В районе у Бек все плотно задергивают шторы, так что по краям виднеется только голубое свечение от телевизоров.

Она не могла дождаться, когда окажется дома, откроет входную дверь в прохладный холл. Ее семья наверняка сидит перед телевизором, смеется над каким-нибудь тупым ситкомом. Скорее бы испытать чувство комфорта, принадлежности к семье и безопасности. Чувство дома.

По крайней мере, она об этом мечтала. Но тогда это должна быть чья-то другая семья. Не ее.

Поднимаясь по холму на свою улицу, она почувствовала боль в мышцах. Это была длинная смена. Эллен на нее рассердилась; она все-таки опоздала на десять минут. Взглянув на свое отражение в нержавеющей стали, увидела потекший макияж и вьющиеся волосы. Сделать ничего было нельзя. Сидя в окне «Макдрайва», она чувствовала, как горят предплечья; она даже не нанесла солнцезащитный крем.

Медленно подкрадывалось ощущение, что день Страшного суда уже наступил. Это когда от усталости кажется, что все идет не так. Она старалась не думать о Люке. Иначе начнет разбирать их разговоры; переживать. Осознает, что она ему вовсе не нравится, что она была такой дурой и все смеялись над ней.

Она медленно приближалась к своему дому. Стояла кромешная тьма. Ни в одном окне не горел свет.

Светодиодная трубка вспыхивает белым светом на густо-черном фоне. Я снова закрываю глаза. Слишком ярко. Мое горло пересохло, в голове пульсирует боль. Со стоном я тру глаза. Что-то задевает мою щеку. Моргая, чтобы сфокусировать взгляд, я смотрю на запястье. На нем висит пластиковый больничный браслет с надписью жирным шрифтом: Винтер, Ребекка. Неуверенно оглядываясь по сторонам, я замечаю вчерашнего полицейского, который спит на стуле перед кроватью.

О господи. Это будет намного труднее, чем я думала.

Когда я стояла в том темном туалете, холод, страх и усталость казались большим из двух зол. Но сейчас, очнувшись в больничной кровати, с сонным полицейским, блокирующим дверь, я понимаю, что, наверное, совершила ошибку. По глупости я решила, что просто смогу начать новую жизнь, что это будет так легко.

В комнате тихо. Слышны только сопение полицейского и приглушенный разговор где-то в соседней палате. Справа от меня окно. Возможно, у меня получится.

Я приподнимаюсь и сажусь в кровати, как можно тише. Моя рука перевязана и пахнет антисептиком, но почти не болит. Видимо, благодаря содержимому капельницы, присоединенной к моей кисти. Взглянув вниз, я замечаю, что на мне одна лишь тонкая больничная рубашка и нижнее белье. Кто-то раздел меня. Я чуть было не рассмеялась – сколько раз я просыпалась в чужой постели без одежды?

Полицейский громко всхрапывает и будит сам себя.

– Бек, – говорит он, протирая глаза и улыбаясь.

Я смотрю на него. Прошмыгнуть в ту дверь уже не получится.

– Ты меня помнишь? Я Винсент Андополис. – Он внимательно смотрит на меня. Все происходит слишком быстро. Я понятия не имею, что ему ответить.

– Смутно. – Мой голос все еще хриплый: спросонья и из-за обезболивающих. Лучше ничего не усложнять, пока я не выясню, что же, черт побери, мне делать.

Разумеется, я помню его. Это следователь, занимающийся пропавшими без вести, который назвал обоих моих полицейских-шоферов «недоумками». Мне не удалось как следует рассмотреть его вчера; в холодном, стерильном больничном свете он выглядит по-другому. Серые глаза и широкие плечи намекают на привлекательного мужчину, каким он когда-то был, но под рубашкой торчит внушительный живот, а волосы основательно поседели.

– Вы провели здесь всю ночь? – спрашиваю я.

– Не мог же я допустить, чтобы ты снова исчезла. Твоя мама готова судиться с нами, – говорит он, криво улыбаясь. – Как ты себя чувствуешь? – Он кивает на мою руку.

– В порядке, – отвечаю я, хотя она болезненно пульсирует, потом замечаю небольшую стопку вещей на стуле рядом. Он следит за моим взглядом.

