– Двести экю серебром!.. Восемьсот экю золотом!.. Возможно ли это? Она забирает у меня всё! Жийона, оставь мне хотя бы половину! Пусть уж мне лучше отрубят руку и ногу, пусть останется лишь половина меня, но, по крайней мере, у меня останется и половина моих денег…

– Где ты их прячешь? – грубо спросила Жийона.

– Сжалься надо мной! – простонал Маленгр.

– Говори, или, клянусь сатаной, я приведу сюда заплечных дел мастера! Скажешь – и я открою замок, что висит на твоей цепи, ты выйдешь, и мы будем свободны, поженимся, объединим наши кубышки и станем богатыми. Решай же!

– В самом деле откроешь? – прохрипел Маленгр.

– Глупец! Ты прекрасно знаешь, что я слишком в тебе нуждаюсь, чтобы оставлять тебя гнить в этой камере. Одна я ничего не смогу сделать.

– Что ж, – сказал Симон Маленгр, в котором вновь забрезжил лучик надежды, – все свои сбережения я перевез в Ла-Куртий-о-Роз… они зарыты у ограды, под тем кустом шиповника, что растет слева; покопайся там, и ты найдешь мой жалкий сундучок.

Жийона вновь, как и при входе в камеру, расхохоталась, и от смеха этого несчастный Симон задрожал, словно осиновый лист на ветру.

– Слушай же, – проворчала Жийона, приближаясь к нему. – Ты меня ужасно напугал и украл мои экю. Примерно с час мне казалось, что я уже в Тампле, обвинена в колдовстве и вскоре буду сожжена на костре. Что ж: настал мой черед пугать тебя и забирать твои деньги. Только вот что, придурок…

Жийона сделала два шага вперед, наклонилась и вытянула вперед руки, словно собиралась вонзить в Маленгра свои когти, – тот подобрался, приготовившись, если понадобится, защищаться.

– Только вот что, придурок! – продолжала Жийона. – Ты у меня отнял лишь малую часть моих сбережений: под первым ларцом находился второй, а в этом втором, которого ты, идиот, не заметил, – огромная куча моих прекрасных золотых экю, которых никогда не коснутся твои грязные крючковатые пальцы… И вот что еще… Да, я испугалась, что меня сожгут живьем, как колдунью, и даже сейчас, как подумаю об этом, у меня мурашки бегут по коже! Но я всего лишь испугалась, тогда как тебя ждет действительность, ужасная действительность! Я сейчас же отправлюсь в Ла-Куртий-о-Роз! Твой сундучок, твои су, твои серебряные и золотые экю – все это теперь мое, Симон Маленгр! А ты, глупец, будешь строить гримасы монсеньору, который желает посмотреть, как ты поджариваешься на медленном огне, потому что…

В этот момент Жийона издала страшный вопль отчаяния.

Натянувшись, словно пружина, Симон Маленгр уловил тот единственный миг, когда, движимая ненавистью, Жийона подошла к нему слишком близко, и его длинные и худые руки, подобные лапам огромного паука, с громким шумом пришедших в движение цепей, сомкнулись на ее шее, и он завопил:

– Ага, попалась!..

В то время как в темнице разыгрывалась эта сцена между женихом и невестой, соединившимися таким образом в смертельных объятьях, лучники Валуа, рассыпавшись по особняку и его многочисленным пристройкам, активно искали своего сеньора графа, но Валуа как сквозь землю провалился. Многочасовые поиски и призывы ничего не дали, и солдаты вынуждены были признать очевидное: дядя короля Людовика X был похищен, а возможно, и убит Буриданом и его шайкой.

Капитан, командовавший военными силами особняка, отправился в Лувр и поведал об этом печальном событии королю.

При новости, что его ближайший советник и родственник был похищен бандой наглых разбойников, король пришел в страшную ярость. Королева задрожала, спрашивая себя, на что же еще способен Буридан, если уж он рискнул задумать, а главное – сумел претворить в жизнь столь дерзкий проект. Мариньи испытал глухую радость, которую он постарался не выказывать, и начал задумываться над тем, что Буридан, возможно, был бы неплохой партией для его дочери Миртиль. Что до прочих сеньоров двора, то одни обрадовались, другие огорчились – в зависимости от того, объединяли их личные интересы с Валуа или нет. Но все, по примеру короля, пытались изобразить на лице гнев и возмущение, потому в Лувре только ленивый не желал смерти Буридана, а также братьям Филиппу и Готье д’Онэ, коих общественное мнение рассматривало в одной с Буриданом связке.

