И певчий тростник шелестел свои думы, Источник звенел, трепет шел по маслинам. И то, что казалось назойливым шумом, Теперь представлялось ликующим гимном. Все славило жизнь и Творца ее в вышних На том языке, что дарован природой. Трава полевая, нет жальче и тише, Несла свою лепту вдовицей убогой. И, завороженный, в предчувствии слова – О жизнь, до чего ты богата дарами! – Заслушавшись музыкой мира ночного, Давид пред пустыней пергамента замер. Пожалуй, это одновременно и самая сокровенная, и самая главная идея поэзии Марины Котовой – весь мир ее поэтической вселенной самим своим существованием, каждым своим дыханием хвалит Господа.
…Завораживающая красота Божьего мира… Но в русской поэзии разные поэты дали разные, непохожие, незабываемые образы красоты и понимали красоту по-разному. У М. Котовой красота не сопряжена с соблазном, острым ощущением греховности и покаянной работой страстной души, отдающей себе отчет в своей безобразности, с напряженной и прекрасной в своем полете работой мысли, что характерно для Блока: «И такая влекущая сила,/ Что готов я твердить за молвой,/ Будто ангелов ты низводила,/ Соблазняя твоей красотой…». Марина Котова органична и во многом безмятежна в своем восприятии мира, у нее, как у Есенина, не возникает желания в поисках гармонии примирить добро и зло: «Розу белою с черной жабой/ Я хотел на земле повенчать». К ней трудно отнести знаменитые строки Заболоцкого «…что есть красота,/ И почему ее обожествляют люди?/ Сосуд она, в котором пустота,/ Или огонь, мерцающий в сосуде?». У Заболоцкого внутренняя красота противопоставляется внешней, и священный огонь горит, в общем-то, в некрасивом сосуде. Пожалуй, больше всего Марине Котовой подходит понимание красоты Николая Клюева: «По Заонежью бродят сказки,/ Что я женат на Красоте». Вот такая обрученность красоте присуща влюбленной в прекрасный мерцающий мир Марине Котовой. Хотя, если говорить об огне, «мерцающем в сосуде», как о нетварных энергиях, пронизывающих живое – Марина Котова позабывший о себе созерцатель Небесного огня, скрывающегося за явлениями земной красоты. Заговорив о красоте, невозможно не вспомнить Платона, у которого истина, благо и красота всегда едины и нераздельно слиты. В своем знаменитом диалоге «Пир» Платон говорит о «лестнице прекрасного», начинающейся с постижения образов физической красоты и заканчивающейся постижением Красоты метафизической: «…начав с отдельных проявлений прекрасного надо все время словно бы по ступенькам подниматься ради самого прекрасного вверх – от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это – прекрасное». Восхождение по лестнице прекрасного начинается по Платону с созерцания зрительных образов, потом появляется способность созерцать красоту внутреннего мира души, далее – способность созерцать красоту законов, нравов и обычаев людей, за ней пробуждается дар воспринимать красоту философии и наук, видеть гармоническую красоту устройства мироздания, а самой высшей ступенью восхождения оказывается способность видеть красоту и прекрасное без оболочек и форм. Я далека от того, чтобы понимать ступени платоновской лестницы буквально – живая жизнь не терпит искусственных разделений, и в любой душе, дополняя друг друга и уживаясь между собою, живет желание постигнуть прекрасное во всех его проявлениях. Для меня важно другое – в русской поэзии работает поэт с ярким и редким даром восприятия красоты, поэт, к красоте горящий и уверенно и безоглядно поднимающийся по Небесной лестнице Прекрасного. «Как лес, источенный угрюмым короедом…» Как лес, источенный угрюмым короедом, Больной и чахлый, с сердцевиною гнилой, Мир, вынесший тысячелетий беды, Сегодня рушится, становится трухой. Все сдвинулось, горят костры кочевий. Бегут, стреляют, подрывают, жгут. Лениво ждут обильной пищи черви, И тянет сладким смрадом новых смут. Зияют реки черной рваной раной, Срывают вихри почв отравленный покров, Трещит кора земная, копят гнев вулканы, Не влагу облака несут, а кровь. Но зачумленным все прикол да лажа. И день и ночь, пресытившись игрой, Дикарь гигантским пальцем тычет в гаджет, Ждет откровений ленты новостной. И страшно жить средь общего распада, И как представишь – прошибает пот: Чернорабочих ангелов бригада В спецовках грубых только знака ждет. Повырубят, сожгут – следа не сыщешь – С нездешней яростью в пылающих очах, Чтоб новое взросло на черном пепелище, Как на горельниках кровавый иван-чай. 27 октября 2015 Как перед Богом, пред равниной русской Святослав Последний великий язычник священной земли, Святослав, Дремучая даль за тобою синеет горами, Заросшие старицы вьются ужами в лугах, – Ушедшая древняя Русь золотых волхований. Лесными слонами там в травах ступают дубы, Сияют в глуши горицветы твои, медуницы, По отмелям белым у говорящей воды Нагие, но в сбруе жемчужной, сидят водяницы. Там частые звезды глядят из небесных окон, И духи лесов, уловивши воздушные струи, С травой, со зверями общаясь своим языком, Качаясь в вершинах, в предчувствии солнца ликуют. Там, честь воздавая былинному богатырю, Хранят его след неусыпно угрюмые камни, Там предки по зову земной покидают приют, Чтоб биться за русскую волю с живыми на равных. Последний рубеж за тобою. Родной старины не предав И русских богов не стыдясь, победитель Итиля, Ты клялся Перуном и Велесом – богом скота Пред чванной и хитрой умом Византией. Погибших богов не зову я нарушить покой, Но корни крепятся в земле золотыми узлами. И так не хватает языческой, дерзкой, хмельной Закваски твоей, воли к жизни твоей, Святославе! 20 января 2014 |