В тарантасе с ним ехали две девушки с гувернанткой-немкой, отставной чиновник и коммерсант. Стояла жара, мухи назойливо липли к лицу. Молодой врач тотчас вызвал любопытство у всей честной компании: одет по-столичному, в очках, при чемоданчике, держится особняком, бормочет что-то. Стали его расспрашивать – кто, откуда, зачем пожаловал в такую глушь.

– В усадьбу Тимофеевых, личным врачом-с престарелого генерала вызван.

– В Бюловку? – привскочил купец.

Что тут началось! Чиновник и торговец с жаром принялись обсуждать новость, девицы, выпучив глаза, глотали их оживленную болтовню, гувернантка яростно поглядывала на мужчин и иногда вставляла фразу на немецком, после чего осеняла себя крестом – не по-нашему, слева направо. О чем говорили пассажиры, доктор старался не слушать. Под опущенными веками всплыл образ незнакомки – той самой, что явилась к Ларионову с просьбой отпустить кого-нибудь из докторов для больного супруга.

Смелая женщина, эта Натали Жановна, француженка, еще молодая, двадцати пяти лет, с огненной копной волос, с россыпью веснушек и изумрудным взглядом, прекрасно владела русским. Щелчком веера она коснулась плеча Иноземцева и умоляла отправиться с ней в поместье и занять место покойного врача. Сколько их сменилось при ее супруге? Лаврентий Михайлович назвал довольно внушительное число.

Иноземцев вынырнул из воспоминаний и прислушался к спору.

– Видано ли, чтобы человек пропал на полвека, вернулся, нисколько не изменившись, и еще и женился на молоденькой? – горячился чиновник.

– Упырь, поди, – взвизгнула одна из барышень. – Живой мертвец!

– Это вряд ли, – возразил чиновник и хитро прищурился.

– Глаза по-волчьи горят, желтым огнем, – зарядил купец. – Видел я его, когда он еще не был к постели прикован. В город как-то наведывался. Чуть богу душу не отдал, как столкнулись на улице.

Иноземцев бросил короткий взгляд на пассажира, нахмурился.

– А может, авантюрист какой? – предположил чиновник и покосился на Иноземцева, верно, ожидал, что тот скажет. Но Иван Несторович отложил тетрадь, откинулся на стенку экипажа и, скрестив руки на груди, притворился, что спит. Мыслями он уже вернулся к луноверину. Может, это и не ошибка вовсе? Кашель ведь он смог унять. Может, испытать его еще раз?

Неумолкающая болтовня мешала думать.

– Что ни день – покойник, два. Уже и в газете нашей писали. Неведомо, о чем исправник думает.

– Здесь не исправник надобен, а батюшка, чтобы разогнал вурдалаков да упырей и отмолил бюловское поместье.

– Не батюшка, а жандарм крепкий. Он именно что авантюрист и выдает себя за генерала нашего. А авантюрист британский, точно вам говорю.

Какой авантюрист, какие, к лешему, упыри? Хорошо, доктор Ларионов дал свой револьвер. В такую глушь без оружия никак. Туда еще и железную дорогу не проложили, в эту Т-скую губернию.

«27 июля, 10.10 пополудни – 1 сантиграмм луноверина, синтезированного мной из плодов menispermum, на 1 мл раствора. Луноверин… Пусть будет зваться луноверин.

10.40 пополудни – усталость прошла, утих кашель, спала лихорадка. Луноверин может стать недурным противокашлевым средством, ибо действительно подавляет кашлевой рефлекс, если использовать его в дозировке одного сантиграмма, а не двух.

11.15 пополудни – пытался вспомнить рецепт, но тщетно. Клонит в сон. В следующий раз попробую уменьшить дозу еще вдвое, чтобы избавиться от нежелательных эффектов вовсе».

На уездной почтовой станции Иноземцева встретила пышная карета. О да, он был крайне удивлен, увидев посреди замусоренного двора, где справа был колодец, а слева пустые конюшни, подобный транспорт, каких сейчас уже не делали, – на пружинах, массивный, с резной позолотой и шелковыми занавесями на окнах.

– Смотри-ка, генеральскую прикатили, – буркнул дворник, с видом знатока-каретника разглядывая экипаж. – Поди, барыня сама распорядились. Удивить хочет доктора-то, задобрить.

