– Я не знаю, – озадаченно ответила Анника. – У меня черно-белая память, она как негатив, причем цвета могут меняться на противоположные. Нет, не помню…

– Ладно, вернемся к желтым глазам. Может быть, это контактные линзы?

Линзы? Да, конечно, это могли быть линзы, если только глаза и в самом деле не были желтыми. Или зелеными?

Зазвонил сотовый телефон К. Заиграла мелодия греческой песни «Мой номер первый», взявшей первое место на Евровидении несколько лет назад. Инспектор покосился на дисплей и пробормотал: «Мне придется ответить». Он выключил магнитофон, встал и отошел к двери.

Он разговаривал долго, расхаживая мимо двери, играя интонациями голоса. Она встала и отошла к окну, откуда сочились в комнату звуки уличного движения. Анника выдохнула воздух на оконное стекло, и вид за ним затуманился. Когда же пятно растаяло, Анника увидела Хантверкаргатан – улицу, на которой жила в районе Клара. Услышала с грохотом проносившиеся поезда, старый медицинский центр Святого Серафима, куда она на днях водила Калле с воспалением среднего уха.

Как все это близко – всего в четырех кварталах.

Горло сжало судорогой. «Господи, как же мне не хочется двигаться!»

– Жертвы опознаны, – сказал К., возвращая Аннику к действительности. – Может быть, вы их узнали?

Пошатываясь, Анника вернулась на свое место, примостилась на краешке кресла и откашлялась.

– Мужчина – один из лауреатов. Он получил премию по медицине, – сказала она. – Его имя вылетело у меня из головы, но я его записала.

Она потянулась к сумке за блокнотом, но К. жестом остановил ее.

– Аарон Визель, – сказал К., – израильтянин. Получил премию вместе с американцем Чарльзом Уотсоном. Кто была женщина?

Анника покачала головой:

– Я ее никогда прежде не видела.

К. потер рукой глаза.

– Визель находится в хирургическом отделении больницы Святого Ёрана. Женщину звали Каролиной фон Беринг. Она председатель Нобелевского комитета Каролинского института. Она умерла в зале, видимо, практически мгновенно.

Все тепло улетучилось из рук Анники. Холод съел его, добравшись до кончиков пальцев, проник в кровь, заморозил суставы. Сделав неимоверное усилие, Анника набросила на плечи бабушкину шаль.

«Я видела глаза умирающей женщины. Она смотрела на меня, умирая».

– Мне надо идти, – сказала она. – Мне и в самом деле жаль, но у меня очень много дел.

– Тебе нельзя об этом писать, – сказал К., тяжело откинувшись на спинку кресла. – Твое описание толкнувшей тебя женщины совпадает с описанием предполагаемого убийцы. Ты – наш ключевой свидетель, поэтому я запрещаю тебе публиковать эти данные.

Анника, уже вставшая с кресла, снова упала на сиденье.

– Я задержана? – спросила она.

– Не глупи, – ответил К., взял со стола сотовый телефон и встал.

– Подписка о неразглашении берется только во время ареста, – сказала Анника. – Я не арестована, и никто вообще не арестован. Как же можно запрещать разглашение?

– Не воображай себя слишком умной, – сказал К. – Есть и другие способы запрета на разглашение информации, согласно главе двадцать второй, параграфу десятому, заключительной фразе акта о юридической процедуре. Этот пункт касается главных свидетелей. Запрет может быть наложен руководителем расследования, если речь идет об особо тяжком преступлении.

– Свобода слова защищена Конституцией, – возразила Анника, – а Конституция имеет приоритет перед распоряжениями. К тому же ты не руководитель расследования. В таких случаях расследованием руководит государственный обвинитель.

– Здесь ты снова ошибаешься. Руководитель пока не назначен, поэтому сейчас я исполняю его обязанности.

Анника встала и сердито наклонилась к К.

– Ты не можешь помешать мне рассказать о том, что я видела! – пронзительным голосом произнесла она. – У меня в голове уже сложилась вся статья. Я могу написать блистательный репортаж очевидца, на три страницы, может быть, на четыре, я же видела убийцу на работе, видела, как умирала его жертва.

К. обошел Аннику, развернул ее к себе.

