Неосоветизм у подавляющего числа белорусов чаще всего ― пустая формальность. Отчего слова "советский" и "белорусский" у нас далеко не синонимы. Выражение "советский белорус" имеет место быть либо нелепостью, либо историческим оксимороном, подчас просто архаизмом. И это несмотря на окаянные потуги лукашистских властей, с гвалтом дело, совокупить советское с белорусским. Напротив того, в современной России массовые понятия "советский" и "российский", ― берем их филологический узус, ― в демократическом большинстве поволе приобретают полное узуальное тождество.

Здесь возьмите себе на заметку, спадар Змитер. И задайтесь аналитическим вопросом, представляют ли собой в современной Беларуси, собственно говоря, белорусы конфессиональную или, коли вам угодно, этническую миноритарность?

Коли брать количество совков как этнос, то в РБ белорусы несомненно пребывают в качестве национального меньшинства среди советских оккупантов и пришельцев-чужаков. Но так ли это?

Например, в Российской Федерации истинно русские люди ныне мизерабельно обретаются и в политическом, и в идеологическом меньшинстве. В мажорах там нынче ходят разноплеменные россиянские новосовки. Скажем, горделиво задирают нос чечены, поволжские татарове, башкирцы и прочая официозная исламская сволочь.

В противоположность тому, в посткрымской Украине, подразумевается, вне Донбасса, тамошние новосовки угодили в полнейшее приниженное угнетенное меньшинство. Включая доселе русскоговорящие северо-восточные области, никакого сколь-нибудь значительного новосовкового антирусского мира в Киеве и в Харькове не наблюдается. Несмотря на чрезвычайные финансовые, пропагандистские и политические вливания кремлевских стратегов, домогающихся дестабилизировать Украину.

― На это ответ у меня давно готов, Алексан Михалыч, ― дискурсивно собрался с кое-какими мудрыми журналистскими мыслями Змитер. ― В Кремле наверняка уверены, будто истинных белорусов, способных оказать действенное вооруженное сопротивление при интервенции, аншлюсе и аннексии нашей страны, насчитывается ничтожное меньшинство.

Так-то оно так, да не совсем!

Тут-то они глубоко заблуждаются. Вероятно потому, что в одной Москве количественно живет значительно больше закоснелых лукашистов, чем белорусов и белорусок во всей Беларуси.

Заправдашних белорусов у нас действительно маловато. Быть может, мы на самом деле составляем в Беларуси национальное меньшинство. Коли хотите, мы ― меньшая часть, какая по-настоящему предстает верующими. В развернутых словах мы, белорусы на деле и по делам, есть и завсегда будем той самой, общей, всамделишней малостью, закваской, которая истово верует и несмотря ни на что будет веровать в лучшее независимое и суверенное европейское будущее Беларуси. Не принимая во внимание наше часом диаметрально противоположное отношение к предержащему государственно-политическому режиму и новосовковой идеологии лукашизма.

По моим наблюдениям, среди верноподданных, широко и стабильно голосующих за неосоветского Луку-урода, те, которые втихомолочку страдают патологической русофобией, подпольно до сумасшествия боятся России, составляют несметное число. Их, лукашистских русофобов, гораздо болей в процентном отношении, не упоминая уж о многочисленности, чем в дробненьких зауженных кругах реестровых национал-оппозиционеров, зарегистрированных в президентском Мин"юсте. Когда умеренных лукашистов большинство, то от отдельных, радикально слабоумных, от сумасшедших и психопатов, свихнувшихся на шкловском идоле, на обожаемом Луке, всего можно ожидать, в том числе и боевых действий.

― Ты, Змитер, что ли, собираешься побок с полоумными национал-лукашистами воевать неистово в одном партизанском отряде супротив российских интервентов и оккупантов? ― язвительно поинтересовалась Тана.

― Это навряд те. Хватит для того свойских антилукашистов. Надежнее будет, ― Змитер тотчас убрал всякий пафос из голоса.

