В палатке у Кармен.

Проповедник тем временем говорил что-то о мертвых, которым скоро будут завидовать живые.

– Ладно. Пойдем, – дернула девчонку за руку Ника.

– Они там были. В туннеле, – пробормотала вдруг Муся.

– Кто? – удивилась Ника.

– Мертвые, – прошептала девчонка. – Меня кто-то звал снизу… Тихо так… Если б не ты…

Ника искоса поглядела на нее.

– Никогда не шути такими вещами. Раз не забрали – значит, не судьба пока. Да и на что ты им сдалась? Их и так в метро уже больше, чем живых.

Сергей Истомин по прозвищу Датчанин приподнялся и сел, потирая лоб. Огляделся – рядом дремала темноволосая девка. Кармен. Он пихнул ее в бок:

– Браги принеси.

– А тебе не жирно будет? – вызверилась она, но после того, как он всыпал ей в ладонь горсть пулек, сразу успокоилась.

– Сдачи не нужно, – буркнул он.

Она тут же нацепила пестрое кимоно и выскользнула наружу. Он знал, что щедрость всегда действует на нее умиротворяюще.

Его же все время словно червячок точил изнутри. Особенно после того случая: три года назад это было, еще до встречи с Машей, – а помнил он все, будто накануне случилось.

Он тогда обретался здесь же, на Китае. Ксюхина звезда к тому времени уже закатилась, но помочь Сергею она успела. Именно благодаря этой женщине первые годы доходягу Истомина боялись трогать – а потом он уже заработал себе имя и репутацию. Кто бы мог подумать, что из него, тощего студента, получится толковый сталкер: он разбирался в повадках мутантов, обладал какой-то отчаянной храбростью, спасавшей его в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях, когда ломались другие. Сам Датчанин особой заслуги в этом не видел. В сущности, мутанты – те же животные, а он еще до Катастрофы интересовался повадками лесных обитателей и чувствовал себя в лесу как дома. А храбрость… когда он понимал, что приперт к стенке и терять ему особо нечего, на него словно накатывало что-то. Наверное, это и называется – кураж.

В общем, к тому времени он был в авторитете у китайгородских пацанов. И однажды к нему подошел Кишка – обсудить одно дело. Когда Датчанин понял, что речь идет о совместном походе на поверхность, то сначала засомневался: одно дело – ходить в одиночку или с опытными коллегами, и совсем другое – брать с собой не проверенного в деле пацана. Хотя, какой пацан – Датчанин подозревал, что Кишке уже перевалило за тридцать, но выглядел тот худым и бледным, как многие в подземке. Острое личико бандита напоминало крысиную морду, в разговоре он забавно шепелявил. Кишка все же сумел убедить Датчанина, хотя сталкер потом долго удивлялся – зачем ввязался в эту, по сути, форменную авантюру? Просто захотелось, наверное, разведать новые места, еще не опустошенные коллегами. А из опытных сталкеров туда никто не подписался бы идти.

Кишка сказал тогда, что какой-то фраер ему толковал, будто есть магазин возле Кремля, куда никто не наведывается, потому что кто же в здравом уме пойдет к Кремлю? Но если, мол, зайти с другой стороны, откуда звезды кремлевские не видны, то можно в этом магазине знатно поживиться. Туда, небось, со времен Катастрофы никто и не ходил, и все там в целости осталось, потому что эта хрень в Кремле тогда же и завелась, когда все накрылось. Это мутанты, мол, появились не сразу, а она, зараза эта, с самого начала там сидела – с тех самых пор, как кто-то додумался эту биологическую разработку на Кремль скинуть. Пожалел, проклятый агрессор, видите ли, памятник архитектуры, чтоб ему к горгону в желудок живьем попасть, чтоб его вичуха птенцам на закуску утащила. Но ходили же сталкеры даже в Великую Библиотеку, откуда до Кремля вообще рукой подать, значит, попробовать можно было.

