– Ребята, вы видите эту кучу?

В самом углу подвала лежали друг на друге деревянные ящики.

– Их надо перебрать, то, что уже негодно к использованию, выкинуть, а остальное аккуратно сложить в другой угол.

Первая пара ящиков порадовала своим целым и крепким видом, но, подняв третий, нижний, на пол посыпались прозрачные пластмассовые коробочки, перемешанные с трухой.

– Господи, коробка-то совсем прогнила, у неё же практически нет дна, одна плесень, – с отвращением процедил кто-то из «обозников».

Все, как по команде, достали и надели перчатки. Я поднял одну из маленьких коробочек. Низ у неё был из чёрной пластмассы, а крышка прозрачная. Повертев и подумав, для чего это изделие предназначено, я решил, что лучше спросить, а не гадать.

– Ребята, это заказывалось для отдела нумизматики, и очень давно, – просветила нас Ольга Николаевна, – в них должны храниться монеты.

– Так они, наверное, и не помнят об этих драгоценных залежах. Может, просто выкинем всё? Чего перекладывать с места на место каждый год, пока оно не превратится в труху? – предложил я.

– Нет, мальчики, мы этого сделать не можем и не имеем права. Так что работайте, а я приду через час, посмотрю.

Половина всех коробок оказалась непригодна даже к складированию, разве что в печку, а вот другая половина оказалась ещё жива, и на внешний вид протянет ещё несколько лет. Более невезучую, погибшую половину мы погрузили на носилки, когда-то используемые по назначению, а теперь стоявшие прямо там, в подвале, и стали по двое носить в мусорный бак во дворе. Путь проходил через всё длинное помещение бойлерной, а также через наши кладовые, которые выглядели почище и посовременнее. Хранились в них ковры, по которым каждый посетитель, не задумываясь, ступает ногами, новые тележки и шторы, так прелестно украшающие окна залов Эрмитажа. В общем, кладовая была наполнена, как говорится, до краёв. Поэтому приходилось петлять, поднимать и опускать носилки с погибшими в неравной схватке с плесневым грибком коробками. А вот из их живых собратьев мы образовали новую аккуратную кучу, правда, меньше, чем первая. А чтобы она так быстро не прогнила, её ставили на деревянные поддоны, принесённые из кладовой в Пергаме. Ведь этим ящикам предстояло скучать в подвале ещё год до следующей ревизии.

Только мы закончили это дело, появилась Ольга Николаевна. Она как чувствовала, когда работа подходит к концу и заботилась, дабы не допустить нашего расхолаживания.

– Так, хорошо, я вижу вы всё сделали. Отдохните пять минут и надо ещё вынести во двор части старых вешалок. Там уже стоит машина, повезёт их в металлолом.

Выносить старые проржавевшие дуги с крючками не так неприятно, как возиться с плесенью и трухой. Через полчаса весь хлам был закидан в машину, мы широким жестом отпущены по домам, а Эрмитаж к вечеру получил несколько копеек за сдачу металлолома.

Эрмитаж и сам по себе слывёт местом загадочным, мистическим, полным тайн. Каждый зал – это целая история, миллионы людей, известных и неизвестных, проходящих мимо и любовавшихся царскими богатствами, оставили там свою частичку, которую можно почувствовать, а кому-то повезёт и увидеть. Но есть залы особо пропитанные мистической силой. Например, зал Египта вызывает страх у смотрительниц и охранников, обходящих ночью покои, приёмные и выставочные залы, некогда принадлежащие русским царям. Бабушкам-смотрительницам становится плохо, особенно если они сидят напротив каменной статуи богини Па Де Ист. Эта богиня пару десятков столетий находилась в чужеродной нам по духу и ментальности стране. Там она пропитывалась энергетикой миллионов молящихся ей людей. И когда её привезли сюда, нет ничего удивительного, что эта энергетика, противоположная нам, как два полюса магнита, теперь лучится из статуи на людей, долго находящихся с ней рядом. Такое воздействие легко может вызвать болезнь. Неудивительно, что и охранники, совершающие обходы каждую ночь, испытывают жуткое чувство, в особенности проходя через этот зал. Благо что ходят они не по одиночке, иначе нервные срывы были бы обеспечены. Есть и ещё залы, про которые могут рассказать и охранники, и люди, давно работающие в Эрмитаже. Одним из таких мест является коридор, названный не без основания «Темным».

