Встречные прохожие уступали ей путь; дворники у парадных оробело смотрели ей вслед, а постовые, не выдерживав ее неистово-гневный взор, смущенно и растерянно отворачивали глаза. Женщина вошла в известное нам бюро пропусков на площади Ногина и предъявив дежурному свой мандат, уселась за боковой стол в углу канцелярии. Закурив папиросу, она углубилась в работу. Вахтер Касьянов, оказавшийся неподалеку, услужливо изогнув спину, подносил ей папки с документами и архивными делами. «Где отчет по сбору профсоюзных взносов за прошлый год?» потребовала она зловещим голосом. «Вы рапортовали ВЦСПС, что перевыполнили план!» Она гулко шлепнула ладонью по стопке бумаг, взбив тучу пыли. Кряхтя и нагибаясь, Касьянов, который одновременно был профоргом отделения, доставил затребованные документы. Пробежало много часов; ясный, солнечный день за окном потускнел; пепельница перед нею была полна окурков; истомившийся коллектив ходил вокруг на цыпочках и с трепетом ждал результатов. К концу рабочего дня инспекторша вызвала Касьянова и его свиту. «Какая жизнь при социализме может быть без профсоюзов?» вскричало это адское создание. «Ведь наше рабоче-крестьянское государство не обойдется без ВЦСПС. Это надо понимать, товарищи!» Голос у создания был визгливый и режущий; мало кто из прежних знакомых, кроме ее мужа, снарядившим ее сегодня в экпедицию, узнал бы в ней тихую и благонравную Машу Кравцову. «Своевременая уплата членских взносов есть важнейший вклад в построение нового общества,» без запинки вещала она собравшимся в комнате вохровцам. «Ответственное отношение к своим обязанностям подтверждает идеологическую стойкость вашего коллектива. Негодяев, уклоняющихся от уплаты, следует беспощадно выявлять и наказывать. Именно с этой целью райком послал меня провести у вас ревизию. Могу вас поздравить, товарищи, я передам руководству высокую оценку вашей работы.» Все захлопали и заулыбались, а профорг при прощании сунул ей в руку сверток с чем-то тяжелым и булькующим. «Никаких подношений,» изменившись в лице, сердито проворчала Маша. Больно отпихнув Касьянова к стенке, она вышла через парадную дверь на площадь и смешалась с толпой. Вечером того же дня, давясь от смеха, Кравцовы обсуждали ее «инспекцию». Они шли по бульвару, впитывая впечатления послевоенной советской жизни. Позванивая, катились битком набитые трамваи; у дверей магазинов терпеливо томились граждане в очередях; торжественно и важно дефилировали пешие милицейские патрули; обтрепанный московский люд скользил по тротуарам, зыркая из-под насупленных бровей и надеясь перехватить лишнюю порцию съестного; в подворотнях мужчины украдкой распивали водку; везде было множество плакатов, лозунгов и портретов славящих КПСС и Сталина. И верно, как символ торжества коммунизма, над неровной массой прогнивших халуп вздымалась непобедимой, надменной громадой желто-белая башня высотного здания; ее стрельчатые окна ярко сияли, ее острый шпиль с гербом СССР нацелился в вечное небо. Все здесь было омерзительно Кравцовым. Рискуя жизнями, они прибыли сюда исполнить долг перед отчизной. В любой момент они были готовы к самопожертвованию. Поразительно, но иногда они чувствовали себя своего рода туристами и верили, что в Советском Союзе они не на долго; через полгода они вернутся в Германию к своему годовалому сынишке. По приезде в столицу они устроились в гостинице возле Казанского вокзала. Их невысокий социальный статус не позволял им проживание в отдельном номере, то было зарезервировано для значительных партийных функционеров; Сергея поселили в комнату для четырех мужчин, Маше уготовили подобную участь — она оказалась в женском общем номере c шестью кроватями. Два дня назад Кравцовы прибыли в Москву, не откладывая приступили они к выполнению своей миссии, их каждый день был наполнен подготовкой к операции. Сегодняшняя вылазка Маши была особенно важной. Боясь быть услышанными, они замолкали при появлении каждого пешехода. «Я узнала личные данные всех вохровцев в министерстве, а также расписание их смен,» говорила она, прикрывая губы ладонью. «Молодец. Это уже половина дела. Завтра приступаем к изготовлению документов.»

