– Почему зверь в нас столь могуч, а человеческий дух – слаб? – юноша сжал подаренный талисман. – Вчерашний раб желает угнетать другого с чудовищной жестокостью, а никогда не носивший цепей испытывает низменный восторг, заковывая в них ближнего. Чужая боль, точно крепкое вино, дурманит, дразнит и способна довести до пика наслаждения. Вы говорите, что толпа устала и жаждет мира, но с не меньшей охотой она примет и новую порцию крови.

– Зло было всегда и его невозможно изгнать за пределы души, выжечь огнем или перерубить железом. Лишь встреча с Непостижимым губительна для всякой скверны. Он – песок, что вбирает в себя грязь, позволяя воде очиститься.

– Я слышал эту легенду, – Варрон поднялся из кресла. – Назовите имя Создателя.

– Ты все узнаешь в урочный час.

– Оно известно Тациту?

– Да, – Руф помрачнел, ощущая на себе буравящий взгляд ликкийца. – Одевайся, нам пора идти.

– Хорошо, – взысканец достал из сундука пурпурный палудаментум, широкий золотой пояс и украшенные драгоценными камнями сандалии.

Застегивая фибулу, юноша взглянул на свои пальцы и вздрогнул. По ним ручейками сбегала кровь. Перед мысленным взором промелькнули десятки лиц: Клавдий, Лисиус, Алэйр, Лукас, Фирм…

«Из проклятой паутины нельзя выпутаться, – размышлял Варрон. – Дергаясь в безнадежной попытке освободиться, лишь сильнее прилипаешь к ней. Пока жив Паук, угодившие в его ловушку каждый миг на волоске от гибели, и вынуждены смотреть, как он лакомится другими, пока не наступит их черед. Сколько бед он принес. Сколько зла причинил людям! Не минуло и пяти месяцев со дня гибели Клавдия, а Империя пришла в глубокий упадок. Разграбляются дома, повсюду смерть и рыдания вдов. Дикари стали образцами миролюбия рядом с вопиющей бесчеловечностью и несправедливой жестокостью граждан, воспитанных в духе закона и прописной морали. Если бы я мог, то предпочел бы жить свободно, пусть и считаясь убийцей-кинэдом, чем быть рабом понтифекса, обретя статус зесара…»

Кровь разливалась по потолку; пачкая стены багровыми полосами, текла на пол, и там образовывала большие лужи. Они бурлили и пузырились, увеличиваясь в размерах, словно хотели дотянуться до сандалий ликкийца.

– Что с тобой? – настороженно спросил Руф.

– Все в порядке, Плетущий, – убедительно солгал юноша, расправляя складки тоги.

Теперь он знал, что умение вовремя сдержать гнев и скрыть от врага страх – едва ли не главные признаки мужской зрелости. Взысканец быстро учился.

Жуткие видения исчезли. Варрон стоял возле дымящейся курильницы. Он мечтал превратиться в крошечный кусочек пламени, способный разогнать тьму, согревающий друзей и нещадно жгущий злодеев. Вот только друзей у ликкийца не было.

Понтифекс приказал рабам расчесать всклокоченные волосы юноши и припудрить болезненно-худое лицо.

Возле статуи Паука ожидал эмиссар Джоув, ликторы, факельщики и полсотни легионеров в парадных, начищенных до блеска доспехах. Красная туника легата напомнила взысканцу кровавое пятно.

Культисты обменялись щедрыми приветствиями.

– Мы пойдем через толпу, – Руф вынудил Варрона приподнять подбородок, властно коснувшись шеи ликкийца. – Не вздумай вертеть головой, смотри только вперед, не горбись и не семени. Во дворце следи за моими движениями, я подскажу, куда нужно встать и что делать.

– Благодарю за наставления, Плетущий, – в этот раз молодой нобиль не сумел полностью обуздать страх.

Тяжелая ладонь Джоува легла на плечо взысканца. Эмиссар ободряюще улыбнулся:

– Ни о чем не беспокойся. Я пойду рядом. Если споткнешься или оступишься, обопрись на мою руку.

– Помнишь, ты ударил меня и обозвал ублюдком?

Руф гневно свел брови к переносице, раздраженный несвоевременными словами взысканца, однако легата они нисколько не смутили:

– Будущий Богоподобный желает услышать мои извинения?

– Ты полагаешь, что поступил правильно?

– В ту ночь я считал тебя худшим из ублюдков.

