Бабушка была одета в темно-бордовую шерстяную кофту с торчащим из-под нее маленьким белым воротничком и простой белый платочек в мелких красных цветочках. Но еще было холодновато и она взяла с собой старенький серый плащик. Люди торопились в храм: кто с мешочками, кто с корзиночками. Федя знал, что у всех там лежит: куличи, яички, пасха из творога и еще чего-нибудь. Бабушка тоже несла полиэтиленовый мешок. Все спешили в церковь. – Бам-бом! Динь-дон! Дон-динь-бомм! Христос Воскресе!

Народу-то в храме – не протолкнуться. Приходили и из других деревень – в белых, розовых, красных платочках, в основном в белых. Все нарядные, радостные, какие-то светящиеся, хоть и уставшие от давки. На аналоях вместо черных – белые с блестками покрытия. Батюшки и вся паства тоже в белых ризах. Взяв за руку Федю, бабушка сказала:

– Ты, деточка, держись, а то затолкать могут, потеряешься.

В суете и песнопениях он не расслышал ее, зато увидел. Где-то мелькнула голова Гришки. Видел и других знакомых ребят. Протолкнувшись, наконец, к батюшке на исповедь, бабушка попросила Федю стоять здесь и не отходить никуда, а она только поставит свечи и придет, и добавила, чтобы Федя хорошенько вспомнил все свои грехи.

Да, действительно, про исповедь-то он и позабыл, целуясь и толкаясь в храме. А Господь-то главное на это посмотрит! Еще вдруг и не простит? Федя стал сосредоточенно вспоминать, что он там нагрешил. Его подталкивали, сжимали, кто-то проходил задевая за локти. Но бабушка ему всегда говорила: вперед пропускай всегда стареньких и больных.

– Ты уже молодой человек и должен учиться терпеть.

Федя и не обижался, видя, что все время топчется на одном месте.

– Значит, так Господу угодно, – говорила часто бабушка.

Какая разница где стоять, думал он, все равно, хоть не толкаться. И подумать надо…

…Солнечные лучи, пробиваясь через цветные окна, как посланцы от Бога, разгуливали по всему храму, где хотели и тоже, казалось, восклицали вместе с кадившим всюду батюшкой: Христос Воскресе! И цветной уставший и радостный народ дружно весело гремел: Воистину Воскресе! Глаза у батюшки были совсем усталые, но из них любовным ручейком сочилась постоянная светлая радость. Весело, легонько вскидывал он кадило и, казалось, из самой глубины растроганной души вылетали эти драгоценные золотые слова: Христос Воскресе! И от них как будто разлетались солнечные лучи и опять дружно гремело в храме: Воистину Воскресе! Диакон, приноравливаясь к кадилу, тоже как-то особенно радостно, по-детски играя, подкидывал тлеющий уголек. Христос Воскресе! Воистину Воскресе!

Подошла, наконец, очередь Феди к исповеди. У аналоя он опустил голову. Священник, о. Мирослав, мягко положил руку на его вихрастую голову:

– Ну-с, молодой человек, – Феодор тебя звать? Что у тебя там за грехи?

– Бабушку не всегда слушаюсь. Бывает, что и совредничаю. – Он еще ниже наклонил голову. Сказать или не сказать? Надо… – Вчера вечером, у бабушки, выковырял дырку. Туда вовнутрь. Ну, вверх, туда. Попробовать, как у нее получилось.

Отец Мирослав удивился:

– А сбоку-то чего не отщипнул, зачем дырку-то ковырять?

– Ну… Ну, чтоб не видела… – Федя покраснел.

– Она заметила б это сегодня, когда будет разрезать, а в Пасху нельзя сердиться…

– Ишь, какой расчетливый, – улыбнулся батюшка. – Ну что ж, потом не забудь извиниться. – Он накрыл его голову епитрахилью, перекрестил: – Разрешаются грехи раба Божьего Феодора…

И как будто легче стало. А тут он увидел пробирающегося к нему Гришку.

– Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе! – ответил Федя немного порозовев от необычного приветствия.

– Ну, как исповедовался?

– Ага. А ты?

– А я еще вчера ночью.

– Как так? – изумился Федя. – Кто ж ночью исповедуется? В Пасху-то.

– Здрасте! – значительно посмотрел Гришка на него. – Вчера-то еще, пожалуй, главнее-то было. Знаешь, сколько тут народу ночью стояло? Мне разрешили родители. А с двенадцати ночи все стали кричать: Христос Воскресе! – и целоваться, и сразу на Крестный Ход пошли. Я тоже со всеми. Даже запомнил, как пели. Гришка прищурил глаза и посмотрел вверх.