– Этот Буридан, уж не дьявол ли он во плоти? – восклицал то и дело Людовик X. – Не приспешник ли сатаны?

И в то же время, дабы не терять привычки, он что есть силы колотил кулаком по небольшому столику, на котором стояли различные пузырьки и флаконы: столик и склянки разлетелись вдребезги.

– Сир! – сказал Юг де Транкавель. – Я видел этого юношу и могу вас заверить, что он один стоит десятерых.

– Я тоже его видел, – добавил Жоффруа де Мальтруа, – видел в Пре-о-Клер, где он дрался как лев.

– Сир! – промолвил в свою очередь и Ангерран де Мариньи. – Я не далее как вчера вечером пытался арестовать этого человека. Со мной были двадцать лучников полевой жандармерии, во главе которых стоял лично мессир де Преси. На помощь нам пришли человек сорок моих собственных лучников, но этот Буридан так и не был арестован, притом что мы потеряли убитыми и ранеными с дюжину хорошо обученных бойцов.

– Похоже, этот мерзавец – храбрый малый! – воскликнул король. – Я это понял еще в тот день, когда у Монфокона он столь вызывающим образом требовал от меня правосудия… Правосудия против вас, Мариньи. Что ж… Будет ему правосудие.

Тем же утром, по приказу короля, герольд Шатле проехал по улицам Парижа, читая на всех перекрестках перед собиравшейся на звуки труб толпой пергамент следующего содержания:

– Пункт первый. За голову Жана Буридана, уроженца Бетюна, бакалавра Сорбонны, назначается цена в двести золотых экю.

– Пункт второй. Головы благородных сеньоров Филиппа и Готье д’Онэ оцениваются нами в шестьдесят золотых экю каждая, или же в сто двадцать золотых экю пара.

– Пункт третий. Головы Ланселота Бигорна, Гийома Бурраска, императора Галилеи, и Рике Одрио, короля Базоши, оцениваются нами в двадцать золотых экю каждая.

– Пункт четвертый. Всякому парижанину предписывается преследовать вышеуказанных мятежников.

– Пункт пятый. Любого, кто предоставит вышеуказанным мятежникам убежище, ждет смерть.

В узком коридоре особняка Валуа, где лучники графа столкнулись с отрядом Буридана, Бигорну, как мы помним, пришла в голову здравая мысль сбить с ног человека, державшего факел, и этот факел затушить. В полнейшем мраке, установившемся в результате сего действия, Буридан и его товарищи получили возможность, отступая, выбраться из этого прохода, где долго противостоять четырем, а то и пяти десяткам вооруженных людей они попросту не смогли бы.

Но, сколь бы быстрым ни был поступок Ланселота Бигорна, Буридан не упустил из виду стоявшего во главе лучников графа де Валуа.

В эту минуту, когда юноше стало понятно, что пробиться к Миртиль не удастся, им овладело отчаяние. Он сказал себе, что должен попытаться совершить невозможное, что, в конечном счете, уж лучше умереть, чем продолжать жить в разлуке с любимой, которая занимала все его мысли и была, так сказать, смыслом всей его жизни. С виду всегда сдержанный, даже несколько застенчивый после смелых предприятий, которые удивляли его современников, Буридан мгновенно принимал неожиданные решения и тотчас же действовал, скорее интуитивно, нежели продуманно. Увидев, что жизни его грозит опасность, увидев, что судьба вновь разлучает его с Миртиль, на сей раз, возможно, уже навсегда, он набросился на Валуа, трясущимися руками вцепился графу в горло, оторвал от земли и передал трепыхавшееся тело находившимся рядом Гийому и Готье.

– Отходите к потерне! – скомандовал он хриплым голосом. – Да держите его покрепче!

Не особо понимая, что происходит, Гийом Бурраск и Готье д’Онэ схватили графа де Валуа и, не обращая внимания на его отчаянное сопротивление и крики, потащили за собой. Вскоре они были уже во дворе.