В ту роковую ночь дежурство шло как обычно. Касьянов и Петрович, сидя на табуретках, дули шестой стакан чая, прикусывая его приторно сладкими карамельками и слипшимися ирисками, горка их лежала на столе между блюдцами, чашками и пустой щербатой сахарницей с отбитыми ручками. В вахтерке стояла тишина, прерываемая нудным тиканьем стенных часов, поскрипываньем половиц и сопеньем охранников. Мир вокруг них спал и даже черная тарелка репродуктора замолкла до утра. Касьянов и Петрович знали друг друга многие годы и все разговоры между ними были пересказаны давным давно. Но было у Касьянова излюбленное воспоминание, которое не уставал он повторять вновь и вновь. Ему исполнилось шестнадцать, когда грянула революция, и события тех знаменательных дней никогда не изгладились из его памяти. Он очень гордился завоеваниями советской власти и был ей благодарен, ведь жизнь его чудесно изменилась с первого же дня победы октября. Толкнув в плечо задремавшего Петровича, Касьянов повествовал, «Жили мы тогда, как и весь рабочий люд, в лачугах на Остоженке, а рядом с нами господа во дворцах услаждались и заморские лакомства, обхарканные нашей кровью, с утра до ночи трескали. Ну, мы, пролетариат, взбунтовались, что за безобразие, и буржуазии хвост прикрутили. Как смыло их всех из Москвы и дома ихние остались пустые! Вот я и говорю Марфутке: «Женушка моя, пошли захватывать, пока не поздно. Наше советское времечко пришло.» Она у меня cо всем согласная; мужу не перечит. Hе робея, с сидорами на плечах, вошли мы вдвоем в доходный дом г-жи Кекушевой. Чуднὁ было! Все притихло и вымерло в страхе. Улица пустая, подъезд пустой, квартиры на всех четырех этажах — пустые; только эхо от наших шагов ухает да гугукает. Поднимаемся мы по лестнице, открывай любую дверь, выбирай любой этаж; в апартаментах полированные мебеля стоят, в хрустальных зеркалах отражаются; у комодов и шкапов дверки настежь раскрыты; наволочки, белье, бумажки, осколки, вилки с ложками всякими по паркетам валяются; видно торопились контрики от народного гнева cбежать. Толкнулись мы в квартиру на третьем этаже, понравилось и расположились в комнате, в которой кровати стояли; нам много не надо, мы люди сермяжные и стали там жить-поживать. Поначалу жутковато было одним во всем здании обретаться, замков нет, вот злодеи нежданно ломать начнут, нас никто не услышит; пустая была тогда Москва, но скоро товарищи стали подселяться и через полгода набралось нас в доме, как сельдей в бочке, да так, что трудно дышать — коммуна образовалась. Отбоя от жильцов не было, а они все шли и шли. Даже в ванной домовой комитет какой-то осиротевшей графине койку поставил. «Всем по справедливости, так напутствуют нас большевики,» просвещал я аристократку, а она, неразвитая, только морщилась.» «Ты про это раньше не рассказывал, что у вас в ванной графиня проживала,» встрепенулся Петрович. «Куда же вы ее во время водных процедур девали? Вместе, что-ль делали?» Он сластолюбиво осклабился. «Ничего подобного. Одни неприличия у тебя на уме, старый хрыч, хоть и заплешивел ты. Когда нужда приходила, мы графинечку за занавеской прятали. Она привыкла и не возражала. У нас железная партийная дисциплина и все по графику.» Ладонью отер он вспотевший лоб, задрав голову, прислушался