Спонтанный и весьма непристойный кордак удался на славу. Довольные успехом Мэйо и Плато, тяжело дыша и счастливо улыбаясь, вернулись в ротонду.

– Впечатляюще! – похвалил наследник Именанда.

– Теперь я готов лечь хоть с демоницей, – заявил поморец.

– Уверен? – в глазах эбиссинского царевича блеснули коварные искры.

– Да.

– Хорошо. Ее семейное имя Хонора. Младшая сестра Лориссы, супруги Неро.

– Что нужно узнать?

– Для начала просто заставь ее возжелать тебя, – Сокол Инты помедлил. – И учти, Хонора дружит с Видой. Поаккуратнее в выражениях, не спугни эту голубку.

– Считайте, победа у меня в кулаке, – пренебрежительно хмыкнул Мэйо.

В желтой столе, скрепленной на плече золотой фибулой, Хонора казалась иволгой, присевшей отдохнуть среди пышных кустов роз. Девушка забросила ноги на садовую скамейку, прикрыв их краешком тонкой накидки. Темнокожая рабыня обмахивала хозяйку веером. Два афарца-сателлитасловно вросли в землю между благоухающими клумбами.

Мэйо подошел ближе и, когда рон-руанка отвлеклась от чтения книги, принялся бесцеремонно разглядывать женские прелести свояченицы Неро. Она была невысока ростом и обладала аппетитной фигурой, которую украшала легкая полнота. Зеленые глаза смотрели озорно и дерзко. Волосы песочного цвета, прикрытые бисерной сеткой, ниспадали почти до талии. Поморец оценил манящую белизну кожи, мягкую линию плеч и тонкие запястья Хоноры. Но главным ее достоинством нобиль счел удивительную подвижность губ. Они то дарили улыбку, то сжимались в ниточку, на миг сделавшись азартными, настороженными или дружелюбными. Юноше почему-то взбрело в голову, что у них – непременно вкус персиков. Мэйо захотелось по-хулигански растрепать высокую прическу столичной обольстительницы и взять ее не в траве или на ложе, а прямо посреди палубы рассекающего волны корабля, чтобы рядом кричали чайки и возбужденные зрелищем гребцы.

Эта дерзкая мысль тотчас отразилась на лице нобиля, вызвав у Хоноры легкий испуг. Она кокетливо захлопала длинными ресницами, всем существом содрогнувшись от той властной самоуверенности, что читалась в угольно-черных глазах чужака.

– Я вас не потревожил? – вкрадчивым голосом спросил он, бесцеремонно вторгаясь в облюбованный рон-руанкой уютный закуток парка и явно напрашиваясь на более тесное знакомство.

– Кого-то ищите? – Хонора тоже предпочла обойтись без потока витиеватых любезностей.

– Да. Обронил кусочек счастья. Позвольте взглянуть, вероятно, он у ваших ног.

Девушка начала догадываться, кто перед ней, и мигом устремилась из обороны в наступление:

– О, эта шутка седа, как лунь. Придумайте хоть что-нибудь иное.

– Легко. Очутившись среди догорающего лета, в поисках тепла я заглянул сюда случайно, доверив белым бабочкам стать моими проводниками.

– Вам известно, что бабочки – это лепестки цветов, сорванные дуновением бриза?

Нобиль улыбнулся:

– Конечно. В Геллии их называют символом любви и дарят избранницам, перед тем, как признаться в чувствах. А мой народ верит: если шепнуть мотыльку сокровенное желание и отпустить в небо, все задуманное исполнится.

– Мэйо из Дома Морган? – Хонора поставила босые ступни на землю. – Ты переврал известную легенду. Островитяне кладут в ладонь любимого человека бабочку, когда хотят отдать ему самое ценное – душу. Мало кто способен на такой подвиг.

– Благодарю за разъяснение. Не ожидал, что слава настолько обогнала меня.

Рон-руанка засмеялась, прикрыв рот ладошкой:

– Да, Вида не скупилась на рассказы о вашей встрече.

Поморец в раздумьях поскреб затылок:

– У нас имело место легкое недопонимание…

– Сочувствую, – ласково промолвила кокетка и вдруг ее голос сделался тверже кремня. – Теперь всем знатным девушкам столицы известно, что Всадник Мэйо – гнилой червяк, поморский слизень, трусливый дромедар. Одетый словно воин, он боится боли, как нетопырь – света. Косноязычен и неуклюж, даже любимого раба он целовал столь гадко и нелепо, будто в первый раз. Тот, кто по долгу службы, обязан вставать грудью на мечи врагов, сбежал, дрожа в коленях, от прикрытого кожей деревянного жезла. Конечно, слухи преувеличены стократно, но думаю тебе полезно знать: рассердив женщину, готовься к бою с драконом, чей язык – злоба, а дыханье – яд.

