– Я получил письмо от Йозефа Кербела… – выдохнул Жарко, снимая кепку и аккуратно вешая ее на крючок. – Он пишет, что в Белграде готовят переворот. И, скорей всего, Германия нам его не простит и для нас начнется война – война, к которой мы не готовы.

– Что еще он пишет? – Милица дышала спокойствием.

– Пишет, что на евреев опять начались гонения со стороны дружественных фашистам структур. Он с семьей не может покинуть Сербию. Милая, мы должны им помочь. Я давно его знаю, он хороший человек.

– Настолько хороший, что отказал тебе в помощи, когда ты просил, – нахмурилась женщина, убирая выбившуюся прядь черных волос за ухо. – Он неблагодарный, как весь их род.

– Мой отец учил меня помогать тем, кого однажды назвал другом, – виновато ответил мужчина, стараясь не смотреть в глаза жене. – Я помню, что он отказался нам помочь, хотя это и было в его силах. Но я не он, я помогаю людям, когда меня просят.

– Это-то нас и погубит. – Она сложила руки на груди. – Как ты собираешься ему помочь? Отправить за границу ты его не сможешь. Да и куда? Война повсюду…

– Они будут жить у нас, мы спрячем их от фашистов. – Брови Милицы взлетели вверх. – Будут прикидываться местными, пока не найдем способа вывести их в безопасное место.

– Я люблю тебя, Жарко, и я до конца с тобой, но мне от этой затеи не по себе. Пообещай мне, что наши дети эту войну переживут, что мы ее переживем и увидим восход солнца над свободным миром.

– …Я обещаю сделать все, чтобы так оно и было, – немного помолчав, ответил Жарко, а затем подошел и обнял Милицу.

– Нужно рассказать об этом Обиличу. Он должен знать, – прошептала его жена. – Так он сможет помочь, если что.

– Да-да, сегодня же поговорю с ним.

Радован Обилич был старинным другом Жарко, еще мальчишками они подружились, когда родители Попичича жили в Косово, в небольшом городке Обилич. Вместе ходили в одну школу, да и когда жизнь отправила их по разным дорожкам, связи они не теряли. На радость Жарко Радован на некоторое время переехал в их маленький городок. Жена Радована проходила курс лечения в одном из санаториев города. Друг к идее Жарко отнесся крайне скептически, но понимал, что доброе сердце друга не сломить разговорами…

Уже через месяц не стало Югославии. Разорвав ее на части, фашистская Германия продолжила свои завоевания. В одном из старинных особняков города Врнячка Баня расположился штаб гестапо. С первых дней капитуляции Югославии немцы стали устанавливать свои порядки, в частности направленные на евреев. Опасно для них было во всех городах и селах.

Жарко поселил семью Кербела в одной из частей своего дома с отдельным выходом, где и ему, и его жене, и их двоим малолетним детям было комфортно. Чтобы не бояться проверок, Попичич придумал легенду для Йозефа – они прикидывались родственниками, благо внешность позволяла сойти за местных. А детей не особо разглядывали, они бегали все в старой потрепанной одежде и перемазанные неизвестно чем.

Дочка Йозефа Мария-Яна с удовольствием играла с детьми Жарко – Предрагом, Драганом и Анной. Анна, которая была старше Марии на три года, любила играть с ней в саду. В те времена жена Попичича обучала своих детей французскому языку, ей нравилось его звучание, да и знание иностранного языка, думала она, пригодится в будущем. Мария-Яна частенько принимала самое активное участие в обучении. Ей так сильно нравилось звучание языка, что хотелось, чтобы и ее звали на французский манер. Из всех имен, что предложила Милица, ей очень понравилось имя Мадлен. Так и стали ее звать – Мадленка.

– До Мадлен ты еще не доросла! – смеялись над ней взрослые, когда девочка, хмуря бесцветные брови, требовала звать ее именно так. Ее всегда обижало, что взрослые чаще звали ее Мадди, подчеркивая, что она та еще грязнуля. Ведь по-английски «mud» – это грязь.

Пока в мире шла война, иногда еще встречались мирные уголки, где был слышен детский смех. Юной Марии-Яне уже стукнуло семь лет.