к могильной тишине наверху и продолжал, «Я всегда числился старшим по общежитию и каждый раз НКВД назначало меня понятым при обысках. Я с чекистами завсегда друг-приятель. Еще с семнадцатого года, когда мы беляков с Провиантских складов ловили… Враг не дремлет. Он вокруг. Враг может быть такой, что никогда и не подумаешь. Один заговор врачей чего стоит. Ты же сам по радио слышал…» Похоже, что Касьянов хотел что-то добавить, но внезапно замер с открытым ртом, услышав требовательный стук в дверь. Вздыхая и с трудом разгибая ватные от долгого сидения ноги Петрович побрел в переднюю выяснять. Насторожившийся Касьянов остался на своем месте. Он расстегнул кобуру, висевшего под правой рукой табельного оружия, и левой рукой взялся за телефон. Краем глаза он заметил свое отражение в оконной поверхности, повторявшее каждое его движение, правда, он не мог разобрать собственного лица, но силуэт бдительного охранника, защищающего социалистическую собственность, выделялся четко. Одно это подбодрило и порадовало его; он повеселел и расправил плечи. Окно вахтерки выходило во двор-колодец. Там было черно, как в преисподней, и не зги не видно; еле слышно капал дождь, его струйки медленно стекали по стеклу; до рассвета было еще часа три. Касьянов застыл, как борзая собака, готовая помчаться по свистку хозяина. Изо всех сил вглядывался он в пустой коридор и вслушивался в тишину. Где-то в глубине скрипнула входная дверь, прозвучало резкое восклицание, раздался уверенный, бескомпромиссный топот многих сильных ног; этот звук был знаком Касьянову с первых дней революции — так шагала политическая полиция. Вихрем влетели они в вахтерку и остановились как вкопанные, сверля Касьянова острыми, злыми глазами. Их было двое в защитного цвета офицерских мундирах с пятиугольными погонами майора и капитана на плечах, синие бриджи заправлены в хромовые сапоги, на головах сидели фуражки с васильковыми околышеми; позади них уныло плелся Петрович; третий чекист замешкался в дверях с чемоданом в руках. Молча козырнули они, предъявив свои красные книжечки, и продолжали угрожающе молчать, рассматривая вохровца. Касьянов вытянулся, руки по швам, у него тряслись коленки. «Неужели за мной?» металось в его сознании. Неожиданно лицо майора смягчилось. Он был голубоглазый, жилистый и седой, с очень белой кожей. «Тов. Касьянов, вы же советский человек. Как вы допустили, что в вашем министерстве орудует фашисткая банда? Мы пришли арестовать Алехина и Барсукова. Где они сейчас?» Касьянов ощутил, как по нему прокатилась волна невероятного облегчения. Ноги его подкосились и он присел на табурет. «Обошлось. Не меня,» с ликованием пронеслось в его сознании, но он тут же вскочил. «На боевом дежурстве. Охраняют вверенный им пост,» гаркнул он во всю мочь. «Пойдемте с нами,» поморщившись, позвал его капитан. Смуглый цвет лица, черные сверкающие глаза и орлиный нос выдавали его южное происхождение. «Вы оба понадобитесь нам при обыске врагов народа. На это время в вахтерке вас заменят наши сотрудники.» Между тем Алехин и Барсуков ничего не подозревали о грозящей беде. Опершись о свои автоматы, они считали в уме время до конца смены. В полной тишине последнего этажа трудно было сосредоточиться, окон не было, воздух был застоявшийся и ленивые мысли их уплывали вдаль. С их места за невысоким деревянным барьером тускло освещенный коридор казался таинственным и пугающим, а гипсовый бюст Сталина в конце ковровой дорожки зловеще улыбался. Они были двумя белобрысыми крепышами, верой и правдой служившими в полку МВД. Год назад перевели их за отличные показатели в Москву из Нальчика, где пять лет охраняли они заключенных в ИТЛ, там и насобачились эти крестьянские пареньки