– Солнцеликий хотел бы встретиться с нами после полудня в саду Эрастании. Там состоятся гуляния для нобилей. Допускаются личные рабы в костюмах нимф и фавнов.

– Отлично! Я приеду! – обрадовался поморец.

«Вед милосердный! – мысленно простонал Нереус. – Опять этот царевич что-то задумал…»

Он живо вообразил себя с дурацкими рожками в волосах и козьей шкурой на бедрах среди таких же ряженых невольников, которым придется много часов развлекать хозяев танцами, музыкой и пением, изображая беззаботное веселье. Геллиец решил отбросить всякую скромность и не оставлять Мэйо наедине с эбиссинским соколом. У раба холодило грудь от смутного ощущения надвигающейся беды.

В середине последнего месяца лета установилась жаркая погода. Сад Эрастании, принадлежавший Дому Ленс, был одним из лучших убежищ от духоты и зноя. Тенистые аллеи распахивали для гостей объятья. Многочисленные пруды и каскады щедро делились свежестью. Разноцветные клумбы благоухали под ветвями каштанов, буков, молодых вишен и смоковниц.

На праздник, организованный в честь Пикса, покровителя полей и лесов, собрались нобили из столичных семей и приглашенные гости. Нарочито приветливый и любезный Мэйо легко знакомился, находя общий язык с разными людьми. Он шутил, лез в диспуты, пока наконец не приметил царевича Сефу, отдыхавшего в компании Юбы и Плато. Юноши расположились под крышей маленькой ротонды, окруженной двумя десятками статуй и земляничными деревьями. Неподалеку протекал ручей, на берегу которого среди цветущего олеандра плясали под напевы пастушьей дудочки ряженые невольники.

Шагая по аллее, разгоряченный вином Мэйо собирал с клумб оранжево-желтый букет. Нереус, в костюме фавна и с разрисованным лицом, жадно грыз сладкую мякоть инжира.

Рядом с узким мостиком стояла девочка в полупрозрачном одеянии нимфы. Поморец улыбнулся и всучил рабыне охапку цветов. На ходу приобняв малышку, геллиец поделился с ней парой винных ягод.

– Хороша рыбка! – радостно заметил нобиль, взбираясь по склону холма. – Тебе тоже подумалось, что следовало остановиться и изучить ее влажный грот, разведя бедра пошире?

Невольник наспех вытер липкие губы:

– Нет, я предпочел бы более спелый плод.

– Как вон та особа? – Мэйо кивком указал на стройную рыжеволосую женщину, внимающую напевам пастушка.

– Возможно… – уклончиво ответил Нереус. – Но не сегодня.

– Почему?

– Хочу побыть с тобой.

– Сомнительная радость, достойная глупца! – рассмеялся поморец. – Ты неотступно следуешь за мной с полудня и явно заскучал. Пока длится праздник, повеселись на славу. Пляши, стирая ноги в кровь! Сношайся до изнеможенья члена! Живи, отдав забвению невзгоды!

– Гонишь прочь, будто надоевшую собаку?

Нобиль схватил раба за шерстяной пояс, удерживавший козлиную шкуру, рывком притянул к себе и, ощутив на лице чужое сбивчивое дыхание, твердо произнес:

– Я пытаюсь заботиться о тебе, кретин. Проваливай и не показывайся на глаза до темноты.

– Мэйо…

– Разговор окончен! – благородный юноша с такой силой отпихнул геллийца, что тот едва устоял на ногах. – И если посмеешь вернуться трезвым, высеку плеткой!

– Я тоже пытаюсь заботиться о тебе! – обиженно выкрикнул Нереус. – Только слово раба – ничто против лживых речей царского наследника.

– Это перешло уже все границы, – рассерженный поморец скрестил руки на груди. – Прояви наконец уважение к Пиксу, пока он не наслал на тебя кару, отняв мужскую силу!

Островитянин склонился перед хозяином, который в ответ показал неприличный жест и, не оглядываясь, проследовал к ротонде.

Сокол Инты, внимательно наблюдавший за безобразной сценой ругани, встал с лавки, чтобы первым приветствовать Мэйо:

– Мир тебе, храбрый воин, внук Веда, хранитель ихора!

Сын Макрина порывисто обнял Сефу и звонко поцеловал в загорелую шею:

– И вам мир, благословенный Тином, Немеркнущий Солнцеликий Владыка!

– Ты зря кричал на раба. В такой праздник не следует портить настроение из-за непокорности глупых животных.

– Прежде он никогда не вел себя столь отвратительно, – поморец досадливо скривился. – С чем это связано, ума не приложу.

