Вышел срок, и прибыла следующая бригада. Машенька уехала в свое Маточкино. И зачастил Виктор в эту деревню, отмеряя туда и обратно 24 километра. Приходил под утро. Несколько часов сна, и опять на ногах до позднего вечера. Встречались они недолго. В мае поженились, и число для этого выбрали подходящее – 9 мая.

День был солнечный, сияющий. Проклюнулась первая нежная, зеленая травка. Почки на деревьях раскрылись, и оттуда как из клювика выпорхнули первые клейкие листочки. «Ку-ка-ре-ку» – запел петух. Ох! Какой же это был петух!? Не петух, а жар-птица. В лучах солнца он переливался всеми цветами радуги. Нрав был у него крутой. Признавал только своих. И нередко за свой разбойный нрав слышал: «Петух, ты рискуешь! Захотел в лапшу?». Что такое лапша, он не знал, но догадывался, что нужно немедленно удирать куда-нибудь в лопухи или прятаться под сарай.

Вот и в это утро 9 мая 1944 года петух взлетел на плетень и, покрасовавшись перед своими хохлатками, еще раз во все горло прокукарекал и вдруг увидел, что во двор дома входят люди и не только свои. Слетев с плетня, он выпустил одно крыло и закружил вокруг «чужой» Маши. «Петух, ты рискуешь…» Виктор сердито смотрел на петуха. Мгновенно петух взлетел на плетень, и уже оттуда сначала одним глазом, а затем другим осмотрев Машу, петух решил: «Ладно, уж пусть живет. Лучше не рисковать, а то все время на меня какую-то лапшу вешают». И, решив так, он снова запел свое ликующее «ку-ка-ре-ку!». «Видишь, Маша, – сказал Виктор, – это он тебя приветствует. За «свою» уже принял».

Наконец пришел победный май 1945 года 300 Героев Советского Союза дала Рязанщина. Ни одна область и ни одна республика не имеет столько героев. Пятьдесят полных кавалеров ордена Славы. Как стояла крепко Рязань, так и будет стоять! Русь начинается с Москвы и Рязани. С Киева сюда пришли и навсегда.

– Наша семья, – рассказывает Евгений Викторович, родной брат Анатолия Крючкова, – жила скромно. Не было у нас ни золота, ни хрусталя, ни машины, но зато доброты было больше, чем этого барахла. Люди были чище, лучше, физически и морально были здоровыми, более терпимы и уравновешены. По праздникам все родные, и близкие, и дальние, собирались за одним столом.

Сколько песен было спето! А сейчас и застолья нет и песен не слышно. Одна чертовщина: ни голосов, ни слов, ни музыки. Тогда вся родня была как один дом. Теперь родственные связи разорваны и родные-то друг друга не знают. Раньше у кого что случилось, все родные тут. Когда мы строили дом, помогали все, кто чем мог. Общими силами построили дом.

«Места у нас низинные, – вспоминает Михаил Михайлович Крючков, друг детства Анатолия и его двоюродный брат, – грунтовые воды подходят близко, и в свое время каждый помещик обустраивал себе пруд, конечно же, руками крепостных, которых нещадно эксплуатировал. Выращивали овощи. Прудов хватало. Но особенно красив был Варечкин пруд. Огромный, глубокий как озеро, с чистой и прозрачной водой. Раньше его чистили. У Советской власти денег хватало. Теперь до него никому нет дела. Зарос, затянуло промышленными отходами. Очень много там было рыбы. Корзинами ловили. Ну и, конечно же, за яблоками лазили. Но больше из-за озорства. Так во всех деревнях было. У всех свое есть, но нам нужны были приключения».

Только вот Анатолий очень не любил подобные приключения. Принципиально не любил, а не потому, что был тихоней.

«В доме у Крючковых я свой, родной, и бабушка у нас была одна. Вечером мы все вокруг бабушки, как цыплята вокруг наседки. Соберутся все внуки, а она молочка всем нам то с кашей, то с хлебом. У нас коровы не было, только коза. Напившись молока и набегавшись за день, тут же и уснем. Я часто и домой не ходил. Мама Анатолия, тетя Маша, была к нам добра и ласкова. Никогда не разделяла детей на своих и не своих. Все мы были тут свои.