премудрости караульной и гарнизонной службы, там и получили звания старлеев. Не производя материальных благ, с юности оторванные от деревни и сельского труда, они жили на казенный счет на краю бездны сталинских концлагерей, полностью оболваненные и не понимающие, что творят. Ни тот, ни другой не были женаты, пользуясь обилием невест гуляли напропалую, однако оба были отличниками боевой и политической подготовки, читали газеты и журналы и на политзанятиях всегда задавали грамотные вопросы о происках вражеских элементов, пытающихся сорвать мирный труд советского народа. Потому-то Алехин и Барсуков бдительно несли свое нелегкое дежурство, не отвлекаясь на пустячные разговоры — они охраняли кабинет самого тов. Д.Ф. Устинова! И глаза у них никогда не слипались, и руки крепко сжимали боевое оружие. Они слегка пошевелились. Неожиданный мягкий шум поднимающегося лифта привлек их внимание. На его верхней панели вспыхнул красный огонек, неяркая белая лампочка прибывшей кабины осветила густую металлическую сетку, за ней обрисовались фигуры каких-то людей. Лязгнув, дверь открылась и выпустила двух военных в форме офицеров МГБ. С пышущими от бешенства лицами, они подбежали к их посту, предъявили свои удостоверения и сунули им под нос ордера на арест. Пушистые ресницы охранников растерянно заморгали, краска бросилась им в лица, они вспотели и затряслись, в глазах заблестели слезы: они так верно служили… «Сдайте оружие! Руки назад! Лицом к стене!» Часовые с готовностью повиновались, отдав свои автоматы и почувствовав холод стальных наручников на запястьях, в миг превратились они в безвольные куклы. Узкие лбы их упирались в бумажный лист первомайской стенгазеты, рапортующей о достижениях на полях страны; они не могли разобрать в ней ни строчки, так их обидели. Ведь раньше это были они, кто задерживал, арестовывал и отдавал приказы; Алехин и Барсуков никогда не предполагали, что сами окажутся на месте отверженных. Опять потянулись минуты, внутри них всё жгло и клокотало; как сквозь туман, услышали они голоса понятых; в их присутствии арестованных обыскали; содержимое карманов вывернули на стол; капитан составил список нехитрых предметов, которые там нашлись. В числе ключей, зажигалок, горстoк раскрошившегося табака, смятых бумажных рублей, медных и никелевых монет обнаружились фотокарточки двух девушек недурной наружности с надписями на память. «Кто такие?» зыкнул майор, да так, что в ушах заложило. «Что, просто девушки?!» Он хрястнул кулаком об стол. «Знаем мы какие тут девушки! Имена, адреса, явки?! Это ваши связные с троцкистким центром!» Понурившись, пареньки дали сведения. «Увести предателей прочь!» вскричал майор и провинившихся часовых отконвоировали вниз под дулами их собственных автоматов. Их вывели из подъезда и втолкнули на заднее сиденье стоявшей неподалеку эмки. Происходящее казалось ребятам наваждением, они трепетали и стонали, скрученные назад руки ломило, на головы им одели по черному мешку, они потеряли счет времени и перестали что-либо соображать. В таком состоянии они не могли заметить молчаливую женщину-водителя за рулем и усатого старшину МГБ на переднем сиденье, который тут же взяв рюкзачок, неслышной походкой понес его в здание. Ноша была тяжелая и неудобная, в ней что-то позвякивало. Перемигнувшись с заменивших вохровцев Сергеем, который на этот раз выглядел заправским чекистом, старшина, беззвучно ступая, устремился по лестнице на последний этаж. Здесь все уже было во власти заговорщиков. Преград больше не существовало — опустевший КПП никто не охранял; дверь в кабинет Устинова стояла распахнутой настежь; в соседней комнате слышались сдержанные голоса, оттуда доносился шелест страниц журналов и