В любом другом доме столь детальное планирование привело бы к шуточкам про спец-агентов и ручки, превращающиеся в мачете. Но не здесь.

А потом у меня в голове что-то щелкает. Мой мозг сейчас словно мамин старый Бьюик: она всегда какое-то время жала на педаль газа, прежде чем двигатель оживал — эти несколько секунд были ему необходимы. Мне понадобилось ровно столько же времени, чтобы понять, что Себастьян и его мама говорят про это лето.

И что потом он на два года уедет из Прово.

А MTC — это центр подготовки миссионеров [Missionary Training Center — прим. перев.]. Себастьян отправится туда через четыре месяца.

Четыре месяца кажутся вечностью.

— Я спрошу у нее, — отвечает Себастьян. — Мне жаль, что так получается. Но когда в последний раз я интересовался, они сказали, что вышлют расписание тура, как только тот будет готов.

— Просто нам так много нужно сделать до твоего отъезда, — замечает миссис Бразер.

— Я знаю, мам. И я все успею.

Поцеловав его в макушку, она уходит. Комната кажется погруженной в звенящую тишину.

— Извини за эту суету, — говорит Себастьян, и я ожидаю увидеть на его лице напряжение, но когда поднимаю голову, вижу широкую улыбку. Наш неловкий разговор отошел куда-то в сторону. И столь же неловкий разговор с его мамой тоже. — Просто нужно так много всего согласовать. Причем как можно скорее.

— Ага, — я прихватываю свою губу двумя пальцами и гадаю, как задать Себастьяну интересующие меня вопросы, а его улыбка исчезает, когда он видит, как я прикасаюсь к своим губам.

Не знаю, что это за момент, но — как и его реакция на собственное признание, что приехал увидеться со мной, в тот день, когда мы возились с лодкой, — он значит очень и очень многое.

А все потому что улыбка Себастьяна была настоящей, пока он не посмотрел на мой рот, после чего мгновенно испарилась.

Комната заполнена невысказанными чувствами. И они нависли над нашими головами как дождевые тучи.

— Куда ты уезжаешь? — спрашиваю я.

Себастьян встречается со мной взглядом, но улыбки уже не видно.

— О, после книжного тура? Еду на миссию.

— Ну да. Точно, — мое сердце грохочет, как катающиеся по полу мраморные шарики. Не знаю, почему, но я хотел, чтобы он сказал это вслух. — И ты не в курсе, куда тебя направят?

— Думаю, в июле узнаю. Как ты сам уже слышал, нам еще предстоит отправить мои документы, но до релиза книги я это сделать не могу.

Трудно понять миссию, если ты не мормон. Молодые мужчины — реже женщины — покидают свои дома на два года, когда их отправляют в любую точку мира. В чем будет заключаться их работа? Делать новых мормонов. Но не в сексуальном смысле — это позже. Миссионеры делают новых мормонов путем крещения.

Все мы их видели — на велосипедах или пешком, в аккуратных брюках и идеально отглаженных белых рубашках с коротким рукавом. С черными блестящими табличками, где указаны имена, и широкими улыбками они приходят к дверям наших домов и спрашивают, не хотим ли мы услышать об Иисусе Христе, нашем Господе и Спасителе.

Большинство из нас отказывает им вежливым «Нет, спасибо».

Но моя мама никогда не говорит им нет. И ее личное отношение к Церкви не имеет значения  — уж поверьте, мама не позволяет им говорить с ней про Книгу Мормонов. Однажды в Пало-Альто она сказала, что миссионеры сейчас далеко от дома. И это правда. Многие приехали издалека и провели весь день на ногах. А когда мы приглашали их войти, они были сама вежливость, какую вы и представить себе не можете. Они перекусывали, пили лимонад, и их благодарность была безграничной.

Миссионеры — это одни из самых добрых людей, каких вы только встречали. Но они захотят, чтобы вы прочли их книгу и послушали об истинной вере их Церкви.