В дом Попичича часто приходили гости, и не все они нравились новоиспеченной Мадленке. Особенно ей не нравился мужчина по имени Радован, она не раз жаловалась родителям, что ее жутко пугает его суровый взгляд. Ей казалось, что он видит ее насквозь. В апреле сорок четвертого, как раз в канун Пасхи, Радован снова побывал в доме Жарко. Где он пропадал три года, Мадлен не знала. В тот день она невольно подслушала разговор Радована, Жарко и своего отца. Втроем они сидели на кухне при зашторенных окнах и разговаривали негромко.

– Пока для вас нет возможности уйти, – сказал Радован, покачав головой и глядя на Йозефа. – И дело вовсе не в проверках, – отмахнулся он. – Сейчас идет мощное наступление советской армии по всему советско-германскому фронту. Мы уже достаточно далеко продвинулись в отвоевании наших земель у фашистов.

– Неужели нет никакой возможности нам перебраться в Англию? – спросил Кербел.

– Пока ни единого шанса. Подождите еще чуток, и война закончится. Тут вам все равно практически ничто не угрожает, – развел руками Обилич. – Как у Христа за пазухой живете. – Он улыбнулся и похлопал по плечу притихшего Жарко.

– Для нас тут ничего не изменится. Уйдут фашисты, придут коммунисты. Еще неизвестно, что хуже, – прошептал Йозеф.

– Как ты заговорил-то, – ухмыльнулся Радован. – Коммунисты сейчас мир от коричневой чумы освобождают, а ты, крыса тыловая, – и без того круглые глаза еврея округлились сильнее, – ты отсиживаешься в доме доброго человека, который, так между прочим, коммунист. И у тебя наглости хватает оскорблять его в его же доме…

– Ну, тебе, Жарко, не пришлось бы меня тут прятать, если бы ты следовал плану изначально и переправил нас во Францию, – возмутился Кербел.

– Ты прекрасно знаешь, что на тот момент это было невозможно. Вывозить вас под бомбежками – не самый лучший вариант. Умирать за тебя я не собирался. – Голос Попичича отдавал сталью.

– А что ты забыл там, в Англии? – спросил Обилич.

– Хочу перебраться в США. – Он с вызовом посмотрел на двух сербов, те переглянулись.

– …Мы только за. Правда, вот помогать тебе не будем, – ответил Радован. – Мы и так всем городом для твоего народца много сделали, а даже спасибо не услышали, когда вам последний кусок хлеба отдавали. А теперь тебе коммунисты плохие, ну, может тебе в концлагерь охота, от которого Жарко тебя спас? Так я это устрою.

– Я твоих угроз, Рад, не боюсь, – нахмурился Йозеф.

– Боишься. Ты меня больше фашистов боишься. Я это в твоих поросячьих глазках вижу.

– Радован… – хотел вмешаться Жарко, но Обилич его остановил жестом руки.

– Через неделю партизаны и ОАЮ освободят Врнячку Баню, вот тогда и свалишь с нашей такой негостеприимной, – он сделал особый акцент на этом слове, – земли. А до тех пор сиди тихо и не рыпайся.

– Жду не дождусь, – сдержанно ответил Йозеф. – Только не забывай, что и я кое-что о тебе знаю и также могу сдать немцам.

– Ну попробуй, – хмыкнул Радован. – Мне даже любопытно на это посмотреть.

– А что? Один из жителей регулярно принимает одного из начальников партизанского движения в своем доме, ведет беседы, строит планы… им будет интересно. – Кербел закинул ногу на ногу, чувствуя свое, как ему казалось, превосходство. – Видишь, Рад, твои угрозы не работают.

– Видишь ли, Йозя, – Обилич встал из-за стола, выпрямился во весь свой исполинский рост. Он был скалой в сравнении с щупленьким Кербелом. – Ты очень боишься смерти, и сдай ты меня кому угодно – ты умрешь. Причем быстро, причем вместе со своей семьей.

– …Варвар. – Йозеф прекрасно понимал, что Обилич прав.

– Терпеть тебе еще недолго, от силы год. – Радован попрощался с другом и пошел к выходу. Проходя мимо детской спальни, он заметил дочь Йозефа, та быстро юркнула в темноту. – …Что за народ… – покачал он головой и покинул дом друга.

Йозеф пожелал Жарко спокойной ночи и пошел на свою половину дома, по пути он заглянул в детскую к дочери. Та не спала, она стояла у окна и разглядывала беззвездное небо.