– Это л-ловушка, – во рту юноши пересохло так, что язык прилип к небу.

– Вижу, – Сокол опустил ладонь на рукоять спаты. – Всем приготовиться.

Кусочки мозаики сложились в единую картину, которую сын архигоса теперь мог рассмотреть во всей красе. Легат Силантий тоже раскусил замысел паукопоклонников, но не имел морального права скомандовать отступление. Нодасы разломали мраморную лестницу и накидали на пути к магистрату тяжелые блоки, затруднив врагу передвижение. Покинуть площадь тоже было проблематично: за баррикадами находились каналы, соединенные между собой мостами. Два из них полностью выгорели и обрушились, еще два пожирало пламя.

Обдумать тактику Дий не успел. Горнист подал сигнал авангарду тяжелой пехоты и в пропитанном дымом воздухе развернулись боевые знамена с золотым орлом. Никто из Всадников не обратил внимания на темнокожего причепрачного, проскользнувшего мимо лошадей. Он подкрался к Юбе и позвал его:

– О, великий воитель…

Мулат с недоумением уставился на раба.

– Госпожа Исория просила передать вам это…

Острие копья скользнуло по чешуйчатому панцирю эбиссинского нобиля и вонзилось в плоть. Несколько мгновений Юба не чувствовал боли. Он, словно зачарованный, смотрел, как течет из раны кровь, пачкая одежду и конскую шерсть, а затем согнулся, прижавшись лицом к шее разволновавшегося жеребца.

– Предатели! – взвыл Сефу.

Небольшая группа легионных рабов накинулась на Всадников. Прикрываясь щитами, нобили выхватили копья и мечи.

Стрелки культистов восприняли это, как подготовку к атаке, и сами незамедлительно перешли в наступление. Град камней и дротиков обрушился на конницу Силантия. В тесноте и сумятице строй рассыпался, десятки рассвирепевших Всадников поскакали на неприятеля.

– Стоять! – заорал Дий. – Назад!

С крыш портиков на верховых посыпались охапки горящей соломы. Опаленные лошади и наездники заметались в панике. Сын Дариуса хотел было помчаться к ним на подмогу, но внезапно услышал дикие вопли из арьергарда.

Там кипел бой. Подошедший с тыла отряд культистов ударил по Всадникам, точно молот по железу. Серпами и длинными ножами мятежники подрезали коням сухожилия, цепями и палками хлестали по головам. Израненные животные взвивались на дыбы и опрокидывались, придавливая хозяев. Тяжелые кнуты и бичи, какими надсмотрщики секли провинившихся невольников, впивались в тела благороднорожденных – уродовали лица, выбивали глаза, разрывали плоть до костей.

Крик Сокола вывел Дия из оцепенения.

– Туда! Быстрее!

Посол указывал на северо-запад, где верные хозяевам причепрачные схлестнулись с теми, кто отрекся от Старых Богов. Страшный грохот щитов и ломаемых копий вызвал у наследника архигоса непроизвольную дрожь. Он сжал рукоять клинка и устремился в гущу схватки. Не помня себя от ярости, юноша жалил врагов, точно обороняющий гнездо шершень.

Сефу был вынужден расстаться со щитом. В нем застрял метко брошенный одним из нодасов пилум[3]. Доведенный до крайней степени исступления и жаждущий мести царевич без счета забирал чужие жизни.

Когда пыл Дия немного подостыл, он понял, кто сплотил вокруг себя рабов и повел их на предателей. Это был новый причепрачный Мэйо, которого заика мысленно обозвал Маской. Что-то крикнув, безоружный невольник прикрылся двумя щитами и побежал к ближайшему завалу. За новоявленным командиром тотчас поспешили его соратники.

Несколько стрел вонзились в овальные скутумы Маски. Он, будто не замечая, оттягивающей руки тяжести, упрямо перепрыгивал через препятствия, уворачивался от лошадиных копыт и свинцовых шаров, метаемых пращниками. Наконец сумев укрыться за поваленными гермами, отважный раб упал на колено и принялся растаскивать баррикаду.

– Все за мной! – позвал Сокол Инты.

Он намеревался защитить смельчака, который стирал руки в кровь, прокладывая путь к спасению. Дий подумал, что если невольника убьют или он провозится слишком долго, мост за высоким завалом догорит и рухнет.