книг, скрежетали ящики столов, скрипела передвигаемая мебель — там проходил тщательный чекисткий обыск в присутствии понятых Касьянова и Петровича. Как искушенный читатель должно быть догадался офицерами МГБ были Глебов и Ниязов. В глубокой секретности прибыли они в Москву за неделю до начала операции и затаились на конспиративной квартире в трущобах Марьиной Рощи. Оба хорошо были известны органам НКВД-МГБ и появление их центре коммунистической власти представляло для них смертельную опасность; однако, операция имела огромное значение для подпольной организации, ожидался богатый улов, риск был оправдан. Их соратник, усатый старшина МГБ, на самом деле бывший врангелевский офицер, проживающий после поражения белых во Франции, будем называть его Мартынов, остановился на лестничной площадке в растерянности — его никто не встречал. Все до того шло как по писаному — поездка в качестве матроса на британском сухогрузе в Архангельск, ночная отлучка в город и прибытие в Москву — и тут в конце пути случилась досадная осечка, на кого пенять? В недоумении поводил он очами; ему, проведшему 30 лет за границей, никогда не доводилось видеть такое количество красных плакатов, лозунгов и призывов и сразу в одном месте, у него закружилась голова. Это был грузный, неспортивный мужчина лет пятидесяти, подверженный одышке и коликам; от избытка марксисткой пропаганды он пошатнулся и еле устоял. К счастью в этот момент в дверях кабинета показался Глебов и приветливо помахал ему рукой. Мартынов с облегчением кивнул и последовал за ним. Медвежатник был профессионалом с большим стажем; в годы войны открывал он сейфы и в Европе и в Америке, но в СССР оказался впервые. Как ни странно, он был честным человеком и в платежной ведомости числился как «профессиональный техник». Он не грабил взломанные сейфы, наоборот, передавал содержимое их владельцам. У него была хорошая репутация; его вызывали в экстренных случаях, когда были потеряны ключи или забыта комбинация кодового замка. Ему платили за то, что он открывая сейф, не разрушал его, сохраняя дорогостоящее хранилище пригодным для дальнейшей эксплуатации. Ситуация, в которой он сейчас оказался, была ему незнакома, щекотлива и опасна. Мартынов пошел на это задание бескорыстно и из патриотических побуждений. Войдя, он не бросился к объекту, но остановился на пороге, осматриваясь, нюхая воздух и запоминая пространство до мелочей. «Вначале следует обезвредить сигнализацию,» пробормотал он, сделав несколько шагов вперед. Развязывав свой мешок и немного в нем покопавшись, он вынул прибор, в котором современный читатель узнал бы бесконтактный тестер. Нацепив пару пластмассовых наушников, Мартынов стал делать кругообразные движения левой рукой с зажатым в ней тестером. Обследовав каждый квадратный сантиметр участка стены, в которую был вмурован сейф, он отмечал куском мела металлические предметы, оказавшиеся под штукатуркой: тонкую водопроводную трубу, несколько гвоздей и пару стальных креплений; к его разочарованию никаких медных токоносящих жил вокруг объекта не обнаруживалось. «Что же выходит? Сейф не защищен? Не могу поверить,» медвежатник в усталости присел на краешек стула. «Часовые на посту — это вся его охрана?» стоящий рядом Глебов удивленно развел руками. «Трудно в это поверить. Попробуйте изменить чувствительность и диапазон настройки,» посоветовал случайно вошедший в кабинет Ниязов. Обыск, который он проводил в соседней комнате был завершен, содержимое шкафов и полок, вываленное на пол, мешало ходить; понятые сидели за письменным столом и перечитывали протокол осмотра места происшествия и всех найденных улик; не должно быть не допущено ни одной ошибки прежде, чем они подпишут этот