Краска прилила к щекам нобиля. Усилием воли подавив вспышку гнева, он сдержанно ответил:

– Дай мне малейшую возможность опровергнуть коварные наветы, и ты узнаешь совсем другого Мэйо.

– Провинция… Чудовищная скука… – Хонора походкой лисы шагнула к наследнику Макрина. – Мужчина берет женщину, словно бык покорную телку. Она мычит и стонет в такт громкому сопенью, что приближает рев торжества. Однообразно. Пресно. Нудно. В трактате «О любви» ты изучил лишь первую страницу, а помышляешь себя тонким знатоком. Трясешься, боясь расстаться даже с крошками пыльцы, не то что с целой бабочкой. Самопожертвование, Мэйо. Тебе известно это слово?

– В угоду Пиксу укажи алтарь и я залезу на него всем телом.

– Забава с баубонами по нраву Виде и Креону. Я обожаю кое-что послаще.

– Прекрасно! – ухмыльнулся нобиль. – Готов поспорить, мне придется ублажать какого-то зверька. Барана, пса или козла?

Девушка набросила ему на плечи шелковую накидку:

– Не говори чепухи! С животными пусть развлекаются животные – рабов в избытке. Мы – люди, и должны познать иные грани удовольствия, – соединив края накидки у пояса юноши, рон-руанка повела его за собой к пристани.

Мэйо хранил молчание, напряженно обдумывая, как лучше поступить.

– Твое имя значит «море», верно? – Хонора напомнила нобилю сон о зеленогрудых сиренах, увлекающих добычу в жадную пучину. – Я хочу послушать, как ты кричишь. Говорят, когда поморцам не хватает воздуха, на их шеях открываются жабры. Ни разу этого не видела.

– Я тоже, – украдкой вздохнул наследник Дома Морган.

– От боли у многих темнеют глаза, – воодушевленно продолжила девушка, – Твои и без того – густо-черные. Они – как зеркала, отлитые из страданий…

Озарение пришло внезапно. Он понял, что нужно делать. Прежде всего, перестать слушать ее болтовню. Поморец давно приметил: зачастую женщины пытаются наказать мужчин молчанием. Нет, тишина – это благословенный дар. Худшей кары, чем многочасовое суесловие, пустые вопросы и резкая перемена тем, сложно вообразить.

Мэйо не умел быть покорным и терпеливым. Накапливая раздражение, он превращался в абсолютно неуправляемого зверя. Оставалось только распахнуть клетку и выпустить бестию на волю.

Хонора не желала подчиняться. В мечтах она была подобна богиням-воительницам и швыряла молнии, храбро вступая в схватки с земными мужчинами…

Они схлестнулись на закате, у прибрежной полосы двумя могучими, безжалостными стихиями. И Мэйо закричал, когда нарождающаяся шквальная буря подняла волны до внезапно потемневшего неба, рассекаемого белыми всполохами.

Поминутно прикладываясь к глиняной кружке, Нереус пил дешевое, щедро разбавленное вино. Собравшиеся вокруг костра невольники – фавны и нимфы – наперебой хвалили пойло Дома Ленс. Привыкшим к воде и уксусу рабам напиток действительно казался волшебным нектаром. Геллиец, милостью Мэйо успевший перепробовать сотни дивных зелий, мог побиться о заклад, что хозяин, случись кому-либо подать ему такую дрянь, немедля помочился бы в амфору и вынудил бы наглеца осушить ее до дна.

Островитянин хотел быстрее напиться, поэтому не ел даже хлеб. Проглоченная без меры жидкость давила на желудок, но голова по-прежнему оставалась ясной. Это угнетало еще больше. Нереус краем глаза следил за пирующими, музыкантами, плясунами, обнимающимися парочками и теми, кто предавался любви во славу Пикса. Охваченные похотью рабы не гнушались скакать на поляне голышом, звонко хлопая друг друга по задам и ляжкам. Иные исторгали съеденное, стоя на четвереньках. Карлики и карлицы, толкаясь, сыпали густой бранью и визжали, точно поросята.