– Скорее! – заика обернулся, чтобы поторопить тех Всадников, кто в трудный час не растерял стойкость и мужество.

Краем глаза юноша заметил бледное лицо Мэйо. Конь поморца валялся на боку, хрипя и агонизируя. Сын Макрина сражался с наседающими противниками так умело, словно полжизни провел на военных тренировках. Его выпады были стремительны и смертоносны, а движения напоминали неистовую пляску.

Внезапно танец оборвался. Стрела с белым опереньем вошла в бедро поморца, а следом мощный удар густо утыканной гвоздями дубинки расколол его шлем.

– Не-е-ет! – прохрипел Дий. – Не-е-ет!

Мэйо был еще жив. Рослый нодас накинул цепь ему на шею и стал душить.

«Лучше бы он не снимал маску… – подумал заика. – Лучше бы я не знал… Не видел этого…»

Паукопоклонник отшвырнул труп нобиля и, переступив через него, направился к Столпу.

– Мразь! – рявкнул Дий.

Он помчался сквозь красно-серую пелену, не щадя коня. Поравнявшись с вооруженным цепью культистом, сын Дариуса сокрушительным ударом раскроил ему череп. Алые капли веером брызнули на и без того измазанную кровью бронзовую маску юноши. Рыжий жеребец тотчас рванул в галоп, унося хозяина подальше от этого страшного места…

На остатках баррикады стоял причепрачный Мэйо, утираясь снятой с лица повязкой. Обильно смоченные потом грязь и пыль въелись в кожу невольника, но его глаза победно сверкали. Махнув рукой, раб сипло выкрикнул:

– Бегите! Путь свободен!

«Нас признают дезертирами… – мысленно укорил себя Дий. – А если победят «пауки», то врагами Империи…»

Ему было все равно. Заика вдруг ясно осознал, что жизнь – не бесценный дар, а лишь короткий миг на предначертанном свыше пути к вечности.

Подгоняя коней, Всадники перескакивали через уменьшившийся вдвое завал и карьером неслись к горящему мосту. Преодолев баррикаду, Сефу придержал лошадь.

– Не ж-жди… – голос Дия зазвенел от неподдельной боли. – Твой нун погиб.

Сокол молчал, внимательно рассматривая Маску:

– Он спас нас. Нельзя его тут бросить.

– С-сюда, раб! Ж-живо!

Невольник подчинился, окинув заику быстрым взглядом из-под капюшона, и самодовольно ухмыльнулся, когда эбиссинец свесился с коня, подавая ему руку.

– Запрыгивай на лошадь! – царевич крепко сжал запястье Маски.

– Благодарю, господин, – устроившись позади нобиля и бесцеремонно приобняв его за талию, невольник спросил:

– Ваше предложение по-прежнему в силе, Солнцеликий?

– Награда тебя не разочарует.

У моста жар сделался нестерпимым. Дий набросил на голову плащ, давясь кашлем от заполнившего легкие дыма. Казалось, что тело сейчас расплавится, превратившись в свинцово-серую лужу. Глаза болели и невозможно было даже зажмуриться. Огненные языки то с ревом взмывали вверх, то почти касались беглецов. На короткий миг не стало ни земли, ни неба – одно багровое пламя. Оно застонало в бессильной злобе. Две лошади с тремя седоками вырвались из опаляющих объятий и во весь опор поскакали на север, за синюю ленту реки.

Ворота особняка были распахнуты настежь. Труп раба-привратника лежал возле каменной арки. Второй невольник с размозженной головой дергался в луже крови.

Чем ближе Креон подъезжал к дому, тем больше мертвецов попадалось на пути. Тишина и запах трелюющего дерева напоминали воину о походных погребальных кострах, когда приходилось жечь тела соратников в полном молчании.

Ведомый причепрачным боевой конь изогнул шею и огласил округу тревожным ржаньем. Декурион успокоил жеребца, властно набрав повод. Нобиля и самого мучили дурные предчувствия.

В дальней части особняка свирепствовал пожар. Дым плыл над кронами деревьев, растворяясь среди туч. У входа в дом валялись хозяйские вещи: толи рабы спасали из огня имущество, толи воры теряли награбленное, беспорядочно отступая.

Спешившись, Креон оставил коня хмурому невольнику, и чеканным шагом вошел в прохладную тень вестибюля.