Во время миссии запрещено смотреть телевизор, слушать радио и читать что угодно, кроме несколько одобренных Церковью текстов. Цель миссии — погрузиться в свою веру максимально глубоко, побыть в одиночестве и стать мужчинами, помочь укрепить Церковь и распространить Евангелие. В родном городе миссионерам нельзя оставить подружку. И уж, конечно, им запрещено заниматься любым видом секса — в том числе однополым, естественно. Миссионеры хотят спасти вас, потому что думают, будто вам это необходимо.

И Себастьян хочет стать одним из них.

Не могу перестать об этом думать. Оглядев комнату, где все предметы лишь служат подтверждением моим мыслям, я понимаю, что, конечно же, Себастьян хочет стать одним из них. Он и так один из них. А тот факт, что он так запросто видит себя в моей книге и что знает о моих чувствах к нему, ничего не меняет.

Меня больше не волнует мой переделанный роман; я бы дал Себастьяну прочитать оригинальную версию — ту, где совершенно очевидно, что я не могу перестать о нем думать, — если бы он пообещал мне остаться.

Неужели он хочет отправиться на миссию? Неужели готов уехать отсюда и посвятить два своих самых молодых, самых сексуальных и полных приключений года нуждам Церкви? Неужели готов отдать свою жизнь религии — буквально отдать?

Я таращусь на собственные руки и не понимаю, какого черта тут делаю. Пейдж и ее сверкающие сердечки ничто по сравнению со мной. Наивнее меня нет на свете.

— Таннер.

Я поднимаю голову и по тому, как Себастьян на меня смотрит, понимаю, что он зовет меня не в первый раз.

— Что?

Он пытается улыбнуться. Он нервничает.

— Что-то ты притих.

Откровенно говоря, терять мне нечего.

— Кажется, я все еще застрял на мысли про твой отъезд на два года. Словно до меня только сейчас дошло, чем ты занимаешься.

Мне даже не нужно пояснять. Себастьян прекрасно понимает. И улавливает подтекст: ты мормон, а я нет. Как долго мы на самом деле можем быть друзьями? Впрочем, всего лишь другом я тебе быть не хочу. Я вижу все это в его глазах.

И вместо того, чтобы отбросить это в сторону, сменить тему или предложить мне познать искусство молитвы, Себастьян встает и одергивает перекрутившуюся набок рубашку.

— Давай пройдемся. Нам обоим есть о чем подумать.

***

На холмах очень много прогулочных троп, и когда тепло, вы обязательно на кого-нибудь наткнетесь. Но поскольку погода в Юте непредсказуемая, и уже похолодало, сейчас никто не гуляет.

Мы в одиночестве бредем по грязному склону холма. К моменту, когда дома внизу стали совсем крошечными, мы успели запыхаться. Только остановившись, я понимаю, как интенсивно мы взбирались: словно изгоняя каких-то демонов.

Возможно, все тех же.

Мое сердце гулко бьется. Впереди нас явно ждет важный разговор — иначе почему мы не отложили учебные дела и не включили Xbox? — и при мысли, куда он, вероятно, может привести, я становлюсь слегка дерганым.

Никуда этот разговор не приведет, Таннер. Ни-ку-да.

Себастьян садится на валун и, облокотившись локтями на колени, восстанавливает дыхание.

Я смотрю, как движется в такт вдохам и выдохам его спина, как под курткой перекатываются сильные мышцы — при этом осанка Себастьяна остается немыслимо прямой, — и в своих фантазиях развращаю его. Представляю свои руки на его теле, а его — на моем.

Я хочу его.

С еле слышным стоном я отворачиваюсь, смотрю по сторонам и вдалеке замечаю университет и огромную лежащую букву Y [символ Университета Бригама Янга — прим. перев.] на горе. Честно говоря, это последнее, что мне хочется видеть. Она сделана из бетона и кажется мне бельмом на глазу, но это достопримечательность города и универа.

— Тебе не нравится Y?

Я поворачиваюсь к Себастьяну.

— Да не, нормально.

Он смеется — думаю, от моей интонации.

— Есть мормонская история, что коренные американцы, жившие здесь много лет назад, рассказали поселенцам, как ангелы им поведали, будто тех, кто останется здесь жить, осенит благословение и процветание.

— Особенно интересно, что коренные американцы больше не живут здесь именно из-за поселенцев.