– Позволь дать дружеский совет, – Юба наполнил вином кубок и протянул Мэйо. – Если твой раб хотя бы заикнется о Пауке, вели без промедления швырнуть гнуса в эргастул[1].

– Прости? – наследник Дома Морган поперхнулся от удивления. – Хотелось бы услышать больше.

Кивнув, мулат продолжил:

– Не для чужих ушей. У понтифекса Руфа – тысячи сторонников средь черни и скота. Жрец-араней обещает им после смерти покой и избавленье от страданий. За такие щедрые посулы звери готовы драться на улицах и резать собственных хозяев. Мы размышляем, как воспрепятствовать культистам, проявив благоразумие и осторожность.

– А почему нельзя открыто обвинить Руфа на Совете? – Мэйо наградил многозначительным взглядом молчавшего Плато.

Рыжеголовый алпиррец был непривычно тих и подавлен. Он отвернулся с болью в глазах, так и не проронив ни звука.

Сокол Инты мягко опустил ладонь на плечо поморца:

– Не мерь глубину ручья двумя ногами разом. Дождемся шагов от Фостуса и Алэйра. Потом решим, как выбить с доски Руфа и Варрона.

– Вы забыли упомянуть Лукаса, царевич.

Сефу сплел пальцы и оперся на них подбородком:

– Лукас мертв, Мэйо.

– Что?!

– Народу сообщат позднее. Я полагаю, завтра. Убили калеку, его мать, конкубину и приемного сына.

– Вед Всемогущий! – наследник Макрина выплеснул остатки вина из кубка. – Кто мог решиться на такое?

– Многие, – Сокол брезгливо наморщил нос. – Игра становится увлекательнее и опасней. Сегодня вновь придется швырять на стол тессеры. Ты готов, дитя морей?

– Конечно, Парящий Над Пустынями!

– Наш спор, – напомнил Сефу. – Победа за тобой, если сумеешь заручиться благосклонностью всего одной красотки.

– Надеюсь, жены Фирма. Давно хотел зарыться в ее складки.

Царевич вытянул губы трубочкой, издав звук, означавший высшую степень пренебрежения:

– Какие складки? Там вытоптанное поле, сухое и жесткое, будто задница слона.

– Испробовали лично? – Мэйо вальяжно развалился на лавке.

– Доверил Юбе.

Мулат оскалил зубы и хлебнул приправленного имбирем пива, которое эбиссинцы называли хенкет.

Воспользовавшись паузой, отпрыск Макрина повернул лицо к Плато:

– Мы до сих пор даже не поздоровались.

– Извини, – алпиррец сжал пальцами виски. – Отец запретил мне общаться с тобой и грозит переводом в другую коллегию.

– Нет! – Мэйо рывком передвинулся к расстроенному парню и, обхватив его за плечи, принялся быстро нашептывать в ухо. – Брюзжанье стариков не охладит наш пыл. Молчи, пускай говорят тела, прикосновенья рук и музыка из тех кустов. Давай сейчас, пока она зовет в стремительную пляску.

– Ты хочешь этого? – смутился Плато.

– Сильнее, чем присунуть Аэстиде.

Алпиррец расхохотался, шлепнув ладонью по едва прикрытому туникой бедру собеседника.

– Решайся! – подначил Мэйо. – Один раз…

– Пошли! – сын Плэкидуса вцепился в запястье поморца и выволок юношу из ротонды, на ходу срывая с себя одежду.

– Сумасшедшие! – крикнул им вслед Сефу. – Боги превратят вас обоих в сильванов!

Он промокнул пот со лба и неотрывно следил, как два почти голых нобиля, вздумавших примерить роли гистрионов, разминаются на небольшой, но сравнительно ровной площадке. Парни вскидывали руки, хлопая в ладоши, наклонялись, двигаясь по кругу все быстрее. И вот, увлеченные танцем, молодые люди начали высоко подпрыгивать, изгибаясь в развратных позах. Мэйо присел и стал крутиться на носках так быстро, словно летящее с горы колесо, а затем повторил тот же трюк, скача по траве на коленях. Плато аплодировал ему, ритмично мотая головой.

Пляска захватила юношей и они потеряли всякую осторожность, принявшись кувыркаться в воздухе, точно акробаты. Сокол опасался, что кто-нибудь из его соратников рухнет теменем вниз и поломает шею, но этого не случилось. Душой Сефу был с ними: в беззаботной круговерти мысленно касался их острых локтей и загорелых лодыжек, пьянел от одного вида сияющих глаз и никак не мог успокоить заходящееся в восторге сердце.