Датчанин вспомнил, что и правда, в том огромном, овеянном жутковатой славой еще в прежние времена, сером доме, что раскинулся на целый квартал у Большого Каменного моста, был продовольственный. В этом доме много чего было – Театр эстрады, например, даже кинотеатр. Да и по квартирам имело смысл пройтись – люди там явно жили не бедные. Конечно, соваться туда было авантюрой чистой воды, очень уж близко дом находился к Кремлю. С другой стороны, за годы, прошедшие с момента Катастрофы, все магазины в непосредственной близости от метро уже были опустошены, приходилось в поисках еды забираться все дальше и дальше. И сталкер решил в очередной раз испытать судьбу. Тогда, после нескольких удачных выходов на поверхность, о нем уже говорили как о везунчике. Хотелось еще раз попытать свое счастье.

План был такой: выйти с Третьяковки, а потом пробираться переулками параллельно набережной обводного канала, потому что по набережной идти было никак нельзя – оттуда отчетливо просматривались кремлевские звезды. По крайней мере, в прежние времена. Может быть, сквер, который находился на другом берегу обводного, и разросся так, что оттуда уже звезды не разглядеть, но лучше было не рисковать.

Датчанин помнил этот сквер: березки, елочки, еще какие-то липы, вроде, а может, тополя. Между этим бульваром и Кремлем – только ряд домов на набережной, стройки какие-то заброшенные и река. А с другой стороны, ближайшей к ним, вдоль сквера протекал обводной канал. На него глядел памятник Репину. А в самом дальнем конце сквера был еще один памятник, подаренный художником, который к тому времени жил уже вроде в Париже. Датчанин помнил этот памятник. Назывался он интересно: «Дети – жертвы пороков взрослых». И все эти пороки, отлитые в бронзе, вроде как выстроились полукругом: истощенная наркомания со шприцем, садизм с носорожьим рогом, прочие монстры. Но Сергей отчетливо помнил – крайней справа была война. Снизу она была одета в средневековые латы, а голова – в противогазе. За спиной – два крыла, больше напоминавшие лезвия кос. А в руках она держала вполне узнаваемую бомбу. Истомин подумал, что это очень кстати на тот случай, если вдруг все-таки на опустевшую землю прилетят инопланетяне. У них хоть будет подсказка, почему все накрылось медным тазом. Если, конечно, сами раньше не сообразят. «Так значит, война – это порок? Наверное, можно считать и так».

Датчанин наметил маршрут по карте прежних времен, заботливо запаянной в полиэтилен. Названия мелких переулков там не всегда указывались, но видно было, что пройти параллельно набережной вполне реально: для начала Ордынку пересечь, а там огородами, огородами… Кишка, услыхав об этом, развеселился и даже замурлыкал слышанную в детстве песенку про аморальное поведение какой-то Нинки с Ордынки. Истомин нахмурился: ему не нравилось такое легкомысленное отношение. Не то чтобы он был суеверным, но все-таки. И он предупредил Кишку, что если наверху тот не будет слушаться его беспрекословно, то он, Датчанин, ни за что не отвечает. Кишка сказал: «Обижаешь, командир». Но Сергей не подписался бы на все это, если бы не знал, что бандит, несмотря на то, что казался балаболом, когда надо, умел быть по-звериному осторожным и собранным.

Третьим пригласили Саню Резаного. Прозвище свое тот получил за несколько ножевых шрамов. О том, как он их заработал, Саня вспоминать не любил, и слухи по этому поводу ходили самые разные – поговаривали даже, что это очередная маруха из ревности пыталась его зарезать. Кишка сказал, что Резаный – меткий стрелок, за сто шагов попадает вичухе в глаз, и такой человек им просто необходим. Саня, вникнув в суть, заикнулся было, что от Полянки до этого магазина, судя по всему, гораздо ближе, чем от Третьяковки, но Кишка решительно заявил, что на Полянку он ни ногой. Там многим чертовщина, мол, какая-то мерещится: кто говорил, что это газ там выходит, а кто – что никакой это не газ, а что станция эта волшебная и можно там судьбу свою узнать. Кишка от судьбы ничего хорошего не ждал, потому узнавать ее совсем не стремился. И Датчанин его поддержал, в очередной раз дивясь логике братков, которые могли бесстрашно идти на нож, но бледнели, стоило только заговорить о призраках и тому подобных вещах.