я могла потерять его как игрушку на улице. И мне не будет жалко или тоскливо. Сестра купит мне другую игрушку. Доктор часто задерживался до обеда. Чаще всего по четвергам. Ему тоже нравился грибной суп.
– Я подумал, что было бы не плохо сменить обстановку наших встреч. Например, мы можем перенести их в мой офис, – он произнёс это с наигранной важностью.
– Я не выйду до Нового года! Ты забыл?
Доктор надул губы и вздохнул. Мне показалось, что его обрадовал мой ответ. Зачем он предложил эту нелепость мне до сих пор не понятно. Что поговорить, что ли не о чем?
– Доктор, хочешь сказку?
– Вы спрашиваете это каждый раз, когда я прихожу, но все равно рассказываете совсем не сказку, – он поставил диктофон на стол.
– Это потому что ты записываешь. А эта сказка самая дорогая для меня и ее никуда записывать нельзя. Она есть только у меня в голове.
Мы помолчали совсем не долго, и я опять заговорила.
– Эта сказка о нем.
– О ком? – спросил меня доктор.
– О моем друге.
– Вам нужно рассказать мне эту историю так, как было все на самом деле, без выдумок про диких животных. Тогда мы сможем разобраться в ваших чувствах и эмоциях, – это звучало так смешно, что мне ничего не оставалось, как засмеяться и поперхнуться дымом сигареты. Доктор схватился за голову.
– Хорошо. Как хотите! – он сдался.
– Я расскажу, доктор. Прямо сейчас.
– Это очень хорошо, – он включил диктофон. Доктор уселся на полу, рядом с моими ногами, свисающими с дивана. О чем ещё могло мечтать мое эго.
– У меня был бонг из синего стекла и спички из дешёвой гостиницы. Мы курили примерно в одно и то же время.
– Кто мы? – перебил меня доктор.
Я погладила его дурацкие волосы, уложенные на бок. И посмотрела в его красивые глаза. Пожалуй, в его лице красивыми были только глаза. Он был похож на гномика. Его подвижное лицо создавало порой кучу морщин и впадин. Будь я даже самой заурядной простушкой, я не смогла бы полюбить всерьёз такое смешное лицо.
– Доктор, если ты будешь перебивать меня, я пойду спать!
Он закрыл лицо руками и вздохнул, показывая этим жестом, что больше слова не скажет.
– У меня был бонг из синего стекла и спички из дешёвой гостиницы. Мы курили примерно в одно и то же время. Всегда. Мой друг ходил в зелёных шортах и рваных кроссовках. У него была лысая голова и куча гениальных идей в ней, которые он никогда даже не пытался воплотить в реальность. Кажется, это было весной. Время года не имело значения. Мы жили на острове, в раю для таких бездельников как мы. Мы стали часто ссориться из-за денег и всякой ерунды, которая обличала в нем приспособленца и нахлебника. Последней каплей для меня стало его предложение купить мне платье и пойти в бар на поиски спонсора. Бред был в том, что мои деньги были не моими. Это была помощь одного мужчины. И я имела глупость рассказать об этом своему другу. Этой информацией мой друг пользовался в силу своей испорченной и приспособленческой сути. И мне даже кажется, что он хотел обмануть меня. Обмануть и потратить мои деньги на аренду какой-нибудь тачки. Я стала разочаровываться в нем каждый день. Все пространство в нашей квартире пахло его видимостью деятельности, его подхалимством. Его безделье скрывалось в бутылках пива и в моих сигаретах, привезенных с России две недели назад. Я их не курила. Они стали той единственной вещью, которую он мог взять у меня. Потому что ничего другого я ему давать не хотела. Раньше мне казалось, что нас объединяет какая-то высшая сила, какая-то кармическая связь. Но теперь я ясно видела, что наша дружба была прикрыта его паразитированием в разных вариациях и моим страхом – остаться одной. В тот день мы поссорились как никогда. Я раздавила синий бонг своей тощей задницей. Друг бросил его на диване. Хотя я сто раз говорила ему не оставлять бонг на диване. Для меня это была трагедия. Это было гораздо трагичнее ощущения того, что я теряю друга. Трагедия заключалась не в том, что теперь я не могла богемно курить. Трагедия была в синем цвете стекла. Это был идеальный цвет. Цвет моей души, прозрачно – синий, насыщенный, глубокий и пустой цвет. В нем была моя вселенная. Раздавленный бонг был для меня знаком. Я ушла. Рюкзак с купальником и двумя платьями, Чак Паланик и Пелевин, пакетик травки и восемь маленьких шоколадных кексов, бутылка воды и крестик с богом, которому молилась моя мать. Когда я уходила, дружок был в душе. Он пел какую-то дурацкую песню, и даже не помышлял, что когда он выйдет из ванной, меня не будет. В его жизни уже никогда. Я пошла в сторону моста. Там можно было перейти на другой остров и улететь в штаты. Как вовремя подоспела виза, которой я добивалась больше девяти месяцев. Мне не хотелось идти на другой остров, но там были вертолеты, которые доставят меня в аэропорт, чтоб свалить от сюда. И там он точно не станет меня искать. Да он вообще не станет меня искать. Он позвонит маме и пожалуется. 30-летний мужик позвонит маме и скажет, что подружка кинула его и ушла в неизвестном направлении. По дороге я никого не встретила или я просто никого не замечала. Лишь присутствие какой-то тяжёлой тьмы, будто ползущей за мной. Иногда я представляла эту тьму своей прабабушкой ведьмой. А иногда мне казалось, что это демоны, которые заставляли меня делать ужасные вещи. Вещи, о которых я никак не могла вспомнить, но бежала от них, чувствуя, что могу быть поймана возмездием. Все пространство было пусто. Я не видела никого и ничего. Я шла в чёрный космос, который делился на клеточки и был на ощупь расплавленной смолой. Ноги утопали в ней, и было невыносимо жарко как в аду. Но кто может быть уверен, что в аду жарко. Может быть, там жуткий мороз, от которого все замерзают заживо и, оттаяв, снова замерзают. И так бесконечно. Спросить было не у кого.