– А сейчас?

– Разница в положении не позволит нам стать близкими друзьями, как мне бы того хотелось.

Варрон расплылся в улыбке: широкой и искренней.

– Говорят, есть нобили, которые приятельствуют с рабами. Так почему бы и нам не попробовать выйти за устоявшиеся границы?

– Для меня это большая честь, – по-военному твердо сказал Джоув.

Он отдал приказ строиться, и легионеры со всех сторон окружили культистов, образовав защищенную скутумами колонну. Она золотой змеей сползла вниз по ступеням храма, под звук тяжелых шагов и звяканье металла.

Следуя за Руфом, Варрон поскользнулся на мокром камне, и был тотчас подхвачен под локоть идущим справа эмиссаром.

Улицы и площади заполняла ликующая толпа. Самые любопытные зеваки вскарабкались повыше, чтобы рассмотреть человека, которого вот-вот назовут зесаром.

– Варрон! Варрон! Варрон! – повторяли люди с неистовой радостью.

Тысячи ладоней тянулись к небу, а под ноги горожан летели цветы и мелкие монеты. Здания украсили полотнища с золотым имперским орлом и бирюзовые ленты Ликкии.

– Дай мне руку, – попросил взысканец. – Пожалуйста.

Его лицо, обсыпанное крошечными драгоценными пылинками, сверкало в лучах вечернего солнца.

– Мы почти пришли, – легат сжал холодные пальцы юноши и говорил успокаивающим тоном. – Думай о чем-нибудь приятном.

Варрон скривился: столько лет он терпел насмешки, издевки и оскорбления, не желая делиться своей болью даже с Клавдием, и вот сегодня шел, словно триумфатор, обожествляемый и сопровождаемый лучшими воинами Империи. Им восхищались, ему завидовали, для него звучали песни флейт и бой барабанов.

– Я счастлив! – бодро заявил ликкиец.

– Это твой праздник, – откликнулся Джоув. – Повеселись на славу.

Во дворце было светло и шумно. Сердце взысканца сжалось от нахлынувших воспоминаний. Он не любил ходить через сводчатую анфиладу, ведущую прямо в тронный зал. Являясь туда, Клавдий усаживался в крылатое кресло, а Варрон замирал на полу, возле ног повелителя, который задумчиво трепал его волосы, слушая доклады вельмож. Иногда зесар наклонялся и пылко целовал в губы молодого любовника, но делал это не от внезапно взыгравших чувств – таким образом владыка показывал присутствующим, что ему наскучило их общество и витиеватые речи.

– Будь ваши рты столь же прекрасными, как у Варрона, я бы заставил их замолчать поцелуями. Но они лживы и отвратны, а посему убирайтесь прочь! – шутил Клавдий, прогоняя надоевших подданных.

Картины и статуи, барельефы и колонны – все напоминало юноше о прежней жизни.

Легионеры впустили Руфа в тронный зал. Понтифекс проследовал мимо сотен нобилей и встал рядом с саром Макрином, торжественно сложив руки на груди.

Ликкиец воспрянул духом при виде поморского градоначальника.

– Ступай, – шепнул Джоув, отпуская ладонь Варрона.

– А ты? – юноша понимал, что вопрос прозвучал глупо, но никак не мог справиться с волнением.

– Я займу место во втором ряду.

Взысканец расправил плечи и пошел к пустующему зесарскому креслу, глядя на высокие подлокотники и огромные сияющие крылья. Варрон невольно подражал походке Клавдия, но его движения оставались несколько скованными. Множество глаз неотрывно следили за ним, и юноше чудилось, будто он – овца, бредущая среди голодных волков. Здесь были те, кого ликкиец никак не ожидал увидеть: сар Нъеррог, казначей Олус и даже архигос Дариус. Братья не приехали. Они сбежали из дворца сразу после смерти Клавдия и пережидали бурю в родительском доме, не желая принимать какое-либо участие в дальнейшей судьбе Варрона. Обида тяжким грузом легла на сердце юноши. Он решил порвать все отношения с семьей и более никогда о ней не вспоминать.

Возле трона ликкиец остановился и затравленно посмотрел на преградившего ему путь Руфа. Плетущий Сети держал в руках золотой венец, украшенный листьями и драгоценными камнями.

– Кого вы видите перед собой? – громко спросил ктенизид у толпы.

– Человека! – ответили ему.