– Какого черта?! – рявкнул он. – Если вздумаешь действовать в таком духе, то получишь такой штраф, что не расплатишься до конца своих дней. Сядь!

Анника замолчала и села, вдруг ощутив такую тяжесть, что у нее ссутулились плечи. К. повернулся к ней спиной и набрал номер на своем сотовом телефоне. Она молча сидела под огромными портретами, пока К. сердитым голосом отдавал кому-то приказания.

– Ты поставишь меня в невозможное положение, если я не смогу написать статью, – сказала она.

– Я плачу от жалости, – язвительно произнес К.

– Что скажут мои боссы? – продолжала Анника. – Что бы сказали твои начальники, если бы ты отказался расследовать преступление, потому что я так тебе приказала из-за того, что написала о нем?

К. тяжело вздохнул и сел.

– Прости, пожалуйста, – сказал он с виноватым видом. Потом, помолчав, заговорил: – Спроси меня о чем-нибудь, и, возможно, я отвечу на твой вопрос.

– Почему?

– Потому что ты не можешь об этом писать, – сказал он, в первый раз улыбнувшись ей.

Она на мгновение задумалась.

– Почему никто не слышал выстрелов? – спросила она.

– Ты их слышала. Так, во всяком случае, ты сказала.

– Но это было лишь слабое «паф».

– Пистолет с глушителем внутри длинной сумки должен произвести именно такой звук. Но ты не помнишь что-нибудь еще о внешности этой женщины? Какие у нее волосы? Как она была одета?

Она помнила только глаза и бретельки на голом плече.

– Должно быть, у нее были длинные волосы, иначе я бы обратила на них внимание. Но не думаю, что в них было что-то особенное. Наверное, они темные. Кажется, они были не распущены, а заколоты. Что касается одежды, то на ней было, наверное, вечернее платье. Во всяком случае, в ней не было ничего необычного. Она выглядела так же, как все. Ты не знаешь, как она попала в Золотой зал?

К. заглянул в блокнот.

– Мы сейчас отрабатываем списки приглашенных. Может быть, она там есть. Но точно мы этого не знаем. Некоторые свидетели говорят, что это был переодетый мужчина. Как ты считаешь?

Мужчина? Анника фыркнула.

– Это была девушка, – сказала она.

– Почему ты в этом уверена?

Анника скользнула взглядом по протоколам 1964 года.

– Она смотрела мне прямо в глаза и была ниже меня. Много ли найдется на свете таких низкорослых мужчин? К тому же она очень легко и непринужденно двигалась.

– Мужчины не могут двигаться так?

– Могут, но не на высоченных шпильках. Для того чтобы на них ходить, нужна многолетняя практика.

– Ты видела ее шпильки?

Анника встала и повесила сумку на плечо.

– Нет, но у меня на ноге наверняка остался синяк от ее каблучка. Можно, я позвоню тебе сегодня?

– И куда это ты собралась?

Анника остановилась. Ей показалось, что в просторном кабинете стало нечем дышать.

– В редакцию новостей. Мне надо поговорить с коллегами. Если, конечно, ты вообще не запретишь мне работать.

– Сейчас ты поедешь в спецотдел криминальной полиции и поможешь составить фоторобот убийцы.

Анника умоляюще вскинула руки.

– Ты что, с ума сошел? Время написания статьи истекает через два часа. Янссон уже рвет на себе волосы.

К. подошел к Аннике, глядя на нее с неподдельным отчаянием.

– Я очень тебя прошу, – сказал он.

Дверь открылась, и на пороге вырос офицер в форме. Сначала Анника подумала, что это тот же полицейский, что привел ее сюда, но оказалось, что другой, абсолютно стереотипный широкоплечий и высокий шведский выпускник полицейских курсов.

Остановившись в дверях, Анника оглянулась на инспектора:

– Ты и вправду назвал меня сучкой, охотницей за передовицами?

Не поднимая глаз, он взмахом руки выпроводил ее в коридор.

Она прошла мимо полицейского, выудила из сумки наушник и достала сотовый телефон. Полицейский, похоже, хотел запротестовать, но Анника ускорила шаг и оторвалась от него, не удосужившись даже оглянуться.