важнейший для следствия документ, разоблачающий троцкисто-фашисткий заговор. Растерявшийся медвежатник бросил беглый взгляд на Ниязова и, до отказа повернув ручку на панели, начал поиск заново. Прошло несколько мучительных минут. Его полное лицо выражало терпеливое страдание, обильный пот орошал его лоб, через приоткрытый рот вырывалось шумное дыхание. «Есть!» Oн поправил наушники. «Это здесь,» присев на корточки, Мартынов начертил линию, подходящую к сейфу снизу со стороны пола. «Наконец-то!» оживился Глебов. «Создайте нам условия,» обратился он к Ниязову. «Могли бы вы затворить дверь и не выпускать понятых пока мы не закончим?» Его коллега понимающе улыбнулся и на цыпочках вышел в коридор. Пыхтя и морщась, Мартынов встал на колени и, стамеской отколупал штукатурку, обнажив тонкий телефонный провод, прикрепленный стальными скобками к грязно-серому кирпичу. Острым ножичком он зачистил изоляцию и прикрутил шунт. «Должен ввести в заблуждение их станцию наблюдения или как они ее там называют,» с трудом поднявшись, Мартынов в изнемождении уселся на стул. Откинув голову назад, он закрыл глаза, его мучила жажда, сердце колотилось и давило в груди; волны паники накатывали на него, вдруг он не справится с заданием? «Попробуйте нашатырь,» Глебов протянул ему пузырек; готовясь к операции, он продумал все возможное и невозможное. Тот с благодарностью вдохнул прожигающее зелье, а также жадно выхлебал стакан воды, который Глебов наполнил из графина министра Устинова; несколько капель случайно упали на лежавший рядом блокнот с карандашными записями Дмитрия Федоровича. Мартынов приходил в себя. Серая мгла разошлась; тошнота отступила. «Теперь лучше, теперь вижу и слышу, теперь приступаем,» он поднялся на колеблющихся ногах и, наклонившись, приложил ухо к дверце сейфа. Внутри царила глухая тишина; Мартынов слышал только собственное сердцебиение. Броня и замки хранили вверенные им тайны и не готовы были легко уступить, но недаром его прозвали в Нью-Йорке «the safecracker», Мартынов заслужил свою славу. Достав из мешка связку инструментов, он вставил в замочную скважину шлицевую отвертку и, поколдовав со второй, третьей и четвертой отмычкой, вталкивая их одну за другой в замок, сумел повернуть барабан. Его чувствительные уши услышали шорох сдвинувшегося болта. «Ключевой замок устранен; теперь начинаем разгадывать кодовый,» с оттенком гордости отрапортовал он Глебову, который сидел за столом, обхватив голову руками. Куча искуренных папирос наполняла объемистую пепельницу. У них оставалось только три часа до начала рабочего дня. В окно Мартынов заметил, что небо над городом стало светлеть. На другой стороне площади погасли уличные фонари, проехало такси с зеленым огоньком, на тротуаре появился первый пешеход. C газетным свертком под мышкой, он исчез в подъезде, громко хлопнув тяжелой дверью. Ослабевшее эхо докатилось до обитателей кабинета и пробудило грезившего наяву Глебова. Он вскочил и, скрестив руки на груди, попытался унять волнение. Тем временем медвежатник, ссутулившись и раскинув руки, не замечал бега времени, погруженный в свои вычисления. Его тонкие пальцы вращали циферблат, ища малейшее сопротивление, его чуткие уши искали едва уловимые щелчки сцепных колес, но все было тщетно, запоры не поддавались. В дверь бочком вошел Ниязов и вежливо спросил, «Куда девать понятых? Они просятся домой.» «Заприте их в том же помещении, где они сейчас находятся и выключите телефон. Утром их найдут,» распорядился Глебов. «Как дела?» Ниязов с тревогой взглянул на медвежатника. «Я испробовал все сочетания,» Мартынов отвел взгляд; он выглядел очень усталым: глаза ввалились, лицо побагровело, на лбу пульсировала голубая вена. «Бывает, что