― Эт-то точно, ― в поддержку Змитера миролюбиво выступил Евген со старыми шутками. ― Когда разом записываются в партизанку трое белорусов, один из них ― обязательно переметнувшийся мент, а другой ― стукач, засланный какими-нибудь полицаями. Чем дальше в лес, тем толще партизане.

― А что, братка! ― на полном серьезе воскликнул Змитер. Возьмем хотя бы наших белорусских добровольцев, во славу истинной Беларуси повоевавших с новороссиянцами и хищным совковым быдлом в Донбассе. Ты ж некоторых из них сам близко знаешь не один год!

― Знаю, ― коротко подтвердил Евген. Эвентуально контрпартизанскую или партизанскую тему он далее развивать не пожелал ни шутливо, ни всерьез. Потому напрямую, здесь и сейчас, по-бухгалтерски в ажуре, осведомился у Двинько:

― Скажите, Алексан Михалыч, вы не сомневаетесь, аншлюс будет?

― Скорее да, чем нет, Ген Вадимыч, ― не слишком-таки уверено ответил писатель. И сей же час сам себе пафосно помог вопрошающе:

― А кто из нас здравомысляще убежден, словно бы, душевно рискуя жизнью временной и духовными чаяниями будущего века, следует самоотверженно защищать этакие лукашенковские внешние атрибуты государственности? Так уж ли они нужны истинным белорусам эта напрасная дармовая независимость и этот бездарный бюрократический суверенитет, халявно подобранный на совковой помойке? На свалке всемирной истории?

Заставив собеседников глубоко призадуматься, Алесь Двинько зарядил размышлять прилюдно, пытаясь ответить на собственные же воистину белорусские вопросы:

― В случае оккупации Беларуси Россией многое окажется в силах произойти на видимом горизонте политических событий, ― неспешно, сложносочиненно повел речь Двинько. ― Российская силовая интервенция вполне возможна и вероятна со всеми вытекающими отсюда последствиями, а реальная политика есть душевная материя иррациональная, блуждающая впотьмах. И последний артиллерийский довод для многих королей становится зачастую первым и единственным. Независимо от того, станут ли Лука Первый и его министры-лукашисты и впредь натужно лебезить перед Кремлем, духом и телом жить по московскому времени. Или же вдребезги окончательно, навсегда рассорятся с кремлевскими олигархами на пути непринужденного сближения с Европой и Америкой. И то, и другое может спровоцировать российскую агрессию в настоящих условиях и непростых обстоятельствах.

Теперь, безусловно, белорусским властям предержащим не очень-то удается топтаться, подскакивать на месте между Востоком и Западом. Как видим, по-государственному не получается у них одновременно быть недобелорусами и полусовками. Типологическое мещанское поведение надолго себя не оправдывает, когда ни то, ни се, ни рыба ни мясо, серединка на половинку. Вот они почти прибыли на конечную, вскорости заявятся, сами не зная куда: не то в украинский городок Богдан, не то в подмосковное сельцо Селифан. Скажем литературно, по Гоголю. Или бездумно сватаются туда-сюда простонародно по-белорусски на бричке с рессорами и с хатой на подпорах.

Думается, наш эвентуальный и гипотетический аншлюс не явится казус белли, поводом ко Второй Восточной войне. Не говоря уж о замедленно, глобально назревающей Третьей Мировой. Но обе возможные и вероятные войны ему по силам существенно приблизить. Насколько? Про то один Бог ведает. Людям о том знать не дано. Ни вблизи, ни вдали.

Людская политика всегда была делом возможностей и вероятностей. Таковой она остается и по сей день ― приблизительным гуманитарным искусством, но отнюдь не строго выверенной, тактически и стратегически, точной военной наукой. А рекомендательная политология вкупе с факультативной социологией суть науки описательные, но вовсе не предписывающие.

В действительной событийной политике минусы и оплошности иногда оборачиваются преимуществом. Тогда как воображаемые плюсы, бывает, нередко превращаются в катастрофические промахи, приводят к непоправимым ошибкам, необратимо сминающим, сдается бы, нерушимую кристаллическую решетку устоявшегося политического бытия, надолго изменяя в ту или иную сторону массовое сознание.