Вся деревенская детвора росла на свободе и среди природы, а не в обнимку с компьютером, как в наше время. Уходишь с утра и до ночи. А кругом поле. Там помидоры, там огурцы, там выдернешь морковку или еще что. Летом щавель, колоски, травки разные. Практически на подножном корме, но никого из нас даже силой не могли загнать домой, чтобы пообедать. Да было просто и некогда. Утром выгоняли стадо, а вечером его надо было встретить и загнать домой. Ох! Какое это было нелегкое дело! У нас было 20–30 овец, да еще коза. Попробуй потом собери их вечером! Овцы разбредутся кто куда, и бегай за ними. Но особенно вредной была коза Марта».

Молоко у нее было отменное, но по своей воле домой никогда не приходила. Все крючковские ребята гонялись за ней по всей деревне. Когда, окружив ее со всех сторон, ребята тащили ее за рога домой, Марта ругалась.

– Раньше, – продолжает Михаил Михайлович, – семьи были большими, в деревне особенно. Обстоятельства заставляли родителей иметь себе помощников. Родится один, другой, третий, и они помогут родителям. Глаза закроют. А сейчас? Ведь как живут?! Некоторые рассуждают: «Живу я один и живу, как рак-отшельник. Квартира, деньги, телеящик с развратными картинками. И все. Зачем мне еще кто-то нужен? А тогда сама жизнь диктовала другой образ жизни. Более человечный, чтобы сообща жить и помогать друг другу. Один ребенок в семье – это эгоист-диктатор. Было бы два-три ребенка, тогда и дети нормальные вырастут. Сегодня население России вымирает по одному, а, похоже, и по два миллиона в год. Потребности, навязанные Западом, калечат нашего человека. Только – Я! Рай на земле, только все и сейчас же, и любыми способами. Хватай, дави, расталкивай локтями, кулаками, пробивай себе дорогу в этот рай, и неважно, что по дороге кого-то задавили. Главное – это Я! А там хоть трава не расти.

К сожалению, церковь поддерживает эти настроения. Терпи здесь на земле: дали по правой щеке, подставь левую. И где-то там, на небе, вам и воздастся.

Город – это жернов, Змей-Горыныч, который пожирает русского человека. Всю нашу душу – крестьянскую. Раньше мы жили в единении с природой, с животными, дружили целой деревней. И в совместных детских играх вырабатывали характер, чувство дружбы и взаимопонимания. Мы, ребятня, успевали всюду. И дома помочь, и, когда нужно было, помогали колхозу, и на наши детские забавы хватало времени. Вот так и росли деревенские дети на виду у всей деревни.

Дружная и доброжелательная обстановка, в которой жили дети, добрый пример родителей – – все это не могло не сказаться и на детях. Они жили по принципу: «Один за всех, и все за одного».

Анатолий с раннего детства отличался необыкновенной любознательностью, всегда был уравновешенным и самостоятельным. Среди своих ровесников он был более начитанным и знал больше всех, так как всегда дружил с книгой. Это у него в крови – любовь к знаниям. По признанию его родного брата Евгения Викторовича и двоюродного брата – Михаила Михайловича Крючковых, какая-то неуловимая черта отличала его от сверстников. Всмотритесь на лес на фоне неба. Деревья, то большие, то маленькие, рисуют чудесную зубчатую лесную симфонию. Но всегда на этом фоне есть деревья, возвышающиеся над всеми остальными. И обязательно найдется дерево, которое будут выше всех, с могучей и пышной кроной. Таков и Крючков. Таким был и в детстве, и в юности. Таким был всю жизнь.

Сестра матушки Анатолия, Нина Алексеевна Галкина, тоже вышла замуж в Хирино. И теперь две сестрички снова жили в одной деревне. Однажды поехали они в Рязань, чтобы сфотографировать маленького Толика. В матроске, с копной курчавых волос, малыш был на удивление хорош. На ручках у своих мамушек он сидеть не хотел. Все время проявлял самостоятельность. Ух! Ты какой самостоятельный! Сестры рассмеялись и решили оставить его одного в травяных джунглях, окружающих деревню. Решили посмотреть: что же будет, когда он обнаружит, что один, и начнет звать маму. Посадили, а трава-то по пояс. Отошли. Ждут. Ждут 5 минут, 10 минут – ни звука. Забеспокоились. Бросились на поиски. И что же увидели? Малыш сосредоточенно своими крохотными пальчиками «прорубал» в травяных джунглях тропу, пытаясь вызволить запутавшегося жука. Жук нес в своих лапках какой-то шарик, с которым никак не хотел расставаться, а шарик, как нарочно, запутался в траве, и бедный жучок снова и снова обхватывал его своими лапками. Толик, пытаясь помочь жуку, вырывал травинки.