Когда об электричестве ещё и не слышали, этот коридор был освещён одним окном, находящимся в конце одной из его сторон, а также тремя небольшими прямоугольными просветами, закрытыми переплётами с мелкой расстекловкой и довольно скупо освещающими коридор. Другая же сторона упиралась в зал Ротонду, где окон не было и в помине. Да и то единственное окно выходило в маленький двор-колодец и света много не давало. А коридор был длинным, люстр и бра, оснащённых масляными лампами, явно не хватало. Да что «то» время, даже современные электрические лампы там дают рассеянный и несильный свет. Хотя для экспонатов, висящих на стене, а именно шпалер, и, конечно, людей, ими любующихся, это может и хорошо в плане умиротворяющей и настраивающей на нужный лад обстановки. Охрану же, проходящую по коридору ночью, он настраивает на совсем другую волну, заставляющую пройти это жуткое место побыстрее. Мы частенько перевешивали там шпалеры – одни уезжали на выставки за границу, другие шли на реставрацию. Вот и сегодня, собрав две вышки, мы снимали половину шпалер коридора. Расстановка сил была стандартной – двое внизу и двое на втором ярусе вышки. Все шпалеры продублированы на материал, то есть само произведение искусства аккуратно пришито изнаночной стороной к плотному материалу, на большинстве которых имелся карман. Нижние продевали в карман шпалеры деревянную палку на всю длину, а если кармана не было, то подложку прибивали маленькими гвоздями, вбивая их наполовину, чтобы легко потом вытаскивать для очередного путешествия шпалеры за бугор. После привязывали по бокам палки шнур и подавали концы верёвки наверх. А верхние уже осуществляли само таинство вешания.

По всей длине коридора под потолком торчали намертво вбитые в стену крюки. На них лежали круглые штанги, называемые погонами. За эти погоны и привязывался шнур. Сначала подавался и привязывался один конец шпалеры, так как длина вышки не позволяла дотянуться одновременно до обоих концов. Причём низ шпалеры не на полу валялся, а покоился в заботливых руках наших ребят, стоящих внизу, он не должен был испачкаться, только что выйдя из реставрации. Затем нижние бойцы перевозили верхних к противоположному концу, и шпалера привязывалась там. После начиналась кропотливая работа закрепления шпалеры по всей длине, для чего через каждые тридцать-сорок сантиметров имелись прорези в кармане.

Одним из работающих вверху был я, а внизу находился Сергей Сергеевич – настоящий ветеран «обозного» движения. Его отец был известным академиком. А Сергей Сергеевич хоть и не достиг высот научной деятельности, предпочтя волнениям и творческим метаниям спокойствие жизни обычного рабочего, но гены интеллигента в нескольких коленах накладывали на него отпечаток ума, рассудительности и довольно большого багажа знаний, почерпнутого из множества прочитанных книг. Разговаривать с ним было одно удовольствие, тем более что за долгие годы работы в хозяйственной части он собрал в себе всю «обозную» мудрость и видел такие вещи и таких людей, о которых нам было очень интересно узнать. Вот и сейчас Сергей Сергеевич, доделав свою работу, выпрямился, мечтательно задумался и изрёк:

– Эх, ребятки, а со мной тут кое-что необычное произошло, хотите расскажу? – с ласкового «ребятки» он обычно и начинал общение.

– Конечно, расскажите, Сергей Сергеевич, – предвкушали мы интересный рассказ.

– Случилось это ещё при социализме, лет тридцать назад. Тогда таких жёстких требований охраны и повсеместной сигнализации не было. Да и научные сотрудники не тряслись излишне над экспонатами, сдувая с них каждую пылинку и боясь притронуться. Может, сейчас и лучше с точки зрения хранения, но вот с человеческой точки было душевнее. Задержались мы как-то в Русском отделе, вон в том кабинете, который выходит на Салтыковскую лестницу, в свою очередь, смотрящую в Тёмный коридор. Сидели, беседовали со знакомыми и даже примерили костюмы царских времён из не особо ценных. Было часов десять вечера, когда я, устав от бесед, вышел размять ноги в коридор. Там стоял полумрак, но несильный, в принципе, всё видно. Как только я вышел, увидел фигуру человека, точнее, тёмный силуэт, удаляющийся к выходу из коридора. Сначала я опешил, ведь в такое время никого, кроме нас, быть не должно, мы были единственными полуночниками в тот день, да и мест, откуда мог выйти человек, рядом больше не было. Конечно, я крикнул: «Эй, вы кто, постойте!» Но силуэт никак не отреагировал. Тогда я быстрым шагом пошёл за ним. Мысль в то время была только одна: либо это заблудившийся посетитель, либо вор, спрятавшийся где-то до поры до времени и теперь разгуливающий по музею. К сожалению, расстояние между мной и темной фигурой было приличным, а ему до поворота оставалось совсем немного. Вот он повернул в сторону залов искусства Англии и скрылся с глаз. Через несколько секунд я был на повороте, но там никого не оказалось, как след простыл. Человек не мог так быстро исчезнуть без следа, ведь двери в залы закрыты, путь только один, но на этом пути никого нет. И только после этого появилась другая мысль, что и не человек это вовсе. Стало жутковато, и я вернулся обратно со своим рассказом. Научные сотрудники только посмеялись – а что ты хотел, Тёмный коридор, как никак.