Которое, конечно же, у него было.

— Он тебе доверяет, — сказал Джексон.

— Тебе тоже, — отметил я.

— Но не так, как тебе. Больше всего мне не даёт покоя тот случай, когда он выбежал за дверь на улицу.

— Теперь я никогда не снимаю цепочку, на всякий случай.

— Всё равно. Я тут думал.

— Да?

— Я хочу снова увидеть его мать.

— Зачем?

— Я хочу знать, что с ним случилось, — тихо сказал он.

— Она никогда нам не расскажет.

— Она может.

— Что заставляет тебя так думать? — спросил я.

— Кое-какая информация о личной выгоде может её убедить. Скажем, стодолларовое пожертвование на её счёт или что-то ещё. Кто знает?

— Дать ей взятку?

— Конечно. Почему нет? Ты не хочешь узнать?

— Я знаю, что с ним случилось, Джек.

— Откуда тебе знать?

— Потому что это случилось со мной, на случай, если ты забыл.

— Ты говоришь о случае с отцом Майклом?

— Да. О случае. Я был намного старше четырёх лет, но всё равно. Это было довольно трудно, и после этого я никогда не был прежним. Я просыпался по ночам, боялся, что кто-то в моей комнате. И когда было темно, я не мог выглядывать в окна, потому что боялся увидеть там лицо. Что кто-то идёт за мной. Не какой-то монстр, как Франкенштейн, а человек. Какой-то парень. Какой-то мужчина. Так что… да. Я знаю, что это такое. Но Тони не знает, что это такое. Он не знает, как сказать об этом.

— Ты никогда не рассказывал мне подробностей о том случае с отцом Майклом. Сколько тебе было, когда это произошло?

— Мне было девять, когда мы отправились в ту поездку в Джексон, чтобы повидаться с епископом.

— Господи.

— И это было дважды в ту ночь и ещё один раз утром. Это всё, но всё равно. Это больно. Чертовски больно.

— Я знаю.

— И он был священником, ради Бога.

— Это был ужасный поступок.

— И такое не забудешь, не тогда, когда что-то такое с тобой сделал кто-то, кого ты любишь, кому ты доверяешь. Это происходит, как гром среди ясного неба, и вдруг ты по колено в дерьме и не знаешь, что случилось, или как это случилось, или почему. Тони мог быть слишком маленьким, чтобы всё запомнить, но его тело помнит. А это, должно быть, оставило то ещё впечатление. Мы не говорим о том, как кто-то щупал тебя во время церковной службы или вроде того. Должно быть, случилось что-то серьёзное, что-то, что напугало его до чёртиков.

— Не повредит ещё раз сходить поговорить с его матерью. Я схожу один, если ты не хочешь.

— Мы поедем с тобой, но подождём снаружи в машине. Я не хочу снова видеть эту женщину. Одного раза хватило — она сказала всё, что мне нужно было знать.

— Она тебе не нравится?

— А почему должна?

Он замолчал.

Мы наблюдали, как Тони играет. Он был таким маленьким, выглядел таким хрупким, косточки торчали под кожей, как палки, недоразвитое тело больше подходило четырёхлетнему, нежели семилетнему ребёнку. Шрамы на его спине и вокруг живота были красными.

— Когда у него диагностировали ВИЧ? — спросил я.

— После того, как его забрали под опеку, — сказал он. — Обнаружили, когда собирали о нём данные.

— Что означает…

— Что бы с ним ни случилось, возможно, это произошло до пожара. До того, как его забрали от матери.

— Или, может быть, это было от иголок, — парировал я. — А затем случилось что-то другое, пока он был под опекой. Или что-то ещё. Опять-таки, одному Богу известно, каких людей его мать приводила в квартиру, или чем они занимались, или что могло с ним случиться, когда она была под кайфом или без сознания.

Я нахмурился.

— Люди совершают ошибки, — сказал Джексон. Он точно знал, о чём я думал.

— Это немного больше, чем ошибка, — отметил я. — Если ты приводишь ребёнка в этот мир, нужно относиться к нему правильно. Нужно сделать шаг вперёд. Отрастить яйца.

— Ты думаешь о Кайле?

Кайла была матерью Ноя.

— На самом деле, нет, — сказал я. — Кайла знала, что не готова к этому, и сбежала в самом начале. Возможно, она приняла верное решение. Она не хотела его и была честна на этот счёт, и это, наверное, было лучше всего.