код записывают на листочке бумаги, чтобы не забыть, и прячут где-нибудь рядом. Давайте проверим письменный стол,» предложил Ниязов. Бессонная ночь никак не повлияла на него, он как и прежде был бодр и энергичен. Все втроем со стуком начали выдвигать ящики, один за другим, но ничего, кроме вороха лежалых газет и журналов не обнаружили. «У меня есть идея,» Глебов задумчиво потер подбородок, «Министр открывает сейф каждый день. Человек он немолодой и код должен быть очень простым; наверняка он его заучил на память. Попробуйте дату его рождения. Кто-нибудь помнит, когда родился Устинов?» «17 октября 1908 года,» выпалил энциклопедически образованный Ниязов. «Феноменально,» ахнул Глебов. «Сейчас мы проверим. Иван Павлович, будьте добры, наберите 17-10-19-08.» В мгновение ока пожухший медвежатник, набрал указанную комбинацию, повернул циферблаты, сильно дернул ручку, но сейф не уступал. «С тем же успехом кодом могут быть даты рождения его жены или детей. Кто это может знать?» Мартынов отчаивался. «Остается крайнее средство — сверлить броню. Это шумно и долго, но другого выхода нет!» Понадобилось содержимое чемодана, доставленного его помощником. Мартынов извлек оттуда внушительного размера электрическую дрель и вставил в зажимной патрон тонкое сверло с алмазным наконечником. Адаптер был включен в розетку возле плинтуса; желтый провод соединял адаптер и мотор. Выбрав точку сверления рядом с осью циферблата на кодовом замке, медвежатник сделал зарубку в металле и, перекрестившись, приступил к работе. Невыносимый скрежет сверла заполнил помещение. Он раздирал уши и проникал на нижний этаж, к счастью пустой в этот час; он взбудоражил вахтеров, запертых в соседней комнате. Касьянов вскочил со стула и прислушался. «Говорил я тебе, что не настоящие они чекисты — уж шибко вежливые. Я в понятых с семнадцатого года хожу — много видал. Не по порядку это,» вздохнул он, хлопнув по плечу зевающего Петровича. «Теперь что-то бурить взялись. Ан метро роют? Сообщить куда надо требуется.» Он подбежал к письменному столу и схватил телефонную трубку; гудка в ней не было. Он рванулся к двери — и она была заперта! Касьянова прошиб холодный пот. «Караул!» завопил он во всю мочь. «Погибаем! Вышибай стекло, Петруха, ори громче, авось кто-нибудь услышит!» Конспираторы, находящиеся в кабинете Устинова, ничего не подозревали, они были поглощены работой. Только что Мартынову удалось пробить отверстие в обшивке и, вставив туда эндоскоп, он наблюдал внутреннее состояние кодового замка. Поворачивая циферблат, он рассмотрел бороздки, одну за другой, и вскоре открыл сейф. Он был наполовину полон папками с грифом «совершенно секретно». Не оставалось времени для восторгов и рукопожатий. Крики вахтеров действовали на нервы. Переложив содержимое в брезентовый мешок, среди которого оказалась пачка крупных банкнот и пистолет ТТ в кобуре, заговорщики помчались вниз по лестнице. «Взяли все!» выкрикнули они, завидев слоняющегося в вестибюле Сергея. «Освобождай машину! Уходим!» Сергей сделал знак рукой и вышел наружу. Предутренняя свежесть взбодрила его. Солнце еще не поднялось, но небо быстро светлело, появились перистые облачка. Шелестя шинами и блестя огнями, площадь пересек первый троллейбус. В его полупустом салоне пассажиры дремали, уткнувшись в свои газеты и книжки. Серые фасады зданий с глазницами черных окон выстроились вокруг. Как молчаливые свидетели они смотрели на происходящее, но не могли вмешаться. Лакированный корпус эмки, запаркованной у подъезда, лоснился от росы. Маша, сидевшая за рулем, улыбнулась увидев своего мужа. Позади нее бесформенные головы арестованных часовых неподвижно склонились на бок, их плечи поникли. Сергей открыл дверку