– Твои родители беседуют с моим коллегой. – Он прочищает горло. – Нам еще нужно закончить пару процедур, прежде чем вы сможете воссоединиться.

На стуле лежат аккуратно сложенные пижамные штаны, футболка и нижнее белье, сверху расческа.

– Они уже были здесь? – Наверняка нет.

– Они не могли до конца поверить, пока не увидели тебя.

У меня кружится голова. Они были в палате. Смотрели, как я сплю. И все равно верят, что я их дочь. Наверное, синяк на моем лице подействовал и на них тоже. Самое серьезное препятствие преодолено, а я даже не приходила в сознание. Я не могу сдержать улыбку. Андополис улыбается в ответ.

– Должен сказать тебе правду, Бек. Я невероятно счастлив видеть тебя. Это настоящее чудо.

Чудо. Какой идиот. Как этот парень может быть следователем и заниматься розыском без вести пропавших? Паника, охватившая меня несколько секунд назад, отступает. Возможно, все получится.

– Это чудо, – повторяю я, расплываясь в притворной улыбке.

Он ничего не говорит, только пялится на меня. Наверное, думает, что это какой-то особый для меня момент.

– Когда я смогу выйти отсюда? – спрашиваю я.

– Возможно, к вечеру. Мы только должны уладить кое-какие формальности, и ты можешь ехать домой.

– Какие, например?

– Ну, у нас есть к тебе несколько вопросов. Потом тебя еще обследуют, чтобы убедиться, что ты здорова.

Я стараюсь не подавать виду. Я в полной жопе.

Он достает из кармана записную книжку.

– Согласно информации, которую я получил от полиции Нового Южного Уэльса, ты утверждаешь, что тебя похитили.

Я киваю. Чем меньше я скажу, тем лучше, по крайней мере, пока не выясню, что мне, черт возьми, делать.

– Ты знала человека или людей, которые тебя похитили? Я имею в виду, до похищения. – Я вижу нетерпение в его глазах.

Мотаю головой.

– Ты помнишь, где тебя держали? Любые детали, которые могли бы помочь.

– Все как в тумане. Я плохо помню, – медленно произношу я.

Он спокойно смотрит на меня, как будто ожидает, что я скажу больше. Молчание затягивается.

В конце концов он отводит глаза, захлопывает блокнот и кладет его обратно в карман.

– Я дам тебе немного времени прийти в себя, и мы продолжим после того, как тебя обследуют.

– И потом я смогу пойти домой?

Он фиксирует мой взгляд, словно ждет чего-то.

– Больше всего ты хочешь вернуться домой? – спрашивает он наконец.

– Да, конечно.

Я пытаюсь убедительно улыбаться, и спустя несколько мгновений на его губы возвращается кривая ухмылка.

– Медсестра скоро подойдет.

Дверь закрывается за ним со щелчком, и я вскакиваю с постели. Голова кружится, но я не обращаю на это внимания. Таща за собой капельницу, я сначала подхожу к окну. Это просто стеклянная панель, плотно запечатанная со всех сторон, открыть никак не получится. Наверное, здесь боятся, чтобы пациенты не спрыгнули вниз; три этажа все-таки опасная высота. На входе наблюдается активное движение. Доктора и медперсонал заходят в здание; больные ковыляют наружу. Множество машин и такси и карет скорой помощи. Даже если я надену одежду, которую оставили родители Ребекки, выйти отсюда будет непросто.

Я возвращаюсь к стулу и поднимаю розовую футболку и пижамные штаны с кошечками. Похоже, я примерно одного роста и веса с Ребеккой. Одежда вроде подходит. Повезло. Я беру расческу. Между зубчиков зацепились блестящие медные волосы.

Когда в палату заходит медсестра, я уже лежу в постели, невинная, как овечка. Если мне удастся пройти через это, то я получу новую идентичность. Награда в этой игре слишком велика, чтобы сейчас сдаться.

Я сжимаю кулаки, пока доктор ощупывает меня. Он прошелся по всему моему телу сверху вниз, обследуя его на предмет повреждений. Он уже на уроне лобка и громко говорит оттуда.

– Сейчас будет немного холодно.

– Может чуть-чуть потянуть.

– Почти закончили.

Я лежу с оскорбленным выражением, но на самом деле давно привыкла, что мужчины вслепую шарят там внизу.