– Натали Жановна сама, да уж, – отозвался смотритель – тоже вышел на крыльцо, пока Иноземцев помчался собирать саквояж. – Понравился он ей. Гляди, какой франт: проборчик косой, визиточка щегольская, на носу очки. В прошлые разы приказано было держать докторов, пока у них истерика не начнется. А этому велела мою комнату отдать до наступления утра.

– Верно, Прохор Кондратьич, совсем плох хозяин, раз такая спешка.

– А то ты не знаешь этого старого черта? Душу продал африканскому божку за бессмертие, а тот, известное дело, напроказил – взял и проклял. Он сто лет живет и еще сто лет протянет, кровопийца. Племянницу его жалко. Что они там, в новой больнице, делают – одному богу известно. Хорошо еще, до нас эта чума бюловская не докатилась.

Оба страстно перекрестились.

Иноземцев вернулся, сунул смотрителю целковый и чуть ли не вприпрыжку поскакал к экипажу – в одной руке саквояж с книгами и одеждой, в другой – медицинский чемоданчик. Ох, и настрадался он в этих почтовых катафалках.

– Так ведь уплачено сполна, барин, – проворчал вослед Иноземцеву смотритель, пряча рубль в карман. – Вот бедовый! Юнец совсем. Точно, эта хранцуженка им больно заинтересовалась. Да и учен, не то что те толстопузые докторишки. Всю ночь писал что-то, потом порошки смешивал и готовил растворы. Я все видел – они дверь забыли закрыть. Такие все вечно забывают, очень уж занятые своей наукой, – важно заметил Прохор Кондратьич и добавил с горечью: – Жаль мальчишку, погибнет ведь в рассаднике чертовщины этакой.

– А мож, не погибнет? Мож, изгонит нечисть из генераловой усадьбы? Наука сейчас далеко шагнула.

А Иноземцев тем временем беспечно мчался к усадьбе отставного генерала от инфантерии Тимофеева, что лежала за деревней Бюловкой.

Как оказалось, генерал был личностью легендарной. Против воли государя в преклонных летах уехал в Британию, после простым волонтером участвовал в одной из англо-ашантийских войн. Мечтал, наверное, о несметных богатствах Золотого берега, бесцельно лежащих под ногами аборигенов, или хотел добыть колонии для отчизны, а может, золотоискателем заделался – никто достоверно этого не знал. Известно было лишь, что генерал в Африке занедужил, из-за чего вернулся на родину. Сколько лет прошло с тех пор, как он отбыл, никто толком не помнил. Стали допытываться – кто таков, откуда. Когда узнали, что беглый генерал, велено было схватить авантюриста. Но едва исправник и отряд вооруженных урядников ступили за порог, как тут же вылетели из дома генерала многозарядным залпом. Донесение в губернское правление гласило:

«Творится там какая-то чертовщина. Его высокопревосходительство генерал Тимофеев вышел встречать меня весь в крови и с бьющимся сердцем в руках. Зрелище самое отвратительное: держал истекающий кровью орган и поглаживал, точно болонку. «Вы смелый человек, Аркадий Алексеич?» – спросил он меня. Я не смог вымолвить звука, а он рассмеялся дико и вонзил зубы в кровавую плоть. Меня едва наизнанку не вывернуло. Я отвел взгляд, только тогда и заметил белесое тело на столе, привязанное за руки и за ноги, с вырезанными кусками мяса. «Этот, – кивнул он, дожевывая, – вчера один на один с косолапым не побоялся и одолел мишку». И как рявкнет по-медвежьи. Парни мои от звука такого с криками «вурдалак» рванули назад. Как метнулся вслед за ними – не помню, в ушах стоял хохот.

Как выяснилось впоследствии, по африканскому обычаю, обретет бессмертие тот, кто позабудет мирскую пищу и станет есть только дитло – магическое снадобье, приготовленное из сердца врага с добавлением каких-то трав. С каждым съеденным дитло будут пополняться резервы смелости и других добродетелей, вместе с сердцем прежнего хозяина переместившихся в тело нового.

От 15 мая 1877 года».

После сего случая не раз посылали взять и скрутить генерала Тимофеева, но ничего у губернского управления не выходило – то ли ходить туда никто не хотел, то ли вовсе гонцы не возвращались. Об усадьбе Тимофеева, как о дурном месте, решили вовсе забыть. Время от времени только посылали сыщиков – разведать, чем отставной вояка занят.