и скомандовал им выйти. Спотыкаясь, парни исполнили приказание, но проковыляв несколько шагов, уселись на мостовую. Сатиновые мешки закрывали им головы, ткань возле их ртов намокла и обвисла, как будто задержанные пытались ее жевать. Бедные ребята вертелись, что-то мычали и им было очень неудобно на холодном, влажном асфальте. Издалека сверху утренний ветерок доносил отчаянные вопли Касьянова и Петровича. Что они кричали было совершенно непонятно, расстояние и эхо искажали звуки. Обойдя преградивших им путь беспомощных бедолаг, взломщики заняли места в автомобиле. Маша повернула ключ зажигания, мотор заработал, медленно и плавно они стали отъезжать. Помпезный вход с гербом СССР остался позади, когда внезапно наперерез выскочила патрульная победа ведомственной охраны. Ловко сманеврировав и взвизгнув тормозами, она преградила им путь. В салон машины набилось множество озлобленных военных; с их закушенных губ срывалась белая слюна, сузившиеся глаза источали ярость; один из них, с погонами капитана, выпрыгнул с переднего сиденья и побежал к эмке. Он был высоким, среднего телосложения, высокомерным красавчиком. В левой руке он держал пистолет, правую вытянул вперед, требуя документы. «Что вы здесь делаете? Куда направляетесь? Кто там кричит? Почему связанные часовые на мостовой?» Между тем его подчиненные, выбравшись из победы, рассредоточились вокруг, каждый нацеливая свое оружие. Сергей находился на переднем сиденье, между колен его был зажат ППШ-41. Выхватив автомат, он дал длинную очередь, повалив капитана и нескольких из его команды. Грохот был ужасающим. На автобусной остановке напротив забилась в истерике беременная женщина, от страха дунул в свисток обалдевший милиционер, остервенело забрехала чья-то собака и взлетела в воздух испуганная стая воробьев. Маша, вдавив до предела педаль газа, круто объехала препятствие и понеслась по Китайскому проезду. Вслед им раздавались выстрелы; пули разбили заднее стекло, осколки впились в Машину шею, охнул от боли раненый Мартынов, Глебов зажимал окровавленное плечо; вдалеке завыла сирена. «Не так быстро. Сюда,» Глебов нашел в себе силы давать указания. Они внеслись в пустынный, безмятежный двор трехэтажного лечебного заведения. В окнах мелькал бледный электрический свет, за волнистыми стеклами кое-где высовывались любопытствующие физиономии, обшарпанная и широкая входная дверь была чуть приоткрыта. «Сюда,» продолжал направлять их вождь. Маша послушно выполняла маневры. «Здесь.» Беглецы остановились за колонной фургонов скорой помощи. Автомашины находились тут всю ночь. Их белые борта с красными крестами сияли после недавнего дождя. В кабинах было пусто, шоферов и механиков вызвали на производственную летучку. «Все выходим. Следуйте за мной.» Глебов вышел первым, вытащив из-под сиденья машины железный лом. «Возьмите,» обратился он к Сергею. «Боюсь с поврежденным плечом мне не осилить.» Он подвел свою группу к канализационному люку, угнездившемуся между стеной больницы и замшелым бревенчатым флигелем. «Сергей Павлович, открывайте. Там наше спасение.» Сергей недоуменно взглянул на него. Глебов был плох, весь пожелтел, кровь просачивалась между его пальцев, с трудом он зажимал свою рану. «Мы попробуем уйти от погони через водостоки. У меня есть карта. Не откладывайте. Поднимайте.» Сергей вставил наконечник ломика в чугунный паз. Крышка со скрипом приподнялась. «Полезайте,» подтолкнул он Мартынова, «Я ухожу последним.» Один за одним смельчаки спустились в подземелье. Стоя на скобах, двумя руками Сергей ухитрился уложить над собою чугунный кругляк. Утренний свет померк; не успели они оглянуться, как их окружила кромешная тьма. «Куда дальше?» гулко раздался голос Ниязова.