– Во! Воскресение Твое Христе Боже, Ангели пою-ю-т на небесех… Дальше я немного забыл, но все равно запомнил.

– Жаль. Надо было и мне отпроситься у бабушки. Я не знал.

– А бабулька твоя тоже была ночью. Вчера все взрослые причащались.

– Как?

– А вот та-а-ак, – передразнил его Гришка. – Как ты спал, она и причащалась. Я сам видел. Да вон она сама к тебе идет. Ну, я пошел. К своим, а то волноваться начнут.

Но спросить Федя не успел. Открылись врата и на амвоне показался другой батюшка с Чашей, о. Василий.

– Иди, деточка, – подтолкнула бабушка.

– А я здесь постою.

Федя положил на грудь сложенные крестом руки, правую на левую, протолкался к группе причащающихся детей и встал последним.

– …Еще верую, яко сие есть самое пречистое Тело Твое и сия есть самая честная Кровь Твоя.

…Федя затаил дыхание… Что-то живое, настоящее вливалось в его душу, и от волнения даже стали выкатываться слезинки.

– …Причащается раб Божий Феодор…

И вновь с клироса взлетают, текут радостно, как ручейки, песнопения:

– Христос Воскресе из мертвых.

И вновь взлетают слова:

– Светися, светися, Новый Иерусалим! Слава бо Господня на Тебе воссия!.. – стройная мощь певчих на клиросе уже торжествует на все лады.

– Пасха! Красная Пасха!..

Когда счастливый, розовый от волнения, Федя подошел к бабушке, она обняла его и звонко поцеловала три раза.

– Ну, вот, деточка, теперь ты вроде как Ангел, – и перекрестив, добавила:

– Храни тебя Христос!

Феде казалось, что повсюду все только светлое: праздничный звон на колокольне, ризы батюшек и диаконов, накидки на аналоях, платочки, улыбки людей. И всем им хотелось любить и обязательно сделать что-нибудь доброе. Взволнованный, забыв спросить, почему бабушка его оставила ночью, произнес:

– Когда я принял причастие, мне, бабушка, сделалось так хорошо и даже весело.

– Она не успела ответить, как опять послышалось: – Христос Воскресе! – Воистину Воскресе! И они, вместе со всеми, влились в общий торжественный хор. – Воистину Воскресе!

Бабушка дала ему свечи:

– Сейчас будет Крестный Ход, – сказала она.

– Второй Крестный Ход? – удивился Федя. – Ведь ночью был. – Бабушка тоже удивилась и посмотрела на него. – Откуда ты знаешь? – Гришка сказал. Но я не сержусь на тебя, что не разбудила. Наверное, так надо… – Бабушка опять поцеловала его:

– Ну, пошли на улицу.

Впереди, с большим Крестом, медленно и торжественно, шел диакон, за ним братия, батюшки, певчие и народ. Народ валил и валил из церкви, сливаясь в Крестный Ход. Феде показалось даже, что у всех внутри, как и у него, находились Христовы огоньки. Большие и маленькие. У некоторых иконы в вышитых чистых полотенчиках с кистями.

Первый раз, когда батюшки брызгали всех водичкой, до Феди не долетело ни капельки.

В третий раз, когда они уже стояли рядом с певчими, отец Мирослав, лукаво-весело взглянув на Федю, щедро крестообразно побрызгал его с бабушкой. Федя ойкнул от неожиданности и засмеялся вместе со всеми – во как освятили-то! Стал приглаживать свои волосы. Бабушка тоже – косынка у нее наполовину была мокрая. И все вокруг улыбались, глядя на них, но Федя знал, что это не над ним смеются, а тоже от радости. Христос Воскресе!

Потом все расходились по домам.

– Хороший день подарил нам сегодня Господь, – сказала бабушка, глядя на внука. – Потому что Он любит нас, хрупких, немощных.

– Хороший, – довольно подтвердил Федя. Он так был насыщен этим праздником, что не знал, что еще сказать, но немного подумав, добавил: – Это не то, что Новый Год. Там все напридумано. И подарки тоже. А здесь все настоящее, живое, и не найдя, что толком еще сказать, остановился и серьезно взглянул на бабушку. Она тоже остановилась, глядя на него.

– Что, деточка, забыли чего?