— Тогда о ком ты думаешь?

— Обо всех них. Обо всех ребятах, которые беременеют и не готовы к этому, и не знают, что делают. И о грёбаном половом воспитании в стиле “только воздержание”.

— Не начинай.

— Ну, это действительно меня выводит.

— Ты учишь учёного, детка.

— Если ты приводишь ребёнка в этот мир, то должен относиться к нему правильно. Вот и всё. Хочешь заниматься сексом — ладно! Используй чёртов презерватив. Это не ракетостроение.

— Знаю.

— Я ненавижу смотреть, как дети…

— Я знаю, Вилли. Знаю. И ты можешь, пожалуйста, постараться не ругаться? У нас дети в доме.

— До меня только теперь доходит. Почему люди не хотят научить своих детей чему—то такому важному?

— Слишком много Иисуса?

— Слишком много иисусни.

Я показал Тони жестом, что пора вытираться и готовиться ко сну.

— Где Амелия? — спросил я.

— Делает домашнее задание. Знаешь, должен сказать, Ной никогда не делал домашнее задание, пока ты не начинал умолять, умолять и умолять.

Я усмехнулся.

— Амелии мне даже не приходится напоминать, — добавил он. — Не думаю, что её можно было бы застать с несделанной домашней работой. В этом плане она великолепна.

— Она великолепна, — согласился я.

— Конечно, великолепна, — сказала она, вдруг появляясь в дверном проёме. — Мистер Джек? Мне нужно больше бумаги.

— Придётся покопаться в коробках внизу.

— Вы, ребята, когда-нибудь разберёте свои вещи? — поинтересовалась она.

— Может быть.

— У вас здесь повсюду коробки, полные хлама. И, мистер Джек?

— Да?

— Я хочу есть.

— Почему бы нам всем не пойти перекусить? — произнёс он. — Думаю, у нас есть горячий шоколад. Шоколад подойдёт, верно? У него нет лица и всего такого?

— Очень смешно, — сказала она. — Но я думала о хлопьях. Мама всегда разрешала мне съесть миску хлопьев на ночь, если я проголодаюсь.

Они пошли вниз, а я понёс Тони, сейчас завёрнутого в большое полотенце, в его комнату.

Ты голоден? — прожестикулировал я, помогая ему одеться.

Он пожал плечами.

Ты любишь горячий шоколад?

Казалось, он нее понимал, что это такое.

Показать было лучше, чем говорить.

Идём, — сказал я, протягивая руку.

Джексон налил нам всем горячего какао, и мы сели у камина.

В конце концов, Джексон встал, порылся в коробках, нашёл то, что искал — большую рамку с фотографией.

— Кто это? — спросила Амелия, глядя на фотографию маленького мальчика со светлыми волосами, по бокам от которого, целуя его в щёки, стояли двое мужчин — Джексон и я. У нас у всех на лицах были глупые улыбки, и мы были одеты с иголочки.

— Обязательно поднимать эту тему? — спросил я, чувствуя, как что-то сжимается в животе.

— Пора, Вилли, — сказал он.

Я посмотрел на фото, вдруг чувствуя себя выдохшимся. Снимок был сделан в день нашей свадьбы. Мы были в смокингах, с бабочками, все разодетые и крайне симпатичные. Это был счастливейший день нашей жизни и каждое другое клише, о котором вы можете подумать, всё в одном.

— Кто это? — снова спросила Амелия, глядя на Джексона.

— Это Ной, — сказал Джексон. — Это наш маленький мальчик.

— Тот, который умер?

— Да, — сказал Джексон.

— Он похож на мистера Вилли, — сказала она, бросая взгляд на меня.

— Он был сыном Вилли, — сказал Джексон. — Я собирался усыновить его после свадьбы, но времени не было.

— Почему?

— Он уже был болен. Ему не много оставалось. И, кроме того, мы были в Миссисипи, и мы не могли там даже пожениться, не говоря уже об усыновлении. В любом случае, не в то время.

— Оу, — произнесла она.

— Я подумал, мы должны повесить эту фотографию здесь, в гостиной. Это отличный снимок.

Джексон посмотрел на меня.

Я вытер глаза, чувствуя себя глупо.

Тони подошёл к Джексону, посмотрел вблизи на фотографию, будто изучая её. Затем протянул руку, указательным пальцем проведя по чертам моего лица. Затем передвинул палец и проделал то же самое с лицом Джексона.